С этим переворачиванием соотношения политики и экономики сталкивается любая революция, как только перед ней становятся социалистические (коммунистические) задачи. Афористично этот переворот был сформулирован Мао Цзэдуном в его знаменитом изречении: «Политика – командная сила». Коммунизм переворачивает соотношение «базиса» и «надстройки» – то, что когда-то было лишь надстройкой над незыблемой основой экономических отношений, теперь начинает властно вторгаться в них, перестраивать, уничтожая производственные отношения одно за другим. Это действие не сводится лишь к ускорению или замедлению стихийного процесса (то есть к «обратному влиянию надстройки на базис»), это именно определяющая, активная роль.
Ключевая роль в этом процессе принадлежит субъекту коммунистического действия – важнейшему звену диктатуры пролетариата – коммунистической партии, объединяющей коммунистически-сознательные элементы общества.
Согласно подходу брежневского истмата объективное – это хорошо, а субъективное – плохо, что когда экономика определяет политику – это материализм, а когда сознательное действие коммунистического субъекта преобразует общество – нет. Таким образом, подход Лукача и Мао, с брежневской точки зрения, есть идеалистическая и волюнтаристская вылазка против самых основ марксистского учения. Однако, тогда подобную вылазку придется поставить в вину самому Фридриху Энгельсу, который писал:
«Взгляд, согласно которому будто бы идеями и представлениями людей созданы условия их жизни, а не наоборот, опровергается всей предшествующей историей, в которой до сих пор результаты всегда оказывались иными, чем те, каких желали, а в дальнейшем ходе в большинстве случаев даже противоположными тому, чего желали. Этот взгляд лишь в более или менее отдаленном будущем может стать соответствующим действительности, поскольку люди будут заранее знать необходимость изменения общественного строя…»[31]
Проблема состоит в том, что если не знать необходимости изменения общественного строя, то никакого социализма и коммунизма не получится вовсе. Материализм здесь заключается не в том, что человек, как полено, брошенное в воду, плывет по течению стихийных экономических сил, а в том, что он должен сознательно действовать, но не по произволу, а в соответствии с познанной необходимостью.
Значит, принципиально иное значение для действительного коммунистического движения приобретает теория. Это уже не просто осмысление собственной практики post festum, задним числом, а полностью сознательная деятельность. Можно сказать, что разница между ролью теории в буржуазной революции и коммунистической примерно такая же, как между добыванием огня при помощи трения двух деревянных тел и получением энергии ядерного распада. Первое может происходить без всякого знания законов физики, для второго знание этих законов будет предпосылкой.
Но становление коммунистической теории происходит первоначально также в отчужденной от практики форме, следствием чего является необходимость внесения извне этой теории в вызванное экономическими причинами стихийное движение пролетариата[32].
Таким образом, владеют этой теорией в начале движения лишь немногие «вожди», которые в условиях разделения труда, с одной стороны, смогли получить надлежащую теоретическую подготовку, с другой – встали на сторону угнетенного класса. Однако, для коммунистических преобразований нужно массовое коммунистическое сознание, которое может быть сформировано только в революционной деятельности по преобразованию всех общественных отношений. Сама эта деятельность есть деятельность субъекта и в то же время процесс его становления.
Здесь существует серьезная опасность. Заключается она в том, что коммунистам, как правило, приходится решать сначала не коммунистические задачи, а доделывать то, что недоделал капитализм. В такой деятельности формирование коммунистического субъекта представляет серьезные трудности, что опять же наглядно демонстрирует пример СССР.
Был ли Мао достаточно подготовленным вождем для этого? Очевидно, нет. Он и сам признавал свою теоретическую слабость: «Многого я и сам еще не изучал. Лично у меня много недостатков. Я отнюдь не совершенный человек. Нередко я сам бываю недоволен собой. Я не изучил как следует все разделы марксизма. Иностранными языками, к примеру, я тоже не владею. Экономику я только-только начал изучать».
Однако когда обстоятельства требовали от Мао принятия решений, он почти всегда выбирал безошибочно.
То, что такое «классовое чутье» не может заменить сознательную диалектику, понимал и сам Мао. Поэтому, в отличие от Мао из мифа, который говорит «не надо читать много книг», реальный Председатель всегда советовал своим последователям: «Мы должны изучать марксизм-ленинизм… Все мы без исключения должны учиться. А что делать, если не хватает времени? Если не хватает времени, нужно изыскать время. Проблема в том, чтобы выработать привычку к учебе; тогда мы сможем продолжать учение».
Характерным для Мао был также взгляд на мировой капитализм как на разделенную внутри себя на «центр» и «периферию» систему. Схематично понятый марксизм обычно приводит к выводу, что все страны проделывают один и тот же путь – более развитые показывают менее развитым их собственное будущее. Однако на деле получается по-другому. «Развивающиеся» страны никогда не догоняют «развитые».
Капиталистическая система, которая стала глобальной, протянула производственные цепочки во всему миру и объединила самые отдаленные уголки планеты в единый мировой рынок, создает принципиально различные экономические и социальные ситуации в разных странах и регионах.
Это положение описывает концепция «трех миров» Мао Цзэдуна.
Собственно, «три мира» – это два полюса глобальной капиталистической экономики плюс отдельный «мир» социализма. «Первый мир» – это самые богатые страны, составляющие три центра мирового империализма – США + Канада, богатые страны Европы и Япония. Эти страны служат центрами накопления капитала в мировом масштабе, здесь располагаются штаб-квартиры самых богатых и могущественных корпораций. Здесь значительная часть рабочего класса подкуплена за счет сверхприбылей, стекающихся в страны «первого мира» со всего света.
«Третий мир», напротив, является полюсом эксплуатации. Здесь идет интенсивный процесс пролетаризации – постоянно создается горючий материал мировой политики.
Поэтому, в отличие от марксистских догматиков, не видящих изменений по сравнению с ХIХ веком, в центре внимания маоистов страны «третьего мира». И такой взгляд подтверждает практика ХХ века: революции прошлого века побеждали только на задворках капитализма – в Китае, Вьетнаме, Корее, на Кубе, в Албании, Афганистане или на «полупериферии» – в Российской империи и более развитых странах Восточной Европы.
Современные примеры революций в Венесуэле и Непале также подтверждают правоту Мао – мировая революция будет идти из «мировой деревни» в «мировой город», а не наоборот, как утверждают, например, многие последователи Троцкого.
Важны для современной революционной мысли те замечания, которые сделал Мао во время так называемой полемики о генеральной линии коммунистического движения.
Полемика касалась противоречий между линией хрущевского руководства КПСС и левой линией Компартии Китая, противоречий, имевших значение для всего мирового коммунистического движения.
В 1962–1963 годах ЦК КПСС и ЦК КПК обменялись открытыми письмами, в которых были обозначены взаимные претензии двух партий. Так завязалась переписка, которая по своему историческому значению превосходит все предшествовавшие ей выяснения отношений в эпистолярном жанре, будь то переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским или Екатерины II с Вольтером. А мировое пролетарское движение не видело такого со времен, когда Ленин и Каутский сражались за наследие Маркса на страницах европейской рабочей печати.
