Это были фотоснимок, сделанный в сорок втором году, перед самым уходом Карла на Западный фронт, и медальон, подаренный покойной матерью за минуту до ее смерти.

На фотоснимке были супруга Карла Инга фон Штразен и их семилетняя дочь Клара. Инга сидела на стуле, сложив руки на коленях, а Клара стояла, положив правую руку на плечо матери. Вместо фото отца теперь в обрамление медальона была вставлена маленькая фотография супруги. Карл смотрел на милые сердцу лица, и по щекам его катились слезы – то ли оттого, что он не рассчитывал больше увидеть их и мысленно прощался с ними, то ли просто от физической немощи.

Была еще одна причина, по которой Карл фон Штразен достал из кармана последнее, что у него было.

Он вспоминал тот день в конце мая тысяча девятьсот сорок четвертого, незадолго до высадки англо-американских войск в Нормандии, когда он, сидя в своем блиндаже, вот так же достал медальон из своего походного чемодана и рассматривал его, вертя в руках.

Медальон был сработан хорошим мастером. Фото вставлялось с лицевой стороны в специально предусмотренный по всему овалу паз. С обратной стороны все выглядело так, будто бы и нет никакой возможности что-то там приоткрыть или, скажем, отковырнуть – настолько аккуратно и точно были подогнаны детали. Карл все эти годы считал, что в медальоне и не должно ничего открываться – это просто сплошной кусок металла. Но все это время он помнил о словах умирающей матери, поведавшей, что с медальоном связана некая тайна.

Разорвавшийся неподалеку снаряд заставил его вздрогнуть, при этом большой палец правой руки сильно надавил на обратную сторону медальона и произвел некое подобие вращательного движения. И случилось чудо. Открылась очень плотно пригнанная крышечка. То, что Карл обнаружил под ней, заставило его разочарованно присвистнуть. Когда же он детально ознакомился с содержимым медальона, то понял, что умиравшая мать ничего не придумала и упомянутая ею перед смертью тайна является сведениями, способными к вполне немифическому материальному воплощению. Охваченный радостью от внезапно свалившейся на него удачи, Карл быстро вернул все на место и в обратном порядке закрыл крышечку, потом еще долго всматривался в металлическую плоскость, удивляясь ювелирной работе мастера. Тогда же он написал письмо Инге, лишь намекнув на то, что раскрыл тайну медальона матери. Сообщить подробности он побоялся, так как опасался военной цензуры, проверяющей письма с фронта. Тогда он еще рассчитывал выжить и вернуться домой.

Сегодня все выглядело иначе. Он знал, что в тех краях, где находится их имение, давно уже хозяйничают союзники по антигитлеровской коалиции. Он чувствовал, что ему самому осталось немного жить на этом свете. Сидя на дне ямы, Карл фон Штразен размышлял над тем, как передать медальон близким. Отдать кому-нибудь из бывших товарищей по оружию? Но сейчас невозможно точно сказать, кто из них выживет и куда забросит их дальнейшая судьба. Он слышал, что лагеря скоро будут расформированы, а пленные будут переданы во французские или британские лагеря. Он также опасался того, что кто-то из своих, так же как он тогда в Нормандии, случайно может открыть медальон… Дальше он не хотел даже думать… В общем, вариант передать медальон родным через бывших товарищей по оружию был неподходящим. Что делать? Какое-то решение надо принимать. Американцы двинутся дальше на восток. Отдать какому-нибудь американцу? Может быть, попадется хороший человек и передаст Инге вещи, оставшиеся от скончавшегося мужа. Выбора нет. Нужно поторопиться.

Карл выбрался из ямы и направился к проволочному ограждению. Надо присмотреться к охранникам. Главное, чтобы тот, кого он выберет, не был евреем. Он считал, что еврей ему, обер-лейтенанту вермахта, в просьбе, безусловно, откажет. За три недели пребывания в лагере он заметил, что в лагерной администрации было немало евреев, прекрасно говоривших по-немецки. Один из заключенных, побывавших на допросе, рассказывал ему, что это выходцы из Германии, в свое время успевшие бежать от нацистов за океан. Они, естественно, должны лютой ненавистью ненавидеть немцев.

