Ссориться с Луцием не входило в планы Фронтона, а потому пришлось выкручиваться, как он это умел. В полупросительных, извинительных тонах, используя запутанные и заумные фразы, вроде «Ваш гнев является мерой Вашего сожаления», Фронтон попытался получить прощение. И великодушный Луций его простил, поддержав репутацию отходчивого малого.
– Рад видеть тебя, мой милый учитель! – обрадованно произнес младший соправитель, едва Фронтон явился перед ним. Луций вытащил изо рта серебряную зубочистку, держать которую во рту у него вошло в привычку, и обнял Фронтона.
Он не переставал удивлять старого ритора прекрасной физической формой, высоким ростом, атлетической фигурой. Хоть сейчас с него можно было ваять статую из мрамора, которая могла бы стать образцом гармонии и красоты, как статуи Фидия или Поликлета5. Кроме того, Луций Вер располагал к себе приятным лицом, на котором красовались сросшиеся на переносице брови, словно чертой, ограничивающие низкий лоб. Как и в прежние времена, Вер посыпал голову и бороду золотой пудрой, чтобы показать свою значимость. Раньше она была чисто формальной, ибо Антонин не доверял ему никаких постов, а теперь же он сделался императором, стал полубогом и золотой цвет считал для себя естественным.
– Я тоже рад, дорогой Луций, – ответно обнял его Фронтон. – Еще раз прости меня, если своим поступком нанес тебе обиду.
– Оставим это в прошлом! Я собираюсь в театр, хотел предложить отправиться вместе со мною. Сегодня вечером выступает известный актер Марулл.
– Да, я слышал о нем, – признался Фронтон. – Говорят, его мимы6 несколько грубоваты…
– Но хорошо принимаются народом. Кстати, соленые шутки возбуждают нам кровь, не так ли?
– Конечно, Луций!
Фронтон согласился только, чтобы понравится ученику. Он имел виды на вновь испеченного императора. Через простоватого Луция можно было решить много серьезных и крупных дел, в особенности, помогать друзьям, которых у Фронтона вдруг оказалось несметное количество. Как только окружающие узнавали, что он наставлял риторике обоих Августов, из просто знакомых они мгновенно становились друзьями. Это была первая новость. А вторая – у них тут же возникали потребности: кому-то хотелось квестуры, кто-то метил во всадники или сенаторы, а кому-то нужны были откупы, новые земли, деньги из казны. Дуумвиры выглядели щедрыми, открытыми людьми, которых можно просить, о чем угодно, все равно отказа не получишь. Покойный Антонин, что не было тайной, накопил огромные деньги в казне, миллионы сестерций и, по разумению ловких людей, их следовало пристроить с пользой…
Театр Марулла показывал новый мим о простоватом древнем царе Пергама Аттале, любителе книг и философии, в котором публика усмотрела черты Марка Антонина. Его изображал сам Марулл, важно шествующий по сцене в белой тунике с царской золотой диадемой на голове. В пухлых пальцах, усеянных черными волосками, он держал свитки книг, которые периодически раскрывались и длинной лентой ниспадали на пол. Марулл комически путался в них, пару раз растягиваясь на досках с громким стуком. Зрители аплодировали, смеялись. Всем казалось забавным, что императора Марка изображают таким. А еще нравилось, что новые соправители не запрещают мимы на скользкие, опасные темы, в которых высмеивалась и высшая власть. Если цезари позволяли такое, значит они ничего не боялись.
Кроме Аттала в спектакле имелся персонаж младшего брата царя, распутного и глупого шалопая. Он все время попадал впросак, а старшему брату, который с неохотой отрывался от книжных занятий, приходилось вызволять его из беды.
Когда Луций Вер и его спутник Фронтон оказались в театре, он был забит битком пришедшим повеселиться народом. Среди знатных нобилей, их жен и всадников, усевшихся в самых первых рядах, оказалось множество знакомых лиц. Ярусы с сидячими местами выше были заняты простолюдинами, всякой разнородной, беспокойной публикой. На самом верху, где вообще не было мест, стояли остальные, в основном, рабы. Представление уже шло пятый час, начавшись с трагедий, а теперь показывали пьесу «Два брата».
