– Чем могу помочь?

– Я Рей Монтойя, только что закончил стажировку и пришел, чтобы подать заявление о приеме на постоянную работу.

Леонард наблюдал за ним своими глазами-бусинками, которые двигались, как у краба. Его широкий рот стал еще шире, обнажив зубы, пожелтевшие от красного вина и сигарет.

– Монтойя, а? О, ты убил моего отца, готовься к смерти.

Рею всю жизнь приходилось терпеть эту цитату из популярного фильма[6]. Он сказал «Монтойя» вместо «Рестрепо» просто потому, что на американском английском это произносилось немного проще. Удивительно, насколько по-разному относились к нему люди в зависимости от того, какую фамилию он называл.

Как бы то ни было, он рассмеялся шутке и, проглотив собственную гордость, взял ручку со стола Леонарда и помахал ею в воздухе, как испанской рапирой.

– Вот именно. Вот мое резюме, там рассказано про последние шесть месяцев моей работы.

– Ты работал с Полом? Я тебя не видел.

– Мы разделили этаж, сэр.

– Окончил университет Адельфи за два года? Впечатляет.

Он нажал кнопку на своем телефоне.

– Эй, Жасмин, оформи мистера Монтойю. На нас наезжает налоговая служба, и нам не помешают лишние руки. А Пол опаздывает с моим кофе.

Позже в тот день новый стажер Пол приступил к работе, а Рею выделили малюсенький рабочий стол в дальнем конце офиса.

Рей откинулся на спинку стула и посмотрел на стажера Пола.

– Как тебя зовут, малыш?

– Кришан Патель, – сказал он.

– Тебе действительно нравится эта работа?

– Я просто хочу получить зачет в колледже.

Он почесал щеку и сковырнул прыщик на челюсти.

– Можешь идти домой. Если ты вернешься завтра, подумай, как сделать так, чтобы люди запомнили твое имя.

Кришан кивнул, но Рей мог бы поручиться, что на самом деле парень пропустил его слова мимо ушей. Стажер взял стопку пакетов с тележки и свалил их на стол рядом с Реем. Собравшись уходить, парнишка резко обернулся.

– О, чуть не забыл один.

Он протянул Рею конверт, который выглядел так, словно был отправлен в конце девятнадцатого века, с восковой печатью и всем остальным. Затем Кришан ушел.

У Рея не было времени на почту не от клиентов фирмы в конвертах из манильской бумаги, поэтому он отложил письмо в сторону и приступил к работе, набирая цифры на калькуляторе, как будто имел дело с самым не приносящим удовлетворения на свете игровым автоматом «Ударь крота».

Рей ненавидел числа, но хорошо справлялся с ними.

По крайней мере, мог в них разобраться. Всегда мог. Он не знал, откуда у него этот талант, и иногда ему хотелось, чтобы у него была фотографическая память Маримар, или музыкальный талант близнецов, или даже способность Татинелли завлекать ничего не подозревающих простаков в финансовые пирамиды.

Его мать бросила среднюю школу из-за солдата, мотоцикл которого стоял на их дороге со спущенным колесом. Его отец, солдат, служил в пехоте, его убили в бою, когда Рею было восемь. Насколько Рей помнил, он был хорошим человеком. Когда Рей начинал забывать отца, он рассматривал старые отцовские вещи, которые бережно хранил. Свернутый флаг, висевший под опасным углом на стене гостиной. Три ящика виниловых пластинок, охватывающих всю историю рока, от Рэя Чарльза до «Металлики». Его мать же хранила целую коллекцию рубашек с ужасным гавайским принтом, в которых отец любил готовить барбекю, когда был дома. И что еще хуже, серебряные украшения с шипами и черепами, оставшиеся с тех времен, когда он был подростком-металлистом в Куинсе[7]. Все вместе являло собой святилище токсичной мужественности, при этом отец был первым, кто понял, что Рей гей. Он также первый сказал Рею, что с ним все в порядке, и Рей держался за это в подростковом возрасте и в нынешней попытке стать взрослым.

Рей думал, что сможет пройти через все, пока помнит, что его любили оба родителя, которые сгорели сильно, ярко и быстро, как спички.

