Чхеидзе продолжал:
— Вы же отлично знаете, что мы и сейчас как будто себя стараемся обмануть. Очевидно, положение безвыходное, потому что я не могу себе представить обращения к тому же самому правительству. Не ваш ли, Павел Николаевич, сторонник почтенный депутат Родичев не так давно о каком-то покаянии говорил, что это правительство может еще покаяться? Ведь, господа, я не представляю себе грешника, который не мог бы покаяться, но этот грешник разве может покаяться? Какая религия спасет его?
Милюков в ответ вскинул подбородок. Фёдор Измаилович Родичев, один из почтенных членов Прогрессивного блока и «первый тенор» кадетской партии, напрягся, заслышав своё имя.
— Да никакая, господа, — сам спросил и сам ответил Чхеидзе. — Я ему воздаю всю правду, этому самому правительству, всю правду: оно знает свое дело, оно его ведет, и недаром еще Лассаль сказал: «Реакционеры — не краснобаи». Эти люди, господа, не краснобаи, а вы во что бы то ни стало, хотите им навязать такие задачи, которых они не признают. Вы хотите, чтобы правительство обслуживало общегосударственные интересы, вы хотите, чтобы народные интересы оно ставило близко к сердцу. Но это, господа, совершенно не его задача. Неужели этого нельзя понять, что никакой обороны, никакого внешнего врага оно не признает, решительно никаких народных благ не преследует. Оно защищает свою собственную шкуру.
Господа, это же ясно, и пока оно будет существовать, это самое правительство, вы будете находиться в том же самом положении и ничто вас не спасет. Ведь это ясно — меня удивляет это самое упорство. Я уверен и тем более удивлен, что каждый из вас не хуже меня знает такое положение. Вы сами с гораздо большим авторитетом, с большими доводами вышли на эту трибуну сегодня и доказали, что с этим правительством разговаривать нельзя, что с этим правительством страна будет находиться в таком положении. Почему же? Потому, господа, что интересы страны, интересы народа и интересы этого правительства абсолютно противоположны, диаметрально противоположны — это два полюса, господа: пока оно будет существовать, народ будет страдать. Отсюда надо сделать соответствующий вывод, надо сказать, ни о каком покаянии, ни о каком компромиссе, ни о каких соглашениях, ни о каких лозунгах с этим правительством нельзя вести переговоры.
Вот какой из этого надо сделать вывод, но вы этого вывода не делаете, а упираетесь на смену одних членов правительства другими членами и полагаете, что этому чему-то приведёт. Но как вы успели убедиться, от перемены мест слагаемых сумма не меняется — на это отчетливо указывает министерская чехарда.
Возьмите, например, этот самый продовольственный вопрос. Господа, как же это можно продовольственный вопрос не только в широком смысле, а в смысле черного хлеба поставить на рельсы и более или менее удовлетворительно разрешить, когда население не смеет какую-нибудь ячейку организовать для того, чтобы урегулировать этот вопрос как-нибудь, чтобы знать, есть ли этот хлеб или нет его, скрывают ли его, продают ли дороже, привозится он или увозится куда-нибудь; даже об этом не смеет этот самый обыватель рассуждать и не смеет в этом отношении никаких шагов предпринимать. Какое же решение продовольственного вопроса, господа, возможно, насколько оно возможно при таких условиях?
Следовательно, я повторяю, нужно сделать ясный и определенный вывод: что борьба, которая в скором времени могла бы нас привести к упразднению этого правительства и этой системы, которая существует, и к созданию такого положения страны, когда народ самодеятельно будет разрешать при помощи своих сил этот вопрос, — это единственный исход. Вы этой катастрофы, которая является результатом не только политики власти, но и вашей политики, — и это вы должны признать — вы этой катастрофы не избегнете, господа, если народ в свои руки не возьмет этой власти. Это единственный исход, если только у нас есть вообще какой-нибудь исход из того положения, в котором мы теперь находимся. Народ этот на пути к своей самодеятельности может смести это правительство, он может убрать его с своего пути.