Он высмотрел темно-русого скуластого сержанта и, решив, что он настоящий янки, направился к нему. Сержант, заметивший приближающегося к ограждению обер-лейтенанта, угрожающе повел в его сторону винтовкой «М1». Карл заговорил с ним по-английски. В гимназии он неплохо успевал по этому предмету.

– Извините, сержант, не могли бы вы оказать мне небольшую услугу?

– Какую?

– Я хочу дать вам пару предметов и попросить вас о том, чтобы вы передали их моей семье.

– Во-первых, обер-лейтенант, это является нарушением инструкции. Во-вторых, я не знаю, что со мной будет и смогу ли я выполнить вашу просьбу. Почему вы сами не хотите это сделать?

– Сержант, война уже закончилась, и вы, по крайней мере, останетесь в живых, а я уже долго не протяну. Я хотел бы, чтобы эти предметы стали последней весточкой от меня моим близким.

– Но я не могу вам гарантировать, что смогу выполнить вашу просьбу.

– Что ж, как получится, сержант… у меня нет выбора.

Американец помолчал, колеблясь, оглянулся по сторонам, потом спросил:

– Что это за предметы?

Карл достал из кармана и поднял над головой свои драгоценности.

– Это медальон с фотографией моей жены и фотография, где сняты жена и дочка.

– О’кей.

– Только попрошу вас, бросьте мне через проволоку какой-нибудь карандаш, я напишу адрес.

Он поднял с земли упавший карандаш, присел, положил на колено фотографию и с обратной стороны написал:

Затем, подумав, дописал:

Потом он перебросил медальон и фотографию вместе с карандашом через ограждение. Сержант, имени которого он не спросил, так как это уже не имело смысла, покрутил в руках фото и медальон и сказал:

– Сейчас там наши части, но скоро уже будут русские, обер-лейтенант… А жена у вас красивая. Я постараюсь, может быть, успею…

Он спрятал в нагрудный карман своего френча то, что еще минуту назад принадлежало обер-лейтенанту вермахта, и напомнил Карлу, что ему все же следует отойти от ограждения. Карл в знак согласия кивнул и заковылял к своей яме.

Назавтра обер-лейтенант барон Карл фон Штразен не проснулся в своей яме. Он был идентифицирован представителем лагерной администрации и передан похоронной команде, состоявшей из пленных солдат вермахта.

Небольшой дом Барбары Итцель располагался в юго-западной части Эрфурта, на самой его окраине, как раз в том месте, где пронизывающая весь город федеральная дорога Б7 выходила за его пределы и устремлялась далее в направлении Геры. Сразу за домиком Барбары город резко обрывался и начинались поля бауэра[1] Штиглица. И еще примерно пять километров всякий едущий по федеральной дороге мог любоваться ухоженностью и геометрической точностью разметки этих угодий, заканчивающихся слева от дороги добротными крестьянскими постройками и собственно большим домом, где проживало многочисленное семейство Штиглица. Все дети, невестки и зятья, за малым исключением, трудились в его хозяйстве, добывая хлеб насущный нелегким крестьянским трудом.

Барбара Итцель проживала в доме с дочерью и недавно появившимся внуком, отец которого не мог быть установлен однозначно без медицинской экспертизы, к которой ни Барбара, ни тем более ее дочь Ульрике не собирались прибегать из этических соображений. Младенец был зарегистрирован на фамилию Итцель, и по меньшей мере в тот день его это совершенно не тревожило. Тревожило его другое. Он хотел есть, а из тощей груди матери больше нельзя было выжать ни капли молока. Ребенок оглушительно орал, отчего руки Барбары, собирающейся к Штиглицу за настоящим коровьим молоком, дрожали. Дрожащими же руками она открыла подвесной шкафчик и никак не могла сообразить, сколько же это евро ей нужно взять с собой, чтобы рассчитаться с бауэром. Новые деньги ходили в стране только с нового года, и не искушенная в математике Барбара каждый раз сталкивалась с проблемой пересчета с немецкой марки на евро.