Маримар огляделась в поисках четвертого мужа Орхидеи, Мартина Харрисона, бывшего джазового музыканта из Нового Орлеана, который пришел к веранде Орхидеи, потому что каким-то образом слышал звуки музыки от нее все время, пока поднимался по дороге. Его не было среди толпы терявших терпение Монтойя.
Именно тогда Маримар поняла, что имела в виду ее тетя Рейна, когда говорила: «Орхидея всегда Орхидея». Грудь сдавило. Маримар, протиснувшись сквозь толпу, бросилась к дому, вокруг ее головы теперь кружился рой стрекоз. Сердце ее упало. Дом ее детства оказался совсем не таким, каким она его помнила, и хотя Маримар ожидала некоторого беспорядка, она не была готова к тому, что увидела.
Темно-зеленый плющ и виноградные лозы вползли между деревянными панелями, через разбитые окна, поглощая все, будто намереваясь вернуть дом земле. Корни прорвались через веранду, как щупальца, и оплели дверную ручку, закрывая вход.
И если Орхидея внутри, они не дадут ей выйти.
Рей поднялся по ступенькам и встал рядом с Маримар. Кончиками пальцев коснулся одного из окон, провел пальцем по тонкой трещине, которая вела к чеканному лавровому листку. Единственный листик отделился от стекла.
– Бабушка! – Маримар ударила кулаком в дверь. Когда она отдернула руку, в ее нежной ладони торчал шип. Но она не почувствовала боли.
Рей моргнул от удивления. Вынул из кармана носовой платок и протянул ей.
– На.
Она вытащила шип, но из раны упала только капля крови.
Рей схватил один из корней, у которого, казалось, не было шипов, и дернул. Это было все равно что пытаться сломать железный забор.
– Мы уже пробовали сделать это, – раздался голос позади.
Это сказал tío[14] Энрике, второй младший сын Орхидеи, стоявший там, засунув руки в карманы узких брюк.
– Скажи, пожалуйста, что ты можешь сделать, чего мы уже не попробовали за несколько часов.
– Заткнись, Энрике, – рявкнул Рей, пытаясь ухватить корень, не дававший двери открыться. Он пнул виноградные лозы, подобрал большой камень, но они, казалось, только становились толще, гуще.
Энрике усмехнулся, скорее удивленный, чем обиженный тем, что племянник так с ним разговаривает. Затем что-то жестокое промелькнуло в его чертах.
– Хвала Святым, у тебя наконец-то появился характер.
– Не обращай на него внимания, – пробормотала Маримар и приложила ладони к одному из наименее затянутых стеблями оконных стекол. Внутри было слишком много пыли. Она вспомнила, как с утра по понедельникам они брали моющую жидкость, собственноручно приготовленную Орхидеей, и мыли весь дом от потолка до пола. Чем дольше она смотрела, тем сильнее дрожали виноградные лозы, и дом испустил будто громкий стон.
– Что нам делать? – спросила Татинелли, голос ее был похож на шелест листьев на ветру. – Хочется есть.
Реймундо внимательно посмотрел на нее. Последние два года пошли кузине Тати на пользу. Она положила руки на свой круглый живот и села на нижние ступеньки веранды. Ее муж, худой мужчина с загорелыми руками и носом, поспешил к ней. Он был похож на кролика, попавшего в силок. Они все должны были испугаться. Они все должны были прийти в ужас от состояния дома. Но вместо этого злились и расстраивались.
– Помните, она прятала ключи в стволе большой яблони, когда сердилась? – спросил Рей. – Может быть…
– Сад засох, – пренебрежительно сказал Энрике и выпятил грудь, как петух Габо.
Члены семьи, подойдя поближе, в нерешительности остановились на скрипучих ступеньках веранды. Яркая одежда делала их похожими на полевые цветы, пробивающиеся сквозь заросли пожелтевшей травы.
– Что еще вы пробовали? – требовательно спросила Маримар.
– Стучались, – Tía Флоресида стала загибать пальцы. – Кричали. Ломали дверь. Дому это не понравилось, но Рики никогда никого не слушает. Раньше я пробиралась через черный ход, но и там все закрыто.
– Ей просто нужно время, – успокоил их tío Феликс. Усы у него были черные, хотя густые волнистые волосы давно поседели.
