За океаном Филдсом в целом были довольны. Августейший Робертс I, свергнутый в результате военного переворота, инспирированного старикашкой Уикли, возвратился, в Родные Пенаты с твердым намерением продолжать портачить Филдсу. Босс старался не скрывать от Линды Грейвс своего удовлетворения работой агента 6407. Правда, это не всегда ему удавалось. А Робертсу, чтоб не слишком переживал, повысили жалованье, сделав это так тонко и умело, что тот даже не почувствовал. В ЦРУ знали: Филдс выкручивается из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций, но чем яснее виделся финал его миссии, тем сложнее становилась работенка шпиона. Это понимали и доктор Уикли, и полковник Ведмедятников. Задумки доктора всякий раз натыкались на задумки полковника, что в еще большей мере осложняло задумки Филдса.

Следуя шахматной терминологии, полковник Ведмедятников (в пику пронинщине) припас для Филдса несколько «домашних заготовок». «Силен мужик в эндшпиле!» — говорил Шельмягин Воробьеву.

…Филдс таки сфотографировал чертежи ракет, когда усталая подлодка дремала в бездонных водах Айвазовщины. Но о том, как ему это удалось, проникнув в отсек хвостового оперения, можно написать целый приключенческий роман с прологом и эпилогом.

На чертежах в мельчайших деталях обозначались подсобные помещения, комната отдыха, где распевали «дорог мне кубрик матросский», отсек хранения слабоалкогольных напитков для старших офицеров. Там же значилась и каморка, куда изредка наведывались морские волки за парой-другой ракет перед учебными стрельбами. Переправить пленку на Запад Филдс решил, тайком подбросив ее в контейнер для колбасных изделий, предназначавшийся в дар народно-освободительному движению полуострова Кактусячий. Шпион не сомневался, что, прежде чем контейнер отыщет адресата, он будет перехвачен враждующими раскольническими группировками, звереющими от одного вида колбасных изделий. Эти структуры подчинялись ЦРУ и, как любил повторять Сэм Уикли, наводили такую кутерьму промеж кактусов, что после невинных забав и шалостей местных пацанов там бесполезно искать хотя бы одну уцелевшую колючку.

Агапий Иоаныч Никворок резво шмякнулся в глубокое мягкое кресло личного кабинета.

— Неужели все позади?! — выдохнул Агапий Иоаныч.

Неторопливо размяв сигару, он было погрузился в задумчивость, что свойственно великим людям, как вдруг скорчился, затем распрямился, вновь скорчился и совсем по-идиотски захихикал.

— А смеетесь вы, мистер Икс, как олигофренчик, — услышал он за спиной знакомый бас. — Вас даже щекотать, дружище Никворадзе-Никровадзе, противно!

Филдс ощутил, как его скрутили одной левой. В кабинете стоял до боли знакомый аромат тройного одеколона, принадлежащий только единственной женщине Филиала всемирной организации.

— Мадам, вы неотразимы. Блеск и не чета куртизанкам! Будьте добры, раскрутите меня в противоположном направлении.

— Ишь, чего захотел…

— Откуда вам известно про Никровадзе?

Напудрившись, мадам сказала:

— Мне тошно тебя слушать, филдсиненок.

Шпион почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Он растерялся окончательно, чего раньше с ним никогда не случалось.

— Вот вы сказали… «филдсиненок». А что это такое?

Дубова-Ясенева смерила его столь уничижительным взглядом, от которого по спине поползли мурашки. Нет, какого дьявола, в самом деле, он пасует перед незамужним кургузым бабцом?!

— Мадам, ваша неприпудренная нахрапистость достойна лучшего применения. Даже тройной одеколон не в состоянии перебить дурной запашок, идущий от ваших хулиганских проделок. Что подумают активистки, когда…

— Где пленка, гнида сушеная?!

— Что за жаргон, какая еще гнида?..

— Ну!! — рявкнула мадам. — Смотрите, невинность разыгрывает! Где твоя пленка?!

— Простите, но ваш бестактный вопрос о пленке я расцениваю не иначе, как глумление над девственной невинностью гниды…

— Ты еще будешь надо мной издеваться?!.

