Вернувшись с городских Торжеств, Нина всплакнула в одиночестве, обречённо думая о распустившемся на коленке чулке. Горько задумалась. Кровать с вензелями, швабра в углу… Жутчайшая распря с комендантшей, двойки по всем профилирующим предметам. Девятимесячная беременность!.. Боже, да когда это кончится? И кончится ли?……Едва не загребли в КПЗ… до выяснения. То есть до стылого утра на вонючих нарах. Лейтенантша, обыскивающая её в предвариловке, обнаружила неожиданно для себя не рахитичность в шестнадцатилетнем подростке, а самую обыкновенную беременность юной особы. Беспардонно тут же доложила капитану… Закурила, пыхая дымом в форточку зарешеченного окна. Обозревая пустынную улицу, косым глазом наблюдала испуганную арестантку, скрещенные её ноги-руки, утопленный в пол взгляд: «Золушка с бала». Капитан не преминул зафиксировать всевозможные сведения о клиентке в сорокаминутном протоколе… С сожалением отпустил восвояси… К ужасу Нины, не отпустил туда же Верочку. В свёрточке, извлечённом лейтенантшей из интимного тайничка, оказалась жёлтая «водолазка», происхождением, со слов дознавателя, «маде ин не наша». Написал протокол изъятия. Пугал заведением какого-то «криминального дела». Требовал выдать подельников. Миньку Верочка не выдала. Теперь посадят… дурочку?…
– «Форцовщик несчастный»… – припомнила Нина Верочкино ругательство. – Ждет, поди, в парке, за ракушкой? А надо в КПЗ кондылять.
Слёзы заливали стекло на столе. Преодолев тихую истерику, Нина стала собирать вещи в сумку, с намерением уехать завтра в деревню, на совет к Ленке. Будь – что будет! Пусть уж роды пройдут вдали от «кулька», авось, никто не прознает. А то затаскают на педсоветы. Задергают вопросами: кто да что, да откуда ножки… Вот тут-то это и началось. Внезапная спазматическая боль, тошнотворная слабость и темнота. И тоннель – полёт в бесконечное ничто… Нина моментально всё поняла. Чуть отдышавшись от приступа, смоталась до 207-й, где у Лизы Баховой… всегда было. Разбудила Лизку, наврала в три короба и, трахнув её по балде книгой – для понятливости, – взяла-таки «огнетушитель».
О, это было сногсшибательно!..
За стеной ревел тополёвый бурелом «черного хакаса», стучащий в стекла окон, как пьяный мужик – крушил деревья и стонал от бессмысленной ярости. В стенах – кромешная тишина послепраздничной ночи.
Повеселев с первого же стакана, Нина моталась по коридору, выискивая в комнатах очевидцев, а то и просто людей, знающих «что и как». Общага была полупустой, полупьяной и – мёртвенно безразличной. Торжество лучистого дня закончилось ураганом чувств, соблюдая традицию перемен, – пустотой бесприютной… Ох-хо-хо… Скучно-то как, деточки… Слышно было, как в красном уголке шелестел обрывок плёнки не выключенного магнитофона, и лаялась комендантша внизу, на первом этаже, противостоя проникновению подвыпивших кавалеров. Кто-то неуверенно… вдоль стены… возвращался в комнату из туалета…
– Вызовите скорую! Рожаю! А-а-а! – обречённо завопила Нина, едва превозмогая боль, и отключилась, и затихла до часа, о котором мы выше упоминали. Извините, если что не так получилось. Свидетелей не было, за исключением медиков из родильного отделения, оправданно опоздавших по причине «сгоревшего» стартера, или «полетевшего» трамблёра, чёрт бы их там побрал. И благополучно завершилось всё следующим утром, каким бы трагичным или счастливым оно ни было…
Ну, слава те, господи!.. Всё обошлось. И почин, и благополучное завершение! Ибо это и был самый пикантный пункт повествования, для которого не только слов не было, но и шкалика не хватило.
Ветер стих. Сквозняки из форточек растворились в предутреннем сумраке. Звездопады и этюды небес дьявольской феерией вознеслись во Вселенную. Незримо, подсохшими слизями по комнате бродили привидения добра и зла. Как всегда. Во веки веков по неписанным правилам. Разве не так?
