Изменение форм управления производством и переход к полностью государственной собственности в промышленности от смешанной (государственно-частной) дало впечатляющие результаты в промышленном производстве. За период с 1966 по 1976 год, то есть за период культурной революции валовой национальный продукт вырос с 306,2 до 543,3 млрд. юаней, или на 77,4 %. Среднегодовые темпы прироста производства промышленной продукции в 1966–1970 годах составляли 11,7 %, что выше, чем в период дэнсяопиновских рыночных «реформ» (около 9 %). Рост в тяжелой промышленности был еще выше, в 1966–1970 годах он составлял 14,7 %, в то время как в период первой «реформаторской» пятилетки (1981–1985) – 9,6 %. Следует учитывать, что в период «реформ» Китай интенсивно привлекал иностранный капитал, в то время как в годы культурной революции развитие осуществлялось за счет внутренних ресурсов. С 1965 по 1975 год добыча угля увеличилась в 2 раза, нефти – в 6,8, газа – в 8 раз, стали – в 1,9 раза, цемента – 2,8 раз, металлорежущих станков – в 4,4, тракторов мощностью более 20 лошадиных сил – в 8,1 раз, а маломощных тракторов – в 52,2 раза, минеральных удобрений – в 3 раза, хлопчатобумажных тканей – на 49,2 %[27]. В сельской местности Китая в 1973 году было 50 000 малых гидроэлектростанций (для сравнения: в 1949 году – 26); снабжение сельских областей электроэнергией увеличилось в 1973 году на 330 % в сравнении с 1965 годом.

В период культурной революции было построено 1570 крупных и средних промышленных объектов. Китай овладел новейшими технологиями необходимыми для производства ядерного оружия и космических полетов.

Экономические успехи культурной революции отмечает и французский экономист Шарль Беттельхейм: «Никакого длительного застоя или регресса в экономике страны не было. Между 1965 г., последним годом перед культурной революцией, и последними годами, для которых у нас есть оценки, не было никакого застоя. Производство электроэнергии увеличилось с 42 до 108 млрд. кВтч (в 1974 г.), производство стали – с 12,5 до 32,8 млн. тонн (в 1974 г.), угля – с 220 до 389 млн. тонн (в 1974 г.), нефти – с 10,8 до 75–80 млн. тонн (в 1975 г.). Говорить о длительном периоде застоя и даже регресса – значит совершенно расходиться с действительностью и просто становиться жертвой клеветы на саму культурную революцию»[28].

Что касается «человеческого измерения», то здесь показательна всего одна цифра: за время правления Мао средняя продолжительность жизни в Китае удвоилась с 35 до 69 лет.

Мао Цзэдун действительно не был глубоким теоретиком. Но он подметил одну очень важную черту социализма, которой новое общество отличается от старого. В Советском Союзе Председателя за это окрестили волюнтаристом и вовсю обвиняли в отступничестве от марксизма. Однако на деле Мао всего лишь повторил то, о чем до него писал выдающийся венгерский марксист Георг Лукач, – тот факт, что после перехода к социализму меняется механизм общественного развития.

Известно, что в классовом обществе политику и другие общественные отношения определяет экономика, а эту последнюю – уровень развития производительных сил. Однако, когда пролетариат берет власть и собственность под свой контроль, роль сознания коренным образом меняется. «Производственные отношения» социализма не вырастают стихийно над производительными силами, а сознательно строятся, на основе науки.

Однако у Мао это понимание ограничилось лишь пренебрежительным отношением к формулам советских учеников о «диалектике производительных сил и производственных отношений», и не оформилось в виде строгой теории.

