— Вы все слышали, ваше высочество? — Олсуфьев появился быстрее, чем я думал.

— Да, слышал. Почему вам пришло в голову выставить вон господина Лестока?

— Господин Лесток находился в чрезвычайно возбужденном состоянии и мог наделать или наговорить много такого, за что потом долго бы раскаивался. А что на него могло повлиять?

— Я слишком обеспокоен состоянием здоровья ее величества, и однажды мне показалось, что все старания господина Лестока не приносят ощутимого улучшения самочувствия Елизаветы Петровны. Поэтому я настоятельно рекомендовал ей воспользоваться услугами моего личного врача. Методы господина Флемма очень сильно отличаются от методов господина Лестока и в целом пришлись ее величеству по душе. А теперь господин Лесток склонен обвинять меня за то, что впал в немилость и что это из-за меня ему порекомендовали вернуться на родину, весьма щедро одарив при этом, к слову.

— С одной стороны его можно понять, но с другой, это недопустимо, так себя вести, — покачал головой Олсуфьев. Я же внимательно смотрел на него, затем медленно проговорил.

— Вы же не заняты вечером, Адам Васильевич? Видите ли, мой друг и наставник Гюнтер фон Криббе срочно уезжает по делам, а на сегодняшний вечер у меня запланирован весьма важный ужин. Не хотите составить мне компанию? — надо у тетушки поинтересоваться, Олсуфьев ей очень сильно нужен, или посольство в Швеции переживет, если я его к себе перетащу, потому что мне нужен секретарь, просто позарез нужен.

На вчерашнем ужине Петр Шувалов вывалил на меня столько различной информации, в которой перемешивались его задумки, уже предпринятые шаги и практически готовые проекты, которые он составил, что у меня голова пошла кругом в попытке уложить все это в одну кучу. А уж если добавить к этому тот факт, что Шувалов все, что мне выдал с пулеметной скоростью, еще и было изложено на бумаге… Оставалось только гадать, сколько времени он спит, и спит ли вообще. Очень гиперактивный человек, ну просто очень, настолько, что я с самого раннего утра заперся в своем кабинете, отменив занятия со Штелиным, и принялся разбираться с тем ворохом бумаг, которые свалил на меня Шувалов уже в конце ужина. Благо Олсуфьев согласился мне помочь, когда мы вместе с ним перетаскивали бумаги на мою половину дворца, когда я объяснил, что из этого вороха нужно выбрать самое значимое, что может лечь в проект нового указа.

Как обычно за ужином, прошедшем в теплой дружеской обстановке, говорил в основном хозяин, оставляя нам роль статистов. Но, надо отдать ему должное, сам ужин был отменного качества. Пока Шувалов распинался о проделанной им работе, мы с Олсуфьевым и захваченным с собой по дороге Румянцевым неплохо так подкрепились. И, надо сказать, Шувалов сделал действительно немало. Ему удалось создать практически с нуля план развертывания военных складов продовольствия. Не остановившись на этом, он сам решил расширить эту задумку. Теперь по его планам можно было разворачивать этакие военные складские городки, расположенные в самом центре гарнизона, под надежной охраной, и включающие в себя не только продовольственные склады, но и склады с одеждой, арсенал и склады с другой полковой рухлядью.

И самое главное, что заслуживало отдельного внимания, для того, чтобы все это нормально функционировало, необходимо было закрепить за гарнизонами постоянное место дислокации. А то до сих пор те же Семеновцы болтаются как неприкаянные, то одно место для своих казарм найдут, то другое. А самое гениальное состояло в том, что все договора на приобретение или аренду подписывались полковыми юристами, и деньги выделялись на то дело из полковой казны. Лично для меня совсем неудивительно, почему гвардейцы так много себе позволяют и так много на себя берут, это же сила, которая подконтрольна тому, кого сама себе выбирает. Вот с этим я абсолютно точно решил покончить, и проект Шувалова был лучшим для меня поводом для полного упразднения временного расквартирования гарнизонов. В конце концов, это не цирк Шапито, это армия. А то бывает, как цыгане табором из одного города в другой болтаются. Да квартируют в этих городах, что мне совсем не нравилось. Не все, конечно, далеко не все, но примерно половина — это к бабке не ходи.