…Наш случай явился легендарным фактом. Мама Нина, книгообразующая героиня наша, отойдя от послеродовой горячки, доверительно проболталась об интимных опытах единственной подружке. Ленка рассвистелась по всей Европе. Сельской, разумеется. И нам, приступая к хроникальному изложению художественных фактов, ничего не осталось, как с их слов обнародовать прискорбную правду. Какую имеем. Во всех подробностях. Дабы не утратить доверия и внимания твоих, терпеливый, преданный читатель.
Одно но… Но базисное для повествовательной фабулы. Краеугольное.
Не случилось у Женьки отца – в прямом смысле слова. А в противном – переносном – не повезло пацану. Родное существо с именем «папа», явленное подсознанием младенца, укоренившееся в душе его, изученное до слёз в воспитательном процессе, сосуществующее рядом, вокруг и около – познать и ощутить не довелось. Приходящие папы – все, как один! – Вадим с лодочной станции, любитель пивка и загородных заплывов; папаши Гриня, Юрок и Витёк, небрежно воспитывавшие Женьку на втором, третьем и пятом году жизни; и главный папан – Борис Шкаратин, усыновивший и давший фамилию отчим, не состоялись в высоком предназначении. Так и не признал ни в одном из них Женька родителя. Папа Вадим не праздновал сына. Бесцеремонно вошёл в женькину жизнь, перетащив с лодочной станции жёлтый чемодан с «приданным», потеснив младенца с его мамой в закутках дома, но самого Женьку так и не различил среди суеты повседневного житья. Ну, шлёпнет по заднице сына, вертящегося под ногами, небрежным движением. Ну, хмыкнет в ответ на просьбу завязать шнурок. Оказывает внимание?… Папа Гриша, напротив, не давал жить своей активностью: не говорил, а покрикивал, не просил, а требовал, не слушал, а сам отвечал на собственные вопросы, придавая им значение приговоров. Ужас, с которым Женька переживал присутствие этого папы, длился до первой затрещины, которую Гришка беспричинно закатил «сынку» и которую захватила мама Нина.
С другими папами повезло больше. Они, в меру собственной состоятельности, пытались соответствовать понятию «отец», поучая и делая подарки, признавая семейные узы и даже гордясь обращением «папа».
Иметь любимого и любящего папу Женьке не посчастливилось.
Но маниакальные поиски истинного отца, юридическое установление отцовства, неожиданно для нас обрело на страницах повествования черты подвижничества, породило заветную, навязчивую, фанатическую мечту главного героя. Уродившаяся фабула ожила и расправила крылья. А Нина и Женька, родившиеся в свои времена в своих местах, не отмеченные знаковым событием судеб, нелепой родинкой на приметном месте, могли в момент художественного творения автора чихнуть, кашлянуть, или иным признаком отпугнуть призрак произведения и одномоментно загубить замысел. Когда бы в зачине испытали ужас ожидавшей их судьбы. Не чихнули, не кашлянули… И строка, которую пробегает ваш глаз, твёрдое тому подтверждение. Герой наш явился в свет.
Ах ты, Шкалик Шкаратин! Шка-лик-шка-ра-тин… Правда, интересное наблюдение? В молодости Женька получил по своим заслугам это удачное – в стилистическом тропе – прозвание Шкалик. И отзывается на неё по сей час. Продумав эту деталь, находим, что надо следовать за устойчивой логикой жизни и тоже перейти в контексте повествования от незаконнорождённой фамилии Шкаратин к породнённому прозванию Шкалик.
Огорчимся: Шкалик родился пьяным.
Пошлёпав его по ягодицам и не дождавшись младенческого крика, гинекологические спецы из родильного отделения ЦРБ, положили теплое тельце обратно в, извините, медицинский таз и призадумались: «Везти роженицу в реанимационную палату роддома? Чревато стопроцентной гарантией стафилококкового сепсиса, прочно осадившего роддом в разгар победы развитого социализма. Оставить здесь, в первобытно родильных пенатах кульковского общежития – чревато служебным преступлением. Чёрт бы драл этих молодых безродных проституток! Чёрт бы побрал социалистическое отечество!.. Ни презервативов, ни условий благополучно родить, ни зарплаты… Ни чёрта!»…
Пока размышляли и чертыхались, Шкалик затрепыхался в медтазу и впервые издал свой негодующий вопль с писком: «Мам-ма!». Ах, Женька, друг лапчатый, безотцовщина горемычный, он будет впоследствии гордиться биографическим нюансом: первый раз выручил всю честную компанию. Всё решилось как нельзя хорошо! В тютельку! В золотую сердцевинку конфликта… Служебное преступление в нашем криминогенном повествовании не совершилось, само собой.