– Ты прав, папочка, – сказала Татинелли в своей милой, мягкой манере.
Если Маримар можно было сравнить с горном, то Татинелли была перезвоном колокольчиков. Маримар всегда удивлялась, как ее кузине удавалось сохранять спокойствие духа. Даже перед лицом самого странного обстоятельства, с какими когда-либо сталкивалась их семья, Татинелли рассмеялась.
– Разве это не удивительно?
Рей скрестил руки на груди.
– Я бы сказал по-другому.
– Как же? – пискнул из толпы своим ломающимся голосом Хуан Луис.
– Это трындец, – ответил Рей.
Маримар попыталась подавить смех. Близнецы и Пенелопа были в восторге от словечка и повторяли его, как попугаи. Тетушки же не особо.
Tío Феликс кивнул, дернув себя за кончик подбородка.
– Я начинаю беспокоиться.
– Н-начинаете? – спросил Майк Салливан. Он смял приглашение в комок.
– Чего еще мы ожидали? – Эрнеста вздохнула. – Клянусь, я никогда не вернусь сюда.
– Кто приглашает людей, а потом заставляет их ждать снаружи? – спросила Рейна, жена Феликса. Ее помада размазалась еще больше.
– Тебе не обязательно быть здесь, – напомнил ей Калеб-младший, самый младший из потомков Монтойя. Он разгорячился. Хотя он покинул Четыре Реки, чтобы продолжить дело отца и расширить его парфюмерную империю, мать он любил и не потерпел бы ни одного плохого слова о ней.
– Aniñado[15], маменькин сынок, – пробормотала Флоресида младшему брату. – Почему бы нам не позвонить шерифу Палладино?
– Что он сделает? Поприветствует корни и пожелает дому хорошего дня? – Энрике пренебрежительно махнул рукой.
– А что ты делаешь, кроме того, что стараешься не испачкать свою сшитую на заказ рубашку? – сказал Калеб-младший.
Эрнеста ткнула его пальцем в грудь.
– Не начинай.
Толпа загудела как осиный рой. Все надеялись услышать что-нибудь от Энрике. Ведь никто из них не знал, как попасть в дом. Они все уехали так надолго, что забыли, как играть в игры Орхидеи.
Рей прислонился к покосившейся деревянной веранде и вытащил сигарету, пока остальные ссорились возле дома, который душили гигантские корни. Tío Феликс и муж Татинелли, чье имя Рей, кажется, никогда не запомнит, тоже стрельнули у него по сигарете.
– Разве не странно, – прошептал Рей Маримар, – что все мы родственники?
Она взяла его сигарету и затянулась горьким дымом, глубоко втянув его в легкие, пока не почувствовала пьянящий дурман табака.
– Кошки, например, родственники со львами.
Рей забрал у нее сигарету, руки у него тряслись.
– И кто тогда из них мы?
Маримар пожала плечами.
– Не хочу об этом думать.
– Прекратите! – сказала Сильвия, хлопая себя по бедрам, совсем как Орхидея.
Татинелли легонько покачала головой, глядя мимо всех на желтую низкую траву у них под ногами и поглаживая живот ровными, гипнотическими движениями.
– Это не на пользу ребенку.
– Хватит! – крикнул Феликс. – Мы здесь не для того, чтобы подраться друг с другом.
– На этот раз ты прав, брат. Мы здесь, чтобы забрать то, что нам принадлежит.
Энрике сбросил свой темно-серый спортивный пиджак и сунул его Гастону, а тот передал его своему близнецу Хуану Луису. Парень надел его, и пиджак повис на нем, будто это был плащ.
– Все ждите здесь. – Энрике, засучив рукава голубой рубашки, чертыхаясь, спустился с веранды и пошел за дом. Маримар толкнула Рея локтем, и они последовали за ним. Когда они оказались в зарослях сухой травы, жужжание семьи стихло. Сад действительно засох, но не так, как представила Маримар. Каждое дерево было расколото по центру, словно в него ударила молния.
Они с Реем обменялись тревожными взглядами, но не решились заговорить. Как это случилось? Почему сейчас?
Сад и оранжерея были устланы побуревшими увядшими остатками прежде пышной зелени. Мертвые, гниющие, погубленные, они распространяли зловоние.
