Первую пару пуантов я получила в двенадцать лет. Это был, без сомнения, один из самых долгожданных моментов инициации в моем детстве, источник невероятной одержимости и страстного желания, которое длилось сколько я себя помню, а возможно, даже дольше. В то время как многие дети сосредотачивали чудовищное возбуждение на таких предвестниках полового созревания, как звонкий голос и волоски в секретных местах, меня больше волновал вопрос, когда я получу красивые пыточные туфли, а не когда распустятся бутоны моих грудей. Я стремилась к одной-единственной цели, как маньяк.
Важно не начинать носить пуанты, пока мышцы не окрепнут настолько, что смогут удерживать стопу в стабильном положении; слишком раннее начало занятий на пуантах чревато переломами костей и травмами на всю жизнь. Поэтому я много и часто упражнялась на занятиях и втайне делала releves в своей комнате по ночам, в душе, когда чистила зубы, везде, где только можно, медленно и плавно поднимая и опуская тело, пятки подавались вперед-назад, а икры работали как часы. После восьми лет занятий и отчаянных молитв наконец пришло время. Учитель дал мне благословение, которого я ждала всю свою крошечную жизнь, и я была на седьмом небе от счастья.
Очень важно, чтобы пуанты идеально сидели на ноге, в особенности первая пара. У обычных пуант жесткая колодка (в которую помещаются пальцы ног) сделана из нескольких слоев картона и ткани, проклеенных вместе, как папье-маше. Стелька, твердая нижняя часть туфли, представляет собой кусок жесткой кожи. В остальном обувь похожа на мягкие чешки. Стопы работают внутри туфель, балерины поднимаются и встают на носки, балансируя на больших пальцах, с обрезанными ногтями, строго перпендикулярно полу. (Эта механика движения и необходимость использовать материалы, которые принимают форму стопы, часто являются причинами поломки и необходимости замены пуант, когда они размягчаются.) У этой обуви нет подкладки, перед покупкой к ней не пришивают ни ленты, ни резинки. Снаружи туфли покрыты атласом, и при воспоминании о них я внутренне вздрагиваю – это одна из немногих вещей, которая вызывает у меня настоящую ностальгию по юности.
Эта обувь была моим объектом желания всю чуть более чем десятилетнюю жизнь, и поэтому, хотя я знала, что будет больно, с нетерпением ждала примерки. В конце концов, хорошая посадка помогает сохранить правильную форму ноги. Если обувь прилегает недостаточно плотно, скольжение и мешковатость могут нарушить стабилизацию стопы и привести к травме. Если она слишком тесная, стопа не может встать правильно, и болезненный и часто обезображивающий ногу танец на пуантах становится просто невозможным. Мои учителя говорили, что набойки мешают танцорам чувствовать пол, и тон их голоса подразумевал, что те, кто танцует с набойками, в чем-то хуже нас. Некоторые прикрывают пальцы ног кусочками овечьей шерсти или более современными тонкими гелевыми подушечками. Но я твердо решила, что мне это не нужно. Я заворачивала большие пальцы ног, как в подарочную обертку, в кусочки пластыря, а иногда в квадратики однослойной туалетной бумаги. Как вы можете представить, я была чертовски спокойным ребенком.
Наконец, когда я достаточно окрепла и мои детские кости огрубели, я оказалась в темной подсобке магазина танцевальных костюмов десятилетней давности, рядом с корзиной трико 1980-х годов, у стены с пыльными чечеточными туфлями. Сгорбленная восьмидесятилетняя женщина пригласила меня сесть, затем взяла мои ноги в руки, внимательно изучила их, сделала несколько замеров и скрылась в недрах магазина, чтобы принести нужные коробки.
Снова прищурившись и изучив мои ноги, она попросила меня несколько раз встать на цыпочки. Она наблюдала за мной, оценивая механику моего тела, ничего не говоря, а затем похвалила моего учителя (не присутствовавшего при этом) за то, что он верно оценил мои силы и готовность. Порывшись в одной из коробок, она достала пару нежно-розовых пуантов Chacott Coppelia II и протянула их мне. У меня давление зашкаливало от предвкушения, руки покалывало, в тусклом свете грудь пылала жаром. Бог ты мой!