Так вот, я и говорю: когда эти люди выступят с оружием, когда прольют кровь уже здесь, внутри страны, а не там, на фронте, то вы вашими резолюциями ничего с такими людьми не поделаете. Я заявляю, господа, что улица вот-вот заговорит. Единственное, что остается теперь в наших силах, единственное средство — дать этой улице русло, здоровое русло, идя по которому и организуясь, ей дана была бы возможность иметь то самое правительство, которое ей нужно.
Если возвращаться к нашему продовольственному вопросу, господа, разве рабочие имеют возможность собираться на заводах и образовывать продовольственные комитеты? Они этого права не имеют. Нам укажут на кооперативы и другие учреждения; нет, они должны иметь полную свободу организовывать такие комитеты. Затем обывательские комитеты должны быть немедленно сорганизованы для того, чтобы целесообразно вести всю эту продовольственную кампанию. Словом, мы заявляем, господа, что ни с уличным движением, ни с выступлением народа, который принужден к этому, никакими резолюциями и никакими переговорами с этим правительством мы бороться не сможем и дело урегулировать не сможем. Поэтому мы заявляем и предлагаем Государственной думе — сейчас у меня под руками этого заявления нет — помимо общих причин, помимо коренного изменения политического строя, помимо образования правительства, которое может получиться в борьбе, в самой решительной борьбе с этим правительством, помимо коренного решения вопроса и по финансовой, и по социальной его стороне, помимо этого мы сейчас предложим формулу перехода, где предлагаем Государственной думе свое пожелание и требование о том, чтобы массе рабочих и обывателей была дана возможность и право немедленно организоваться для урегулирования продовольственного вопроса. Спасибо!
Левые взорвались аплодисментами. Остальные сидели совершенно молча и обескураженно, сбитые с толка мощной продолжительной речью меньшевика. Приходили в себя.
Ну а завершал выступления лидеров партий взявших слово, господин Керенский. Этот, как и вчера, был мрачен и выглядел раздражённым. Причём на трибуну он вышел с газетой в руках.
— Я послушал всех и могу вам сказать вот что. В минуту грозной опасности самая плохая политика — закрывать глаза на всю серьезность сложившейся обстановки. Надо смело глядеть в ее лицо, так как в этом случае не исключена возможность отыскать какой-либо счастливый выход. Поняли ли вы, что исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно во что бы то ни стало, героическими личными жертвами тех людей, которые это исповедуют и которые этого хотят? Я слышал сегодня не единожды, что вы хотите бороться только «законными средствами»?!
А законными от средствами борятся с нами? Не уверен. Посмотрите только на то, что сегодня сделал наш так называемый министр внутренних дел! Он наплевал на закон, зайдя вместе с другими депутатами в обход Министерского павильона, и теперь сидит улыбается. Вам смешно Александр Дмитриевич? Посмейтесь, вам недолго осталось смеяться, — Керенский смотрел на Протопопова, улыбаясь кончиками своих губ, но улыбка смотрелась безобразно на безжизненном лице. — Вы ставите выше всего личную карьеру, прежде всего, делая всё, чтобы угодить Их Величествам. Чтобы окончательно закрепить свое положение на женской половине, вы не стесняетесь разыгрывать из себя поклонника памяти убитого Старца. Не вы ли, Александр Дмитриевич делаете вид, что верите в его загробные молитвы и уверяли, что Старец руководит вами «оттуда»?
Протопопов чувствовал, что Керенский делает все, чтобы ввести министра из себя и заставить действовать безрассудно.
Не выйдет.
— А мне, между прочим, доводилось слышать, что Старец смеялся над вами и выразился однажды так: «У него честь — что подвязка. Как захочешь, так и тянется». И честь, как подвязка, — помогает вам в политической игре. Вы улыбаетесь, а известно ли вам, хотя чего я спрашиваю, вам наверняка известно, потому как об этом в своей записке докладывал Голицыну московский городской голова! Так вот, господа, пока наш министр внутренних дел улыбается, положение Москвы в продовольственном отношении, которое так активно сегодня обсуждалось — критическое: вместо 65 вагонов муки, подвоз упал до 42 вагонов, предложение покрывает немногим более половины потребности. Не лучше положение Петрограда. Январский привоз продуктов первейшей необходимости равняется половине нормы. О провинции, на которую внимание власти обращено, конечно, в меньшей степени, и говорить нечего.