Джордан Рестрепо, когда не служил в армии, каждую минуту стремился проводить со своей Парчей и своим Реймундо. Однажды Рей с отцом играли в бейсбол в парке, хотя Рей терпеть не мог бейсбол. Для отца это был предлог для общения с сыном. В какой-то момент Реймундо подробно рассказал ему про свой второй класс. Все мальчики были больше него. Все мальчики были грубее. Рей не знал, как быть таким, как они, он был мягкий и нежный, как капля dulce de leche[8]. Такой, как его мама зачерпывала из половинки скорлупы кокосового ореха из ближайшего магазина. В классе они ставили пьесу, и Реймундо хотел сыграть роль, в которой он бы пел и танцевал с мальчиком по имени Тимоти, у которого были карие глаза и с которым Реймундо хотел бы пожениться. Рей не знал, что значит «жениться», но его матери нравилось кричать на свою сестру по телефону в таком духе: «Если ты так сильно любишь этого сукина сына, тогда женитесь». «Если тебе нравится страдать, женитесь». И все в таком роде. Но он знал, что женятся, когда любят, а он любил Тимоти.

– Полегче, дружище, – сказал Джордан. Он долго держал круглое личико маленького Реймундо в ладонях, и Рей так и не понял, о чем думал его старик.

Но воспоминание было острее, чем все остальные из его детства. Он всегда помнил слезы в глазах своего отца. Не от расстройства, а от волнения.

– Тебе придется подождать, пока ты не станешь таким же взрослым, как я, чтобы жениться, хорошо?

– Ладно, – ответил тогда Реймундо без энтузиазма.

Иногда, ощущая неуверенность, Рей вспоминал тот момент. К уверенности в том, что он никогда настолько не был собой, как тогда, со своим отцом, ненавидя бейсбол и говоря о мальчике, которого не поцелует еще десять лет. Иногда, в самые плохие свои дни, Рей представлял своего отца, военного, в грубых ботинках, со щелкой между зубами и шрамами на белой коже, и говорил себе: «Если мой отец мог плакать, то и я могу».

Рей так и не женился на Тимоти, но в шестнадцать лет они целовались в коридорах своей средней школы, а затем, в последний раз, в комнате Тимоти. Пока отец Тима не вернулся домой и не впал в ярость. Он спросил:

– Что сказал бы твой отец, будь он жив?

Рей только улыбнулся, потому что в глубине души знал, каков был бы ответ: «Он бы сказал, что вы гомофобный гребаный мудак, мистер Грин».

После этого он больше никогда не видел Тимоти, и никто с ним не связался. Рей твердо знал, кто он. Он часто сходил с пути, но у него были воспоминания, компас, стрелка которого указывала на дом.

Теперь же, пока он разбирал стопки налоговых бумаг и мятых квитанций, его вдруг захлестнула тревога. Кожа зудела, одежда казалась слишком тесной. Что-то было настолько неправильным, настолько пронизывающим, что он не мог от этого отмахнуться. Рей оглядел кабинет, темный, если не считать лампы из зеленого стекла на столе. Казалось, будто кто-то накачал в комнату кислород. Он подумывал о том, чтобы позвонить стажеру, но тут его взгляд упал на письмо, которое он отложил. Оно задымилось. Рей громко выругался и, пытаясь взять его, опрокинул стопку папок. Он перекидывал конверт из руки в руку, словно горячую картошку, и тут восковая печать растаяла в быстрой вспышке пламени.

Он наступил на письмо, конверт сгорел, но открытка внутри каким-то образом осталась совершенно нетронутой, если не считать черных пятен от его пальцев.

Он прочитал письмо и пробормотал:

– Черт возьми.

Было уже за полночь, и когда Рей услышал звонок от входной двери, он понял, кто это. Он собрал свои вещи и написал своему парню, что у него срочные семейные дела и он уедет на пару дней.

Утром ему надо будет первым делом позвонить Жасмин. По крайней мере, Кришан все еще здесь и уберет мусор.

Когда Рей спустился, Маримар стояла, прислонившись к стене дома, с коричневым бумажным пакетом в руках.

– Она чуть не подожгла мой офис, – пожаловался он.