— По какому такому еще закону?! — взбеленился профессор. — Послушай-ка, уполномоченный той самой матери! Своими проповедями ты тянешь меня, то бишь науку, в средневековое мракобесье. Но наука не позволит сбить себя с правильного пути инквизицией, бросающей в костер выдающихся мужей, — она позовет городового, то есть милицию, и положит конец извечному спору о духе и материи! Ты на собственном горбе ощутишь, каким материальным способом из тебя вышибут дух. Прочь с дороги, церковная крыса!

Профессор вскочил, метнулся в президиум, рука его потянулась было к телефонной трубке и… замерла в воздухе. Прямо перед носом опустилась записка: «Как здоровье графини, Хмырек?»

Персты схимника поднесли к бумажке зажигалку. Пламя бесшумно пожирало буквы, и в том огне сгорала последняя надежда Анастасия Евлампиевича на тихую, спокойную, безмятежную жизнь…

Филдс, он же Хихиклз, обладал критическим, сатирическим складом ума, это позволяло агенту 6407 четко разграничивать такие мудреные понятия, как «хорошо», «ничего себе» и «плохо». Случилось, однако, что и ему пришлось поломать голову над их значением. Положение складывалось совсем не так, как того желал Филдс: старикан Уикли сделал выпад и нанес смертельную рану холостяцким принципам шпиона. Никакие транквилизаторы не способны были хотя бы в ничтожной мере приглушить невероятной силы духовный стресс матерого агента. Шел процесс болезненного отторжения житейских устоев супермена, доктор Уикли называл это «трансплантацией чувств». И был чертовски прав! Но Филдсу почему-то не становилось от этого легче. Ему предписывалось легализоваться, локализоваться, растоптать мещанские предрассудки (если, конечно, они есть) и… остепениться. «Как насчет того, чтобы, обзаведясь родным очагом, законсервироваться? — вопрошал босс в очередной шифровке. — Знаю, вам претит ходить бобылем, но не торопитесь — ЦРУ устроит лишь голубоглазая блондинка!» Филдс достал из запасника паспорт на имя Аркадия Аркадьевича Швайкявичуса — директора инвалидной фабрики «Матрена» с колобочно-лубочным профилем. Сволочи… Голубоглазая блондинка! Ну, Сэм, мы с тобой еще сведем счеты! «Вживляйтесь в образ!» — бомбардировал шифровками лукавый донжуан. Филдс понял, что гайки закручены крепко.

В какой-то мере, конечно, совсем недурно иметь под рукой человека, способного заштопать прореху, подать завтрак в кровать, принести свежие горячие сплетни, нежно проворковать: «Ты такой славный, мопсик! А у меня опять непредвиденные расходы…» Нет, холостяцкая натура Джона Филдса не восставала в целом против наличия пылкого, трепетного блондинистого существа с кошачьими глазами и повадками. С одной стороны. С другой стороны, Филдс, как заправский мужчина, знал, что необузданный пыл в скором времени куда-то улетучивается, зато остаются завывательские кошачьи повадки с ворчливой грызней. Телячий восторг отступает под прессингом неизвестно откуда взявшейся взаимной некоммуникабельности. Воистину, супружеская жизнь — величайшее искусство, где выдержка и обоюдный компромисс творят чудеса. (Эти замечательные слова принадлежат одному старому убежденному холостяку.)

Филдс — человек дела — сходу взял быка за рога:

— Софочка, будьте моей в официальном порядке!

Бедняжка Софочка! Она была слабой, скромной, беззащитной девушкой, не по своей воле перешедшей из культтоваров в контрразведку, тяготилась своей личиной и мечтала о замужестве как о чем-то недосягаемом, эфемерном и далеком-предалеком.

— Я согласна… — чуть слышно ответила Софочка, теряя голову от радости.

Свадьбу решили сыграть тихо-мирно, пригласив самых что ни на есть ближайших родственников. Со стороны шпиона то была девственная сивушная тетушка Лизочек — единственное, что осталось от некогда пушистой кроны генеалогического древа Аркадия Аркадьевича Швайкявичуса. Со стороны невесты это были приемный брат и дядя по «матерной линии» — остальная родня моталась в командировках. Сивушная тетушка любезно вызвалась предоставить молодоженам свой загородный домик.