Военные городки — наше все. А также дороги, которые будут их соединять между собой для переброски войск, фуража и боеприпасов с одного места к другому, но уже не стесняя местных жителей, которые могут быть не слишком рады подобным соседям. А вот стоящая неподалеку, может быть даже в пределах города, но полностью изолированная воинская часть — это нормально. И дисциплину легче держать и разных провокаторов вычислять, да и охрану опять-таки улучшить. Должность комендантов, учрежденную Петром I пока оставить, а вот выполнение полицейских функций вовсе убрать. Пора отделять мух от котлет. Каждый должен выполнять свою функцию. Может быть, я ошибаюсь, время меня рассудит. Но хуже я точно не сделаю.

— И все же я не совсем понимаю, — Олсуфьев потер уставшие глаза. И отложил изученную им бумагу в одну из стопок, в которые он раскладывал их по одной лишь ему известной системе. — Почему вы решили озаботиться именно вот всем этим? Чтобы проводить какие-то реформы в армии, нужно, по всеобщему мнению, улучшить процесс рекрутирования. Составить законодательные условия, чтобы те крестьяне, кому не повезло стать солдатом, шли на службу с большим желанием, чтобы они знали, что у них есть будущее, — с жаром закончил он. М-да, вот только юного романтика мне не хватало. Ну ничего, пообтешется, более прагматичным станет.

— Правда? А что еще так много и здорово говорят те самые «все»? — Олсуфьев сердито глянул на меня и ответил уже с меньшим пылом.

— Оружие. Нужно много оружие и нужно его усовершенствовать. Вон, Петр Иванович вчера на ужине говорил, что сто рублей премии положит тому, кто гаубицу сделает лучше. Разве ваше высочество не может чего-нибудь такого же сделать?

— Что я могу сделать? гаубицу усовершенствовать, чтобы с Петра Шувалова сотню стрясти? — я насмешливо посмотрел на него. — По-моему, Адам Васильевич, вы переоцениваете мои таланты.

— Вы прекрасно поняли, что я хотел сказать, ваше высочество, — Олсуфьев раздраженно схватил очередную бумагу, исписанную мелким почерком.

— Да понял я вас, понял, не злитесь, — все еще посмеиваясь, я последовал его примеру, то есть поднял новую бумагу. — А на ваш вопрос, я отвечу так. Да, все это безусловно нужно, даже необходимо. И реформа солдатская, и оружие, и… да много чего нужно, на самом деле. Только вот, ответьте теперь вы мне, дорогой мой, Адам Васильевич. Вот, ежели все это сбудется. И реформу придумаем и проведем, да пройдет она без сучка, без задоринки. Сомнительно, конечно, но вдруг, — я поднял вверх указательный палец. — И оружие Петру Ивановичу натащат столько, что он разорится каждому по ста рублей отваливать. Очень маловероятно, но чем черт не шутит. Вот все это случилось, и? Куда вы полагаете бывших крестьян селить? Где плацы устраивать новые, потому что ветеранам с новичками возиться будет не с руки. Где обучение проводить, да хотя бы, как тем оружием, которое Петра Ивановича разорило, пользоваться? А само оружие где предлагаете хранить, чтобы оно и под надежной охраной находилось и, чтобы его быстро достать и применить войскам можно было? А где лучше кухни утроить и склады те же продовольственные? По всему городу разбросать, где часть будет квартировать? Или народ пойти обдирать, ежели касса полковая пуста, или же в лучшем случае за ту же обдираловку деньгами отдавать? Нет, Адам Васильевич, прежде, чем все реформы вообще затевать, нужно подготовить места, куда плоды тех реформ пойдут. Казармы нужно возвести, чтобы тепло там было, чтобы солдат после тяжелой службы знал, что, когда вернется, то отогреется, помоется и голодным не останется. Вот с этого-то я и хочу начать. С этого, да еще с новой формы для наших бравых воинов. Я лично плохо представляю, как в форменном камзоле те же солдаты вообще двигаться могут, да еще и стрелять при этом и строй держать. И в саму структуру армейскую не мне пока лезть. Да и как-то нехорошо на душе, как будто витает в воздухе какой-то намек на грозу. Боюсь, война скоро случится. Так что лучше складами и гарнизонами займемся. А гаубицы новые появятся, не беспокойтесь, земля русская полна самородков, которые из Петра Ивановича обещанное вытрясут. — Теперь уже я говорил горячо, яростно жестикулируя при этом. Олсуфьев ничего не ответил, лишь пробурчал что-то неразборчивое. Я так и не понял, он меня осуждает или наоборот поддерживает.