Интересно рассмотреть вопрос о «социалистическом волюнтаризме» на примере полемики Георга Лукача против Розы Люксембург. Немецкая социалистка, которая принадлежала к самому революционному направлению германской социал-демократии, тем не менее в своем понимании механизмов коммунистического развития находилась полностью под влиянием представлений II Интернационала. Роза Люксембург представляет себе этот механизм по аналогии с тем, который господствует в предыстории, когда активным началом выступает стихийное развитие экономических сил, а государство и право лишь фиксирует, оформляет и закрепляет стихийно сложившиеся отношения. В советско-китайской полемике такой точке зрения соответствуют представления КПСС. Лукач спрашивает:

«Сводится ли здесь дело лишь к тому, что пролетарское государство, пролетарское право и т. д. задним числом санкционируют и охраняют состояние общества, созданное действующими без участия сознания, в лучшем случае лишь отражающимися в «ложном» сознании экономическими движущими силами? Или же дело состоит в том, что этой организационной форме пролетариата сознательно отводится определяющая функция в экономическом строительстве переходного периода?»[29]

Ответ Лукача, который основывается на теоретических работах Ленина и опыте победы революции 1917 года в России и поражения революции 1918 года в Германии, прямо противоположен ответу социал-демократов «старой школы» и ответу Розы Люксембург. Лукач здесь на уровне высокой теории высказывает то, что Мао формулировал в виде лозунга. Вот что говорит венгерский марксист:

«Сущность буржуазных революций с их блистательным напором в социальном плане определяется тем, что они подводят политические, государственные, правовые и т. д. итоги уже весьма продвинутого социально-экономического развития и делают это в обществе, где феодально-абсолютистская структура уже глубочайшим образам подточена получившим мощное развитие капитализмом. Однако действительно революционным элементом является экономическое преобразование феодального способа производства в капиталистический; так что теоретически вполне можно было бы представить себе, что это развитие свершается без буржуазной революции, без политического преобразования, проводимого революционной буржуазией; а то в феодально-абсолютистской надстройке, что не упраздняется революциями «сверху», рушится «само собой» в эпоху получившего уже полное развитие капитализма. (Развитие Германии отчасти соответствует этой схеме).

Впрочем, пролетарская революция тоже была бы немыслима, если бы ее экономические предпосылки и условия не создавались уже в лоне капиталистического общества развитием капиталистического производства. Колоссальное различие между двумя типами развития заключается, однако, в том, что капитализм как экономическая система развивался уже внутри феодализма, разлагая последний. В то время как фантастической утопией было представление, что внутри капитализма могло бы возникнуть еще и нечто другое, ведущее к социализму, помимо, с одной стороны, объективных предпосылок его возможности, которые, однако, могут быть преобразованы в элементы действительно социалистического способа производства только после свержения, вследствие свержения капитализма, а, с другой стороны, – развития пролетариата как класса. Достаточно вспомнить о процессе развития, который претерпела мануфактура и капиталистическая система аренды уже тогда, когда существовали феодальные общественные порядки. Здесь и в самом деле надо было только убрать правовые ограничения с пути их свободного развития. Напротив, хотя концентрация капитала в картелях, трестах и т. д. и образует неотъемлемую предпосылку преобразования капиталистического способа производства в социалистический, но при этом даже самая высокоразвитая капиталистическая концентрация будет также экономически качественно отличаться от социалистической организации и не сможет ни превратиться в нее «сама собой», ни трансформироваться в нее «правовым путем», в рамках капиталистического общества…

…Этот процесс, однако, качественно отличается от преобразования феодального общества в буржуазное. И именно это качественное отличие выражается качественно различными функциями в революции, выполняемыми государством, буржуазным и пролетарским, причем пролетарское государство, как говорит Энгельс, «уже больше не является государством в собственном смысле слова»; оно выражается наиболее отчетливо в качественно отличных отношениях между политикой и экономикой. Об этой противоположности ярко свидетельствует уже осознанность роли государства в пролетарской революции вразрез с его идеологической маскировкой в буржуазных революциях, предусмотрительная и преобразующая сознательность пролетариата вразрез с познанием буржуазии, которое в силу необходимости проходит post festum»[30].