– Это буллщит.

Лена снова замерла и посмотрела на Гарри. Очень пристально и тревожно. Пока они глядели друг на друга, птичий гомон на пляже не умолкал. Через минуту Гарри заговорщически вдруг зашептал:

– А вот спорим… Ленка, смотри на меня… пока смотри… смотри пока… – он тянул время, параллельно рассматривая дочь, изучая, какая взрослая солидная женщина у него получилась, – а вот прямо сейчас посчитай до трех и направь свои глаза нале…во!.. Раз, два, три… направляй!

Говоря это, Гарри смотрел только на нее. На счет «три» Лена непроизвольно посмотрела влево, следуя то ли приказу, то ли любопытству. В метре от отца стояла огромная черная ворона. Просто стояла на досках со сложенными крыльями. Она там как-то беззвучно очутилась.

– Она пришла, – тихо сказал Гарри, также повернув голову, и через пару секунд еще тише, совсем бесшумно, произнес: – Ты пришла…

Птица была действительно очень крупная. Лена однажды видела таких в частном вольере в Колорадо, в Денвер они ездили в отпуск с мужем. Птицы были парой, самец и самка – два мощных, иссиня-черных, туловища, с большими круглыми головами, плавно перетекающими в корпусы. У Гарриной вороны как-то кривовато стояла одна лапка – Лена уже потом поняла, что правая. Лапка функционировала, птица на нее периодически опиралась, топчась по доскам, но что-то с этой лапкой было не то. Зато у нее была такая же большая круглая голова, как у тех, вольерных, в районе перехода в туловище перья слегка топорщились. Она внимательно смотрела на Гарри большими черными, идеально круглыми блестящими бусинами, иногда кокетливо наклоняя голову. Оперение переливалось в остатках солнца, как виниловая пластинка. Лена застала такие в детстве. Людской поток тем временем уменьшился, но кое-кто курсировал туда-сюда. Птица не пряталась, люди видели ее, хотя, для того чтобы заметить всю их группу в том закутке, аппендиксе между зданиями кафе «Волна» и ресторана «Татьяна», нужно было специально заострить внимание. Иногда прохожие замечали большую птицу, явно удивлялись ее размерам, однако продолжали уверенно идти дальше.

Лена молчала. Гарри шумно разломал батон. Сначала пополам. Затем взял половину и стал крошить ее на доски. Птица, не расправляя крыльев, подошла поближе и приветственно щелкнула крупным, даже фаллическим каким-то клювом, со звуком, будто кто-то проткнул надутый воздушный шарик. Затем начала медленно, неторопливо есть крошки, коих образовалось сразу много, постукивая по дереву. Лена молча продолжала смотреть на нее. И Гарри смотрел на нее не отрываясь.

– А я говорю, что вороны живут триста лет, – произнес Гарри. – Правда, длинноклювая? – добавил он совсем тихо, почти про себя, сливая высказанные слова в шум океана. Они удачно слились, минуя Ленины уши.

Птица оторвалась от хлеба, подняла голову, внимательно посмотрела на Гарри и еще раз громко щелкнула клювом.

– Что, не сделали тебе гринкарту, – спросил Гарри, скорее констатируя факт, – зажилили?

Лена снова ничего не сказала и внимательно посмотрела на отца. Гарри не обратил на нее внимания.

– А мяса ты не ешь, да? Так и не ешь? – спросил он у вороны. В ответ птица продолжила есть хлеб, довольно демонстративно, громче стуча по доскам.

– Я всегда говорил, что это очень обедняет рацион.

Птица снова оторвалась от хлеба, посмотрела на Гарри, затем продолжила клевать. Гарри вынул изо рта полудокуренную сигарету, выкинул ее под лавку, затем взял кофе и сделал большой глоток.

– Папа, – вдруг заговорила Лена сразу громко, – папа, посмотри на меня!

– Ты че орешь? – спокойно спросил Гарри, продолжая наблюдать за клюющей батон птицей. Та, кстати, подняла в этот момент голову на Лену, но быстро вернулась к трапезе.

– Пап, я кто?

– Хрен в кожаном пальто, – захихикал старик.

– Спокуха, – повернувшись тут же к ней, оперативно добавил: – Ты – Елена Вишневски, моя родная дочь. Единственная, – он снова сделал глоток, – и горячо любимая.

Лена снова замолчала. Врач ничего о подобном не говорил. То есть бог знает, что он, конечно, подразумевал под словом «странности», но вот конкретно о таком – не говорил.

– Ты… пап, я уточнить хочу.

– Что?

– Ты разговариваешь с вороной?

– Да, а что, нельзя?

