Я пошел узнать, как она. Стучал. Она открыла. Там, конечно, ужас. «Я – профессиональная уборщица, знаю, как убрать где угодно и что угодно, но Игорь, здесь же невозможно убрать», – она стала почему-то называть меня Игорь. Диван и правда с клопами, хотя заметно, что поутихли, Дайна их неслабо травила. Я говорю – пошли найдем латиносов, я им дам двадцать баксов, они его на помойку вынесут. А потом мой диван из ливингрум к тебе перевезем, он нормальный точно, я проверял. Ей понравилась идея. Она говорит: в минуты отчаяния я его хотела топором порубить, но у меня не было топора. Она отчего-то не хотела реализовывать эту идею прям вот сейчас. Говорит: пойдем лучше к морю, я там больше люблю сидеть, чем здесь.
И мы пошли к морю, она просит – давай на песке посидим. Я говорю – я, между прочим, пожилой человек, мне как-то странно голой задницей сидеть на песке. Она говорит: ну почему голой, ты же в брюках. Сели на песок. Я чаю купил зеленого в гросери. Сидим на песке, пьем чай. Я говорю ей: Дайна, я что хочу сказать. Уже полгода я вдовец. И я до сих пор люблю свою жену. Но физически у меня ее нет. И юридически тоже нет. Я старше тебя намного, я понимаю. У нас вряд ли что-то получится как у мужчины с женщиной. Но ты не чужой человек. Это очень важно, чтоб человек, с которым живешь, не был совсем чужим. Она слушала и в этом месте вдруг зашептала зло: «я это понимаю лучше тебя, Игорь». И я говорю – может, нам есть смысл пожениться? Кольца нет, но я не покупал просто. Идея есть, кольца пока нет. У меня зато есть квартира. Пенсия.
На слове «пенсия» она расхохоталась и говорит: Игорь, как, как мы можем пожениться, если у меня нет паспорта? Если у меня вообще нет ни одного документа? Ну я сначала говорю – Дайна, это уже второй вопрос, для начала переезжай ко мне, у меня есть душ, микроволновка, ландри в бейсменте, плита, кровать запасная, диван, кстати: меньше проблем с утилизацией того, клопиного.
Она посмотрела на меня внимательно и сказала: спасибо. Спасибо за это предложение. Я обещаю его обдумать. И улыбнулась. Я спросил – неужели тебе не хочется уйти оттуда прямо сейчас? Она сказала – ничего страшного в том, чтоб побыть там еще немного. В конце концов, я не на улице. Я не бездомная. У меня есть квартира. И даже работа. Но я ценю твою заботу и правда подумаю. Неделя тебя устроит? Через неделю я все скажу.
Я удивился, но не стал комментировать. Может быть, думал, у нее кто-то есть уже? И когда я это про себя проговаривал, что может, у нее есть кто-то, я вспомнил, что спросить-то еще хотел! И спросил: Дайна, а где Инесс?
Она вздохнула и спокойно так, грустно на меня посмотрела и говорит:
– Она пропала.
– В смысле? Что значит, пропала?
– Она пропала давно. Я пыталась найти ее после урагана. Когда начала жить в общаге. Я хотела узнать, что делать с гринкартой. Она все-таки обещала. Но пропала.
– А ты пробовала звонить ей?
– Разумеется. Как бы я тогда узнала о том, что она пропала.
– Что, ее муж сказал тебе, что она пропала?
– Нет. Он мне другое сказал.
– Что?
– Что Инесс действительно здесь живет и она в порядке. Но лично он просит меня никогда больше не звонить ей. И добавил, что мне было бы проще считать, что она пропала. Разумный подход, готова согласиться.
– Хочешь, я им позвоню? Прямо сейчас? Мобильный с собой.
– Позвони. Там будет автоответчик. Думаешь, это был мой последний звонок ей? Звони, не стесняйся.
И тогда мы разработали план. Я позвонил в консульство Российской Федерации и спросил, что делать россиянке, моей знакомой, в результате несчастного случая потерявшей все документы. Дозванивался долго, но в итоге трубку взяла живая девушка. Она сказала, «есть два пути восстановления документов, один – для случая, когда человек хочет вернуться на родину, и второй – если не хочет. В первом случае нужно привести с собой двух человек, которые смогут подтвердить его личность, после чего в течение двух дней выдается разрешение на возвращение. Восстанавливать документы он будет уже на родине. Во втором случае делается запрос в УМФС РФ по месту прописки человека в год его отбытия за границу. Для этого надо принести в консульство все документы, которые у человека остались: свидетельства о браке, разводе, удостоверения, все, что с именем. Также ему потребуется оформить заявку на переоформление загранпаспорта. В России станут проверять, был ли человек прописан по тому адресу, который указал в консульстве, также в архивах и госучреждениях пройдет проверка соответствия имени человека с теми документами, которые он предъявил. Стоимость проверки и переоформления загранпаспорта составляет сто семнадцать долларов. Обычно она занимает чуть более трех месяцев, но бывают случаи, когда восстанавливать загранпаспорт приходится по полтора года. Все зависит от совокупности обстоятельств».
