– Не-е… – подумав, отказалась девушка. – Я беременная.

Гришуня стыдливо оглядел её аккуратненький животик, прикрытый пёстреньким сатиновым сарафанчиком, и, не обнаружив нужной приметы, недоверчиво улыбнулся.

– Ну и чо… беременная… А мне какая разница?

– Ты что, чувак, за дуру меня принимаешь? Сказано – беременная, значит, не могу я по общагам шариться.

– Да ладно… А ты чо – замужем? Или понтуешь?… Хошь – на ручки возьму?

– Не твоё дело. А хоть бы и замужем.

– Да ради бога!.. А де муж?

Нина аккуратно смяла стаканчик от мороженного, отбросила его к забору, и независимо побрела сквозь толпу. Гришуня неотступно следовал в фарватере.

– Нинель, а Нинель… Я сохну по тебе. Поехали в Ермаки, с родителями познакомлю?

– Ещё не хватало! Сказано – замужем…

– Понтуешь… Я всё про тебя знаю. Мне Оксана с Юлькой разболтали про хакасёнка твово… приблудного. Не веришь?

– Верю – не верю, тебе-то что? Замужем – не замужем… Я не от тебя беременная! Успокойся, Гриня… Что ты, как маленький…

– …принц, что ли?

– Ага, вроде того.

– Маленький Принц – козырный чувак. Он был в ответе за тех, кого случайно… приручил. Ты читала?

– Ещё чего? Какой принц? Гриня, ты с Егорычем – не того, случаем?… Не хватанул бражки? Смотри, загребут в капэзэ.

Обескураженный Гришуня молча следовал за горделивой подружкой. И уже не было уверенности в успехе, не веселило царившее вокруг Торжество, не имела смысла дальнейшая красота окружающего мира. А и чем впечатляться: в воздухе висело монотонное безобразие гула и гармонии, а по земле с обрывками газет волочило усталую праздность. Гришуня Тахтобин шёл поперечно.

– Нинель, а Нинель… а кто он, хахаль-то твой… узкоглазый? Ну, отец… то есть… ребёночка? Может, я… всё же?

– Сказала же!.. И не лезь в душу! Что ты липнешь? Иди в свой сельхоз, Мук… маленький! – и она заторопилась, уходя сквозь толпу от обескураженного парня. И смылась с глаз. Он посмотрел ей вслед, зачем-то пересчитал мелочь в кармане. «Хм-м… Сельхозом помыкнула… Не пойдет за механика замуж?» – удрученно поворочал мозгами обиженный парень. – «Ну, это ещё как пойдёт… Куда она денется, сирота безродная, с выродком-то… нагулянном. Моя будет! А хакасенка того глянуть бы разок. Одной левой прихлопну. – Гришуня ухмыльнулся, осклабился в своей широченной улыбке. – Возможно, скоро он сделается папой. Будет по-мужицки тютюхаться с сыночком, как это делал с ним его отец. А парнишка вырастет, возмужает, поступит в… сельхоз. Уж он-то, Григорий Тахтобин, не допустит, чтобы пацан рос неприкаянной безотцовщиной». – Гриня снова осклабился, повертел головой в поисках нинкиной русой косы, не нашел и космической пылью растворился в толпе.

Нина, тронутая Гринькой за живое и бередимое, с обнажённой тоской в сердце, не испытывала ни настоящей радости, ни прежнего удовольствия.

А Торжество не сбавляло обороты! Мужи, изрядно хватанувшие «бормотухи», продававшейся на розлив и потому называвшейся в народе «рассыпухой», куражились своими талантами. Кидали пластмассовые кольца на длинный нос фанерного Буратино. Качали между ног двухпудовую гирю, бегали в холщовых мешках. Победителей ждали признания жён и призы от спортсовета. Признания и призы были, как водится, символическими. Но лавры победителя – окрыляли.

– Люсьен, а Люсьен… – канючил очередной победитель, – Накати на стакашек, а?

– Я те накачу… Нос красный как у Буратины будет. Тебе дали соску, вот и соси. – и весело хохотала над удачным образом.

– Товарищ, победивший на подушках, подойдите ко второй палатке! – кричал хриплый рупор.

– …желающие на роль марионеток! – вырывалось из цветастого балагана.

– …бидоны… кадки… тазы для бани… – нудили торговые ряды.

– …кто по-бе-дил на по-душ-ках? – надрывался равнодушный хрип.