Едва Луций переступил порог здания и появился в ложе, Марулл остановил спектакль. Все вскочили с мест, повернувшись к Луцию, поприветствовали младшего соправителя взмахами рук, громкими возгласами «Здравствуй, цезарь!»
Молодой император в ответ широко улыбался, вскинув в ответном жесте правую руку, и было видно, что ему нравятся оказанные почести. Возможно, он возомнил себя единоличным правителем, Августом, которого квириты благодарят за великие свершения, исполненные им ради Рима. Он, Луций, пока ничего подобного не сделал, но все равно было приятно. Он толкнул рукой в бок Фронтона, стоявшего рядом, и воскликнул весьма довольный:
– Народ меня любит! Великий римский народ меня любит!
– Без всяких сомнений, цезарь! – согласился ритор. – Разве ты в это не верил?
Они уселись на каменные скамьи, на которые предварительно положили мягкие подушки, представление продолжилось. На сцене показывали, как распутный брат пергамского царя пошел в библиотеку. По дороге он завернул в кабачок и хорошенько там попировал, воздавая хвалу Бахусу, а выйдя на улицу, перепутал библиотеку с лупанарием. Соль сцены состояла в том, что брат Аттала начал приставать к проституткам с требованием читать ему Гомера, приведя тех в полное недоумение. Девицы не понимали, чего от них хотят. Вместо привычного и знакомого дела их заставляли вспоминать старого греческого поэта, о котором многие не слышали, поскольку никогда не посещали школ.
Публика покатывалась со смеху, поглядывая на Луция. Тот тоже смеялся, никак не демонстрируя обиду на неподобающие намеки, показывая себя человеком чуждым к высокомерному снобизму. Он, Луций, был простым и славным, приземленным, таким же, как и большинство зрителей, пришедших развлечься этим вечером. Он был им родным, плоть от плоти, ведь они тоже напивались с друзьями в кабачках и тавернах, и также как брат Аттала могли забрести к проституткам по ошибке.
– Смотри как они обо мне! – хохотал Луций, поворачивая лицо к Фронтону. – Ведь это же обо мне! Ты понял, учитель? Это меня показывают.
– Да, да, цезарь! – вяло соглашался Фронтон, не находя ничего смешного в том, чтобы смеяться над самим собою.
Меж тем, проститутки стали требовать плату за посещение лупанария, а брат царя пропил все деньги. Тогда послали за Атталом. Явившийся со свитками книг, брат, как выяснилось, забыл кошелек с деньгами во дворце, но принялся торговаться с проститутками, предлагая им книги философов. Звучавший диалог был столь уморителен, что публика гоготала, визжала и вопила над каждой удачной шуткой, так что звуки гомерического хохота, без сомнения, долетали до дальних улиц Рима.
«Возьми книгу Диогена, основателя школы киников», – предлагал Аттал.
«Да он даром никому не нужен. А нищие киники сами его не купят, у них обычно нет денег!» – отвечала старая проститутка.
«Но, тогда вот тебе Аристотель, его книга об акте и потенции».
«Аттал, я и без Аристотеля знаю, что акта без потенции не бывает» – гремела хозяйка лупанария, обращаясь лицом к зрителям.
Луций был в полном восторге.
– Я приглашу Марулла во дворец, – говорил он, разгорячившись, – пусть покажет спектакль мне и Марку.
– Не слишком ли смелая мысль? – усомнился Фронтон. – Твой брат может обидеться на столь явные намеки.
– Марк любит шутки. Ты его не знаешь, как я. Давай посмотрим еще!
Сон о змеях
Девятая беременность давалась жене императора Марка Антонина, тяжело. Кормилица Дафна Стация, которую когда-то мать Фаустины нашла возле молочной колонны, спустя все эти годы оставалась такой же крепкой и подвижной, как раньше. Она добросовестно ухаживала за всеми детьми Августы Фаустины, и вот теперь настала очередь новой беременности.
Она подходила к Фаустине, осторожно трогала ее большой округлившийся живот и качала головой.
