– Ингольв! Я такое пережил, ты не представляешь, Ингольв! Я думал, что все… – закричал он.

– Хродмар, – перебил его Ингольв, – я тебя прошу, я тебе как брат брату говорю, тут не до шуток, запомни: этот топор дар богов, понимаешь? Не разочаруй их, они позволили тебе выбрать иной путь, но не жизнь! НЕ ЖИЗНЬ! Запомни, наступит миг, когда ты должен будешь проявить стойкость и смирение. Я не знаю когда и в какой форме, знаю только, что он обязательно наступит, ты слышишь меня?

Чего бы волк не говорил, а Хродмару не хотелось ничего слышать, вместо этого, утомленный, он засыпал под легкое покачивание стремительной лодки.

Братья вернулись домой, там их встретили родители. При виде Хродмара, Сальбьёрг вскочила и обняла сына с возгласом:

– Куда вы пропали? Где вы были? Почему не предупредили!?

Ингольв сначала удивился такому порыву матери, словно ее сын исчез на несколько лет, потом до него дошло: невероятно, но за всю жизнь Хродмар никогда не покидал дом без родных, один и надолго.

Бранд тоже спросил, где они были, но сдержанно. Вместо ответа Ингольв опустил на пол полный мешок рыбы, от которого весь дом пропах морем, перебив даже потный запах Хродмара. Отец вылупил от удивления глаза, да и сын тоже: когда Ингольв вообще успел наловить столько рыбы? Во чудеса! Но это было мелочью в сравнении с тем, что увидел Бранд:

– А это что? Откуда у тебя такой топор, сынок?

– Эм-м… выковал? – сам себя спросил Хродмар.

Бранд заходил кругом, не сводя удивленного взгляда с топора.

– Будь у меня десять отцов, даже они бы не смогли выковать такое!

Бранд взял его в руки, он не мог оторвать глаз и, покачав головой, сказал:

– Искусная работа! Разрази меня Тор! Не верю, что это дело твоих рук! Не верю! Не верю-ю!

– А ты почаще заглядывай в кузницу! – съязвил Хродмар.

Тут у Бранда изменилось выражение лица. Показалось, что он сейчас нападет на сына, но вдруг крепко обнял его. Теперь Хродмар не верил: отец никогда не прижимал его к себе, так крепко и так гордо, по-настоящему дорожа. Бранд сказал сыну:

– Не ожидал я от тебя такого, ты молодец…

Последнее слово он, правда, слегка проглотил, потом собрался поскорей выйти. Что-то вспомнив, он остановился в дверном проеме и добавил, что сегодня прибыл в гавань ярл Сидрок, а значит скоро всех созовут на тинг, и вышел.

Братья отошли в сторону, и Ингольв негромко сказал брату:

– Отец тебя похвалил, все идет на лад, ну, ты рад?

Хродмар улыбнулся и тут же зажался. Он всю жизнь жаждал похвалы отца и наконец дождался, но топор… топор-то был выкован не его руками, пришлось ведь соврать.

– Я же соврал…

– Тебе не впервой, – заметил Ингольв, – принимай, что дают, не теряй себя и тебе воздастся.

В дом вошла Лауга, тоже удивленная: она не помнила, когда последний раз видела отца радостным. Скупая на чувства, она тоже, заметив секиру, не смогла не похвалить брата за плод «его» трудов. Тут Хродмар вытянул лицо:

– Это ты мне? Ты не заболела?

Лауга сама от себя подобного не ожидала и вместо того, чтобы поддеть брата, убежала.

Тут кузнец заметил, как сдержанность Ингольва, которая его всегда раздражала куда-то испарилась. Ингольв проводил Лаугу неравнодушным взглядом, и Хродмар усмотрел в этом что-то ему до боли знакомое. Ухмыльнувшись, он дернул бровью:

– А я думал ты только на волчьи задницы поглядываешь!

– Чего? – не понял плоской шутки Ингольв.

– Какой бабе мимо не пройти, тебе ни жарко, ни холодно, а вот как сестрица моя вильнет рядышком хвостом, так не поленишься бросить на нее свой волчий взгляд! – поддел брата Хродмар и завыл, как ненасытный волк.

Ингольв, сдержав смех, только фыркнул в ответ:

– Иди ты!

Зная, что его брат получил опаснейший предмет – правда, он пока сам не понимал в чем именно была заключена опасность – Ингольв взялся за правило каждый вечер посвящать северной мудрости. Он с серьезным видом сажал перед собой Хродмара и принимался ему объяснять, что отныне его задача – это выковать в себе истинный дух. Он напоминал ему наставления северной славы предков, такие как:

Смерти не ведает громкая слава деяний достойных.

Благо дающему.

Богатство от бедных.

Пей на пиру, но меру блюди.

Жадные жрут себе на погибель.

Пусть невелик твой дом и две лишь козы, но твой он – это лучше подачек.

Надежнее друга лишь мудрость, она дороже сокровищ с чужбины.

Только глупец смерти боится, старости избегают лишь боги.

Кто нравом тяжел, тот всех осуждает.

Следует мужу в меру быть умным.