Вообще, под конец этого монолога мне и самому стало не по себе, но я решил передать. Я сказал ей: «Дайна, я узнал, нужно то-то и то-то». Я ждал, что она обрадуется, или разозлится, или истерически захохочет. Но она надолго замолчала. Мы тогда снова встретились, сели напротив «Москвы», я закурил… Кстати, дай сигарету. Спасибо. И вот, она молчала-молчала, думала о чем-то, вращала глазами своими огромными, которые одни лишь на лице у нее уже и были, и вдруг сказала:
– Я помню свой адрес в Риге. Анниньмуйжас, дом 27, квартира 53. Этот адрес я помню хорошо. А адрес в Твери – не помню. Я пытаюсь как-то ассоциативно выйти на него, пытаюсь вспомнить, как выглядели мои квитанции за квартиру… куда я шла с работы… и ничего не помню… я помню, что моего второго мужа звали Вадик. И что он пил. Это все ушло куда-то, будто бы я спала, видела сон, долгий, проснулась и пытаюсь вспомнить детали, а они утекают из рук песком.
– Если хочешь, – сказал я тогда, – мы с Ритой подтвердим твою личность здесь. И ты уедешь домой.
– Домой? И что?
– Ну не знаю. А как еще? Ну можно еще ко мне. Мы что-то придумаем. Я подниму хай, скажу, что они лишают пенсионера права устроить личную жизнь. Поднимем архивы иммигрейшн. Посмотрим, что у тебя с гринкартой. И ты хоть с завтрашнего дня, с сегодняшнего, можешь у меня жить. Это точно лучше, чем в твоей конуре, или в общаге, или в шелтере.
И вот про шелтер я… зря сказал. Она фыркнула, замолчала, потом говорит:
– Если ты говоришь о шелтере, то считаешь меня бездомной? Так понимать?
Я говорю, «прости, извини, ерунду смолол, да и вообще, при чем тут бездомная, я вообще не ставил цели тебя обидеть».
– Это мой дом, там, внизу, – говорит она, – какой бы ни был, все равно мой, пока рент плачу. И я все время форточку закрываю, когда ухожу. Знаешь, зачем? Воровать там, конечно, нечего. Просто, если будет потоп, и форточка будет наглухо задраена, есть шанс, что затопит не все.
Мы еще немного посидели, я покурил. И она говорит: «Я все думаю, может, он ее обижает? Не разрешает общаться с матерью? Может, он ее запер? Может, она к телефону не может подойти?»
– Я не знаю.
– Игорь, знаешь, сколько мне лет?
– А есть разница?
– Шестьдесят два. Скоро пенсионный возраст. Но пенсии у меня не будет. Буду работать, убирать. Вон Рене, в соседнем доме живет. Ей восемьдесят три, и тоже без документов. Но она бойкая старушенция, она, такое ощущение, лет десять точно протянет, хотя… кто знает. Я не знаю. И Рита не знает. И ты не знаешь.
И мы опять посидели, я покурил, она встала, подошла к ограде, пересела на нее, чтоб смотреть на меня в упор. Улыбнулась. Раз, другой. И говорит:
– Интересно, как хоронят таких, как я?
Я не знал. Мне нечего сказать было. Оставалось три дня до ее решения. Я считал.
Она сползла с ограды и похромала в сторону дома. Прошла метра три, обернулась, говорит: «Увидимся». И пошла дальше.
И не стало ее.
– То-о есть? – спросила Лена.
– Ну, Рита говорит, что видела, как она в тот вечер зашла к себе. Открыла форточку. Рита спать пошла. Приходит утром – форточка опять открыта. И открыта, и открыта все время, что-то Дайна ни гулять, ни на уборку не идет. Весь день сидела, смотрела – форточку никто не закрыл. На второй день как-то нехорошо ей стало от этой форточки. Она снова была открыта. Рита вниз спустилась, стучит – никто не открывает. Раз, второй, третий стучит – мало того, что никто не открывает, так там, внутри, еще и тишина мертвая. Пошла звонить в полицию. В полиции спрашивают, в чем дело, она говорит – знаю женщину одну, она вошла к себе в дом и уже вторые сутки не выходит. Вы что, спрашивают, следите за ней? Нет, просто я знаю точно, если форточка открыта – то она дома, и ее знаю хорошо, она дома сидеть не любит, она гулять любит, и работа у нее есть, но она перестала выходить, и это очень… на нее не похоже. В полиции говорят – рано еще делать выводы, человек имеет право не выходить из дому сколько хочет, у нас свободная страна. Рита говорит – я думаю, с ней что-то случилось. Ситуация эта, говорит, дурно пахнет. В полиции говорят «запах к делу не пришьешь», или как это по-английски. Сказали – подождите еще немного, если неделю выходить не будет – приедем. Прошло еще два дня. Рита все сидела, высматривала. И к вечеру, на третий день как мы с ней тогда попрощались, Рита тоже сидит пьет чай свой, смотрит вниз, и видит – из форточки вылетела черная птица. Огромная, как орел. Так и сказала. Вылетела и улетела к морю. Я переспросил – точно, как орел? Оказалось, что она орлов никогда не видела, говорит – просто черная, и очень, говорит, очень крупная. «Я выпила корвалол и снова звоню в полицию. Рассказываю – из форточки этой женщины вылетела хищная птица, сама женщина на стук не отвечает, двери не открывает, из дому не выходит уже три дня». Вы точно видели птицу, вам не показалось? – спрашивают. Вдруг это попугай, в темноте не видно, вдруг это домашняя птица. А что не выходит – так у человека есть прайваси. Рита уговорила, упросила их только через три дня еще, совсем от беспокойства с ума сошла, звонила им как заведенная. Телефон-корвалол, телефон-корвалол. А я в это время в одну точку истуканом смотрел, не мог ничего. Приехали наконец копы, взломали дверь. Там никого не было. Совсем никого. Стоял диван с клопами. Сумка ее была, тележка, боксы, наборы губок. Плесень на стенах. И все. Полиция хотела Риту за ложный вызов оштрафовать, но как-то они договорились.