Нина бороздила толпу. На деревянных подмостках девчата из агитбригады исполняли популярную песенку. «Если тебе одиноко взгрустнётся…» – и попадали каждым прочувствованным словом в изнывающее сердце нашей слоняющейся героини. Процеживая рассеянным взглядом пёстрый калейдоскоп крикливого праздника, сквозь влагу глаз она бессознательно искала… его. То любимое, темноликое азиатское лицо, облик… С прошлых волшебных минут, случившихся в день осенних отжинок, единственно дорогой ей, обожаемый до помрачения образ… Может быть, в гущу толпы манили её туманные видения, секундный миг счастья, которые опрокинули бы напрочь этот безразличный и бессмысленный, куражливый мир. «…Если судьба от тебя отвернётся…».

Сердце разрывалось от таинственной силы, вызывающей то сладкую истому, то слезливый спазм, а вовсе не боль и не муку. Смахивая слёзы, Нина чему-то счастливо улыбалась. Вдруг это случится! Вот-вот произойдёт необъяснимое чудо и он, её… ангел… парень… любимый, драгоценный, такой близкий, желанный… Её фантастическая мечта! И всё-таки пусть… обязательно… тотчас!.. сбудется её радость! Иначе слёзы задушат её. Вот этот чубатый – не… не он… Тот плясун в шароварах… Похож средним ростом, и только… Кажется, у него был такой же солнечный загар… на шее… Густая шевелюра черных волос… Черные, как смоль, раскосые глазища… Не отыщется здесь и сейчас – мир этот окончательно рухнет… Да где же он?!

Посредине кружка городских бардов, притулившихся на углу площади, под тенистой сенью тополей и акаций, упоительные голоса опять и опять кричали о том, как «…шептали грузчики в порту…», а «…атланты держат небо…»… Внезапно из этого кружка на Нину выскочила бойкая жёлтоголовая блондинка.

– Нинель, как я рада! Никого из наших… Ты была на перетягивании каната? А я здесь с Минькой Носовым. Он башли зашибает на баяне… Слушай, айда с нами на… на… В общем, пойдёшь – не пожалеешь. Ой, какой сарафанчик! Где шляешься?

– С сельхозником Гриней бродила. Надоело всё. Ты наших не видела?

– Каких ваших? Сказилась, чувиха?… Все же в деревне… с хахалями милуются.

– Да знаю… А куда пойдём?

– В парк. Там танцы. – И Верочка Шиверских, как звали блондинку, беспечно поиграла бёдрами.

– Не. – Нина скисла. Она вдруг почувствовала непривычную усталость. Хотелось немедленно присесть, или прилечь. – Я до дому…

Внезапно перед девчонками появился Минька Носов. Прежней обаятельной персоной. Ежесекундно теряющей форс. Без баяна. Глаза его судорожно метались по лицам, точно во мгле запрещённые газовые фонари. Не заметив ничего подозрительного игнорируя вниманием живописный образ Нины, он молча схватил Верочку и поволок её в аллею.

– Ой, Минька… Нинель…

Нина пошла за ними. Минька Лом вынул из пазухи что-то лёгкое, жёлтое, перехваченное тесёмочкой.

– Спрячь! – и бесстыдно пытался совать свёрток под подол Верочки.

– Ты что! Чокнулся! – Верочка стыдливо оглянулась на Нину. Свёрток аккуратно свернула и положила в прорезь платья, под лифчик.

– …В парке… за ракушкой… счас давай, бля, отсюда. – он бормотал явно с перепуга. Так и не отметив Нину взглядом, скачками убежал.

– Что с ним?

– А я знаю?

– А что он тебе совал?

– Фарцовщик несчастный…

Девушки недоумённо глядели друг на друга, пытаясь оценить ситуацию. В ту же минуту рядом раздался знакомый визг свистка, и два человека в милицейской форме пробежали следом за Минькой. Девушки, не сговариваясь, почуяв недоброе, рысью поспешили обратно, в толпу. И это был их роковой шаг. Стоявший позади милицейского оцепления капитан, выцепил взглядом, окликнул их и жестом пригласил к себе.

Неожиданно Верочка попятилась и попыталась-таки бежать в толпу. Но сержант из оцепления в два прыжка догнал её и заломил руки. Нину тоже взяли под локти и не ласково повели к печально-знаменитому в городе автомобилю – ГАЗу из КПЗ. Хоп! – и студентки мигом оказались в одной компании с разогретыми «бормотухой» будущими клиентами вытрезвителя. Их приняли весело и сочувственно: а как же иначе?

– А вас-то за что, девки? Вроде не выпимши…

– Небось, за анекдоты про Хруську?!