Слово произнесенное, как руна сильна.

Надобно в дружбе верным быть другу.

Отвечай коварством на коварство, обманом на обман, ложью на ложь, но сразу только мстят рабы.

С девой будь осторожен, жену – береги, она поднесет тебе мед Вальхаллы.

Никто за любовь осуждать другого не должен. Никогда.

И тому подобное.

Слушая наставления, Хродмар мотал головой и возмущался зачем ему все это рассказывать:

– Да это все даже ребенку известно, ты зачем зудишь столько над моим ухом? Молодой парень, а ведешь себя как дедушка! Бу-бу-бу-бу! Оставь это дело жрецам!

***

За день до тинга, ближе к вечеру, люди из всех близлежащих усадеб и деревень собрались на капище: в место решений и в само сердце северного общества. Выбранные лагманы29 и ярл прибыли туда еще раньше, чтобы подготовить все для тинга. До прихода людей они вместе с годи окурили пространство и вознесли мольбы богам, чтобы те спустили на землю предков и призвали от себя свидетелей, которые на небе почтенно бы высекли на голубых валунах каждое произнесенное людьми слово.

Любое слово, ненароком даже сказанное, записывалось богами, поэтому обычно толпа держала рот на замке, говорить можно было лишь с позволения годи, но окончательное решение вопроса оставалось за ярлом. Ярл на то он и ярл, чтобы принимать решения на основе всеми сказанного, а не решать единолично за себя и за всех, занимаясь подсебятничеством. Так по крайней мере обстояло дело в Дании, а в Норвегии конунги многое стали себе позволять и не чурались подчинять мечом или серебром несогласных с ними ярлов. Многим семьям пришлось бежать и искать новое место для жизни, и некоторые из них рискнули обосноваться на одиноком северном неплодородном острове, нареченный ими – Исландией.

Капище – место священное, где нельзя было находиться при оружии, воспрещалось ссориться, где слово имели только свободные бонды и их жены. Здесь возвышался дуб, украшенный лентами с рунописью, его, подобно стражникам, обрамляли высокие деревянные идолы богов, а у корней древа на каменном возвышении занимали свои места лагманы, рядом, исписанный причудливыми зверями, стоял трон для ярла, годи же обязан был стоять в центре капища. Тинг – это дело не пяти минут, ни часа и, как правило, ни дня. Все зависело от поднятых тем и от насущных проблем, ради которых всех созвали.

Утром ярл Оддбьёрг Всепомнящий воссел на свой трон, слева сидели лагманы, а справа почтенные люди и гости, среди них и был ярл Сидрок. Человек он был высокий, широкогрудый, толстоватый, но скорее от возраста, чем от обжорства, в богатом расшитом плаще, под рукой его блестел златом шлем. На ладонях и шее надувались венозные бугры, круглые щеки проглядывали из огненной бороды, яркой, как солнце и красной, как кровь. Ярл Сидрок Добродушный, так его звали.

Народ теснился, переговаривался, роптал, всячески суетился. Годи приложил палец к губам и за утихающими, как море, голосами последовало лишь: «Ш-ш-ш-ш!» Наступила всеобъемлющая приятная тишина, только костер потрескивал. Ведущий начал с малого: один у другого украл плуг, чья-то корова паслась на чужом лугу, кто-то из мести продырявил лодку и тому подобное. Порой обсуждение проходило яро. Люди то прислушивались к каждой гласной, вылетавшей стрелой из уст оратора, то разом, будто по приказу, надрывали глотки до тех пор, пока самих себя не переставали слышать. В таких случаях годи приходилось всем напоминать, где они находились. Лишь Сидроку было тоскливо. Упершись подбородком в свой огромный кулак, он томно вздыхал в ожидании того, когда речь наконец пойдет о походах. В таком порядке тинг длился несколько часов, пока годи не испытал на себе нетерпеливый и суровый взгляд Сидрока, и не решил наконец объявил ту тему, ради которой прибыл рыжебородый ярл. Он тут же вскочил, перебив ведущего и заслонив его своим тучным телом. О-о! Это было что-то. Он и прыгал, и кричал, выделял кого-то из толпы, просил одних выйти, других даже не высовываться, шутил, ругался. Сидроковы речи были некрасивы, грубы, лишены поэтики, словом, скальдом его назвать было нельзя, но это совершенно не мешало ему управлять толпой. Он убеждал всех примкнуть к его дружине для покорения земли франков, отомстить Карлу Лысому за то, что тот якобы подло и бесчестно погубил собратьев. Хродмар жадно внимал. От одной мысли отправиться на чужбину, он и оживился, и окаменел в одночасье. «Только представьте себе, – громовым голосом говорил Сидрок, – сколько богатств вы наживете, сколько насочиняют песен скальды, вас прославят!» Толпа, ударив себя кулаком в грудь, в один голос так одобрительно рявкнула, что этот вопль чуть было не взрыл землю. «Родичи! Дайте храбрым сыновьям обзавестись своим хозяйством! Позвольте им примкнуть к нашему стану! Они будут биться бок о бок со мной, да с самим Бьорном Железнобоким!»