…Бабушки-двойняшки неслись по скрипучим половицам с автоматами системы Зингер наперевес. Насмерть перепуганные активистки прилипали к стенам бывшей купеческой Думы. Вот и дверь с табличкой «Зарубежная пошлость. Ответственный — А.И. Никворок»…

— Пошевеливайся, Агапий. Я жду секунду!

Филдс сделал кислую мину:

— И откуда столько назойливости в одной тетке?

В этот миг двери кабинета широко распахнулись — на пороге с автоматами выросли бабушки-двойняшки, мадам Дубова-Ясенева была взята на мушку системы Зингер.

— Итак, амазонистая сорвиголова, — лукаво улыбнулся Филдс, — вы мне ответите только на один вопрос, и я дарую вам жизнь.

Бабуси щелкнули вставными челюстями.

— Мадам, с кем вы сотрудничаете?

— Пускай девчата закроют дверь с обратной стороны, — попросила она.

Филдс дал знак бабулям удалиться.

— Ах, Агапий! — взвыла мадам. — Как все это нескладно вышло!..

— Вы, Робертс, плагиатор, — отрезал босс, — причем бесталанный. Филдс, не очень-то разбираясь в международной политике, сходу вылепил для Ханыгии монархическую хунту, а вы, собезьянничав у Главного Схоластика, пошли еще дальше, провозгласив себя чуть ли не фараоном Рамзесом. С тем, что вы фараон, я могу согласиться, но с Рамзесом — никогда. Пришлось вас сковырнуть, не взыщите.

— Да я и не в обиде. Там спертый воздух, духотища. Кожно-венерические заболевания — хвала филдсовскому дарвинизму! — так и липнут, черт бы их взял!

— Надеюсь, к вам они липли не слишком часто?

— Естественно, босс. Как-никак — император.

— Разумеется. Я и забыл, что у монархов к таким болячкам иммунитет, дарованный свыше.

Босс повертел в руках «гостевой» хохолок доисторического человека, который Робертс в качестве экзотической реликвии прихватил из Центральной Ханыгии наряду с другим награбленным добром.

— Скверные вести, Робертс… Ханыгия — хрупкий политический эльф, легко подверженный дурному влиянию как справа, так и слева. Сейчас туда понаехало несметное число китайцев, утверждающих, что лобные дуги доисторических ханыг сродни китайским, и умори вас чесотка, если пекинские амбиции распространятся еще и на это суверенное развивающееся государство.

— Давайте раздуем в прессе кампанию о точном соответствии мочевого пузыря доисторического ханыги американскому?

— Чересчур неожиданно. Наши друзья в Пекине решат, что мы заигрываем с русскими, и надуются. Вам, Робертс, предстоит самая, быть может, деликатная, но вместе с тем и самая ответственная операция. Даже президент молит Бога, чтобы она прошла без осложнений.

Робертс почти ощутил, как за спиной вырастают крылья.

— Я не ослышался, босс? — охрипшим, срывающимся голосом переспросил он. — Что за операция?

Ответ босса был таким же охрипшим и срывающимся:

— Пластическая операция по перелицовке вашей всем ненавистной императорской физиономии под… китайскую. И вы — вновь полноправный владелец Центральной Ханыгии!

— Э-э…

— Я рад, старина, что вы согласны.

— Но-о…

— Представляю, какое веселье воцарится в Белом доме! По этому поводу и выпить не грех!

На столе зазвонил секретный телефон. Босс снял трубку:

— Алло! Господин президент? Добрый день!.. Да, он согласился без колебаний и хоть сейчас готов лечь на операционный стол. Что? Сейчас и лечь? Он уже в одном исподнем и ждет дальнейших указаний. Давать наркоз? Это минутное дело, господин президент… Служебная характеристика? О Боже, господин президент, он уже лежит — по-моему, это красноречивей любой характеристики!..

Мистер Робертс в беспамятстве валялся на. модерновом ворсистом ковре ультрасовременного офиса доктора Уикли.

Босс, обращаясь к президенту, сказал:

— Дорогая, я сделал так, как ты велела. Самолюбие нашего друга должно быть удовлетворено. Отпуск для Филдса? Ты сошла с ума! Сейчас у него самая горячая пора и… Ну, хорошо, прошу тебя, не сердись. За ланчем обо всем переговорим, о'кей?