В эти фантастические атласные туфельки я засунула свои двенадцатилетние ножки, на которых были только импровизированные носочки, вырезанные из пары колготок и мешком лежавшие вокруг лодыжек. Я встала ровно. Она ущипнула меня за пятку, сунула палец под атлас и нажала на мысок, после чего кивнула в сторону зеркала. Время пришло.
Я сделала последние бодрые шаги ногами, незнакомыми с пуантами, и встала на коврик у перекладины. Осторожно поставив пальцы на деревянную опору, я согнула колени и вскочила на ноги: твердые лодыжки, сильные колени, и вот я наконец встаю на пуанты. Дыхание перехватило, а ноги сообщили, что за все, о чем я мечтала, придется заплатить. То, что я так ждала этого момента, не отменяет боли, которую я бы описала так: словно снимаешь туфли и бьешь большим пальцем ноги об стену, пока ногти на ногах не станут фиолетовыми, как баклажаны, и не отвалятся. (Спойлер!)
Я чуть не потеряла сознание от боли, но будь я проклята, если покажу хоть каплю досады. Я садилась в плие и делала releve, опускалась и поднималась, вниз-вверх, а затем еще раз вверх, вверх, вверх, вверх и снова вверх. Я торжествовала. Ноги болели весь следующий день, а потом неделю, месяц, мне предстояло пережить годы боли, но кого это волнует? Я была балериной, черт возьми! И мне позволили присоединиться к особому и красивому культу боли. Я подняла одну ногу и подсунула под колено, чтобы отдохнуть en pase.
С математической точки зрения, если стоять на пуантах на одной ноге, весь вес тела приходится на костные кончики пальцев и давит на них с силой примерно в четыре тысячи сто ньютонов на метр, это эквивалентно весу целой лошади или рояля, который давит на один палец. Я слышала и от танцоров, и от врачей, что для неподготовленного человека боль от стояния на пуантах достаточна, чтобы потерять сознание.
И вот я стою на кончиках пальцев, прошедшая инициацию и совершенно охреневшая от этого.
Я взялась за тренировки на пуантах с восторженным энтузиазмом, регулярно разбивала в кровь пальцы ног, практиковала releve поздно ночью в спальне, заглушая стук волшебных туфелек ковром и свитерами, чтобы не привлекать внимания к ночному ритуалу. Мне нравилась не сама боль; честно говоря, было чертовски больно. Я плакала, много плакала. Но только в одиночестве. Балет должен быть красивым, и я хотела этой красоты. Каждый раз, танцуя на пуантах, я чувствовала себя плохо, но потом мне становилось лучше.
Танцевать на пуантах получалось все лучше. По мере того как мои бедные ноги регулярно превращались в сырой гамбургер, ногти отваливались, волдыри лопались и стирались до мяса, странные мозоли гордо раздувались на моих мягких ножках, я все больше училась контролировать свою реакцию на боль. Я могла танцевать через боль, пока мои красивые розовые пуанты пропитывались кровью, репетировать до самого обеда и до темноты по вечерам, а ночью просыпаться от того, что простыни случайно задели за свежие струпья с моих ступней, сочившихся сукровицей и прилипавших к хлопково-полиэстровой ткани с цветочным узором. Единственная обувь кроме пуантов, которую я могла носить, – шлепанцы. Снимать носки было слишком больно, а если я собиралась заниматься в студии с часа до восьми, нужно было как можно лучше проветрить раны. В старших классах я училась в балетной школе-интернате, но по утрам мы занимались в местной государственной школе, поэтому одноклассники, которые не занимались балетом, могли регулярно лицезреть мои окровавленные ноги.
К концу карьеры я танцевала, несмотря на отсутствие ногтей, сломанные кости стопы, порванную вращательную манжету и сильный тендинит. У меня начали рваться связки, однажды я получила травму головы от удара ногой под подбородок во время выступления и спазм спины, такой сильный, что треснул один из поясничных позвонков. Но я продолжала выступать. Не то чтобы боль ушла, просто терпимость к ней подкреплялась желанием получить похвалу от тренера. Когда я думаю о прошлом, мне хочется быть менее безрассудной и жестокой по отношению к собственному телу.