Тут, по всем правилам ассоциативного мышления, Лена вспомнила, что говорил владелец вольера в Колорадо. По его словам, птицы эти могут быть опасны для человека: они хищники и кормить их из рук, например, нельзя – можно запросто остаться без пальцев. Но Гарри никуда не лез руками… он кормил ворону, как бабушки кормят голубей.

– Ну… – Лена не нашлась, что ответить.

– Так можно или нельзя?

– А зачем?

Гарри добавил крошек. На досках образовалась солидная такая кормушка, на которую издалека косились белые пляжные попрошайки, не вполне осмеливаясь подойти. Затем он снова сделал глоток, развернулся к дочери и сказал:

– Дай сигарету.

– Нет.

– Дай. А то так и буду разговаривать только с ней. С тобой – не буду.

Вздохнув, Лена достала пачку.

– Раньше я дружил кое с кем, – сказал Гарри тоном, каковым ставят обычно точку. Птица снова подняла голову и на сей раз довольно долго смотрела на Гарри. Просто смотрела. Не стучала клювом. Не ела хлеб.

– Помнишь Риту, мамину подругу? – спросил вдруг Гарри.

– Толстенькая? С… со стрижкой, как у Мирей Матье?

– Да, она.

– Ну, смутно… давно видела…

– Рита чуть выше нее жила, – он кивнул в сторону птицы, явно имея в виду, выше «кого» жила.

– В смысле?

– Она видела, как из форточки одной женщины однажды вылетела эта птица. Она жила на несколько этажей выше.

– Ее что, в доме держали? – удивилась Елена.

– Можно сказать и так, – Гарри вдруг обрадовался формулировке дочери, но тут же добавил: – Но не совсем. В общем, Лена… у меня когда-то была одна знакомая… нет, не Рита. Рита была мамина знакомая. А я наоборот, сперва боялся, что твоя мать ревновать будет. Но ревновать, между нами говоря, было не к чему. Мы просто разговаривали. Пятнадцать лет мы с ней просто разговаривали.

Познакомились они с Гарри здесь же, на бордвоке. Дайна была тогда намного моложе, ей было сорок шесть или сорок семь, она была младше нынешней Ленки. Сказала, что родилась в Риге, в русско-латышской семье. «Я тогда спросил: почему ты не блондинка?». Она ответила, что не все латыши – блондины, это известный стереотип. Большинство, конечно, блондины, но есть и исключения. Тем более, дедушка был еврей.

«Мне она сказала, что приехала сюда для воссоединения семьи. Я спросил – с кем семья-то? Кто родственник? Она сказала, что дочь. Она родила ее в первом браке, а всего была замужем дважды, оба неудачно. Говорит, что ее мужчины пили. Не могу подтвердить, я их не знал. У всех нас разные представления о том, что такое пить… Но дело уже не в них, конечно, она одна приехала, дочь уже здесь была».

Говоря это, Гарри уже не смотрел на птицу. Скорее, птица без взаимности смотрела на него – по крайней мере это так выглядело. Закончив трапезу, она взлетела на спинку лавочки, стоящей по другую сторону относительно коляски Гарри. Лена видела ее черный силуэт в самой темной части бордвока, на котором уже серьезно темнело в целом. Птичья фигура сидела строго за спиной Гарри, сидела так тихо и неподвижно, что издали ее можно было принять за изваяние. Но в какие-то случайные моменты она все же поворачивала голову, и тогда брайтонские, уже зажегшиеся, фонари дарили ее гордым очертаниям легкие, зеленоватые линии. Свет более близких ламп кафе иногда заставлял ее круглый глаз отсвечивать красным, но то был не страшный красный цвет. Это даже не было похоже на глаза, краснеющие при фотовспышке. Это были маленькие круглые огоньки, не внушающие ужаса. Будто птица освещает твой путь.

«Кстати, видел фотографию этой девочки, Дайна показывала мне ее давным-давно, мы только познакомились. А познакомились совсем просто, слово за слово, где-то я там курил, на скамейке, а у нее была кружка-термос, она потягивала оттуда что-то, такая стройная… Она просто улыбнулась мне, без задней мысли, я был с кольцом, я специально выпятил тогда это свое кольцо, чтобы она увидела, но она говорила, что вовсе и не думала кольцо это с меня когда-нибудь снять, просто я ей показался хорошим человеком, и она мне улыбнулась. Кстати сказать, она действительно никогда не пыталась снять кольцо. Так вот, девчонка на фото была не такая красивая, как мать, это жестоко, но я это скажу. Хорошенькая, но не в мать. Инесс ее звали. И она-то вот как раз и была блондинкой. Как большинство латышей. Не знаю, может быть и красила волосы. Или пошла в отца-блондина. Все равно, я видел ее только один раз. На том фото. Потом это фото… потерялось.