— Я всеми мощами отдохнула там прошлым летом после нарушения мозгового кровообращения, — сказала Лизочек Филдсу. — В сенях остались стульчак и койка для ходящих под себя, так что и вы насладитесь конхфортом, милущий.

— Если наше торжество пройдет под знаком клистира и подкладного судна, это будет скорее отдавать золотой свадьбой, а не бракосочетанием.

На дверях бывшей купеческой Думы повисла табличка: «Местопребывание Филиала из-за финансовых неурядиц временно переносится в район Белибердинского предгорного сочленения. Администрация». Бабушки-двойняшки, намертво законопатив окна и двери, взвалили на плечи котомки с автоматами системы Зингер и уехали на Айвазовщину подрывать вагонные составы с хвостовым оперением для подлодок. А удрученные активистки вернулись к своим прежним женским занятиям, с тоской вспоминая незабываемые минуты отдохновения в кустах городской окраины.

С профессором Тарантуловым у Филдса не возникло, да и не могло возникнуть, никаких затруднений. Профессор был ручным и покладистым, как состарившийся пони, он даже полюбопытствовал, в каком университете ему уготована кафедра — в Иллинойском, Йельском или Кембриджском.

— В Нижне-Хамском, если, конечно, вы, пан профессор, не имеете ничего против, — ответил Филдс.

— Все зависит от гонорара, — заметил ученый муж и поинтересовался: — По каким ценам там идут ночные вазы?

«Этот, стоит его малость подшлифовать, даст двести очков вперед всем нашим советологам и кремленологам, вместе взятым!» — решил Филдс.

На заднем дворе бывшей купеческой Думы состоялся брифинг, профессор (после того как Филдс промыл ему мозги) давал интервью представителям западной прессы. Тарантулов якобы летел за океан.

— Профессор, над чем вы будете работать в США?

— Над кинобоевиком «Смерть Вани-психоаналитика».

— Как станет развиваться тема о взаимоотношениях?

— Многое будет обусловлено взаимоотношениями с издателями, — уклончиво ответил Тарантулов.

— Ваши исследования в вопросе о мужчине и женщине находят понимание в свободном мире…

— Они несколько углубятся в плане мужчин и намного расширятся в отношении женщин.

— Что побудило вас покинуть СССР?

— Сказать честно?

— Конечно!

— Затерли и поедом жрут, для чистой науки нет времени. Такая постановка вопроса меня не устраивает! С меня довольно! — Тарантулов взглянул на часы и пошутил: — Господа! Авиалайнеру, следующему рейсом в Свободный Мир, небезразлично, если на него опоздаем мы — Тарантулов, Солнцежицын и Цукерманов. Нам всем надо поспеть на этот рейс!

Ученый схватил кейс и… тут же был препровожден в автомобиль спецназначения.

— Итак, Анастасий Евлампиевич, — подытожил один из сопровождавших, — блестящая карьера завершена. Моя фамилия Воробьев. Давайте сюда вашу кладь и расскажите, что вам известно о вдохновителе этой помпезной пресс-конференции…

Филдс, Софочка и Лизочек после регистрации брака сошли с пригородной электрички. Новобрачные были шумливы и говорливы. Дорожные баулы ломились от снеди. Что-то ворча про склероз, вещунья близоруко щурилась, пытаясь воскресить в памяти дорогу к заповедному уголку.

— Кстати, мамаша, — спросил Филдс, — как называется это прелестное местечко?

— Село Крысиное, милущий. Левее — атомный городишко Зловещинск. Нам бы выйти на проселочную дорогу, а там до Новых Дышел рукой подать.

Филдса передернуло.

— Что с тобой, Аркаша?! — испугалась Софочка. — Тебе плохо, Фил?

Шпион прислушался. Откуда-то неслась ругань вперемежку с бульканьем воды. Значит, правление совсем рядом! А вдруг его узнают? Навряд ли. Тогда он был в белом халате, разгоряченный, с консервной банкой. Теперь он в черном костюме и, видимо, бледный от волнения.

— Скажи хоть словечко, дорогой! — молила Софочка.

Ему стоило большого труда непринужденно улыбнуться и равнодушно произнести: