– Искать? – удивился Алексей Григорьевич, морщась от грозного лая Волчка, который нипочем не давал Сажину и его дочери удалиться хотя б на шаг. – А что с ними такое? Почему они на свадьбу дочери князя Василья Владимировича не приехали? Там все Долгорукие собирались, и родственники, и свойственники, и седьмая вода на киселе! Знаю, что было загодя приглашение отправлено. Неужто не получили?

– Получили, – угрюмо кивнула Даша. – И получили, и отправились в путь. Хотели меня с собой взять, да я накануне перекупалась, простыла, говорили, нельзя мне в такой долгий путь трогаться. Оставили дома. Брата Илью на хозяйстве, меня – за маленькими смотреть. До чего же сердце у меня болело, когда они уезжали, – передать не могу! Умоляла: «Матушка, родненькая, не езди, ради Христа!» Сон видела плохой – такой плохой и страшный… Не послушались они меня. Очень радовались, что его сиятельство Василий Васильевич про них наконец вспомнили, что с родней теперь помирятся, через столько-то лет. Поехали… Уже в последнюю минуту я упросила отца, чтобы Волчка с собой взял. Они уехали, а я места себе не находила. Прошло две недели – по моим подсчетам, они уже должны были быть в Москве, как бы медленно ни ехали, – вдруг снится мне сон – страшный-престрашный. Клубок змей… Вещим тот сон оказался! Поутру слышу: кто-то лает под моими окнами. Смотрю – Волчок! Весь ободранный, голодный, еле живой. Увидел меня, сел рядом и завыл… так завыл, как по покойнику воют. Я сразу поняла – беда. Волчок сутки спал, видно, крепко досталось ему. А что стряслось – так не расскажет, не человек ведь, говорить не обучен. Зато как отлежался, очухался – опять начал выть да лаять, да вокруг дома метаться. Отбежит от крыльца и на меня глядит – пошли, мол, иди за мной! И в лес манит, вдаль. Долго мы с братом спорили да рядили, что делать. Он говорит: надо-де ждать. Я – ждать нельзя ни в коем случае, надобно идти на поиски. А на нем все хозяйство, тут как раз косьба-молотьба, ему продыху нет. И сам не может уехать, и меня не отпускает. Я взяла и…

Даша махнула рукой.

– Сбежала? – отчего-то особенно жадно спросила княжна Екатерина. – Неужто сбежала из дому?

– Что ж было делать? – доверчиво взглянула на нее Даша. – Взяла отцову старую одежку, в которой он ездил поля объезжать, косу остригла… – Глаза ее на миг заволокло слезами. – Коса у меня была такая, что ни в какую шапку не спрячешь.

– Косу! – ахнула Екатерина Алексеевна. – А не жаль было?

– Отца с матерью жальче, – ответила Даша с печальной улыбкой. – Коса – что коса! Коса вырастет, а нет, так и бог с ней. А вот отца с матерью других Господь уже не даст.

Петр Алексеевич незаметно кивнул. Он всю жизнь жил с горькой обидой на судьбу за то, что отняла у него родителей, обездолила. Теперь отзвук той же обиды услышал в словах этой девушки и посмотрел на нее с еще большей симпатией. Хороша, ну до чего хороша! Только вот любопытно знать, куда она девала свои грудки, когда представлялась мальчишкою? Он сам видел ее в образе юнца и, сколько помнил, грудь у нее тогда была вполне ребячья, плоская. Небось потуже затянулась под рубахой какой-нибудь тряпкой. То-то дивилась горничная, когда Даша предстала перед ней в своем естественном виде. Грех, право слово, уродовать этакую стать!

И мысли рано созревшего, рано познавшего доступные женские прелести, рано развратившегося юнца незамедлительно обратились именно к этому удовольствию, более всего в жизни его влекущему. Теперь он смотрел на Дашу совсем иным взглядом – раздевающим. Он уже мысленно обладал ею и от мыслей этих возбудился так, что даже стоять сделалось неловко. Вот странно: ни прежняя невеста, Мария Меншикова, ни Екатерина Алексеевна, с которой его ненавязчиво, но неуклонно сводит князь Долгорукий (Петр был, может, и не больно умен, зато проницателен, особенно относительно человеческого корыстолюбия), не заставляли его томиться неодолимым плотским желанием. А тут – будто огнем обожгло!

Он неприметно усмехнулся. Еще не встретилось женщины, которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец. Зато – венценосный юнец! Эта скромница тоже не откажет. Жаль, что нельзя получить ее прямо здесь.

Петр прикусил губу, пытаясь как-то успокоиться, в порыве желания забыв, что женщины, которые «не отказывали ему», были просто девки, добрые ко всем, готовые за подобающую плату отдаться любому и каждому, будь он государь или последний бродяга. К дамам из общества он не решался подступиться, опасаясь отказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером, вот и довольствовался гулящими девками, на которых даже не давал себе труда оглянуться, удовлетворив скороспелое желание.

Даша была другая. И глаз от нее не отвести, и смотреть невыносимо. А эти слезы, которые вдруг повисли на ее ресницах и покатились по щекам, едва не заставили Петра застонать от нового приступа похоти.

Слезы?.. Она плачет? Сквозь шум молодой, жаркой крови в ушах он услышал, как Даша рассказывает о своих скитаниях.

…Больше недели провела она в пути, пока наконец не приблизилась к Лужкам. И тут Волчок, который неутомимо и упорно вел ее по проезжей дороге, метнулся в лес с таким жалобным воем, что у Даши сердце оборвалось. Она всю дорогу ожидала чего-то ужасного, а тут поняла, что ожидания сбылись.

Волчок привел ее на малую прогалину в сыром, чахлом перелеске, где царил вечный полумрак. Было нечто кладбищенское, беспросветно-унылое в этом месте, но оно не напоминало о вечном покое – напротив, казалось зловещим. Даже запах стоял здесь особенный – гнилостный, вызывающий тошноту.

Волчок улегся на каком-то холмике, сложенном из пластов дерна, и закрыл глаза. Даша подошла ближе… и упала рядом с псом, когда вещее сердце подсказало: это могила, в которой нашли последний приют ее отец с матерью. И она замерла рядом с Волчком, почти обеспамятев от горя.

Даша не помнила, сколько времени пролежала так – не в силах ни размышлять, ни даже плакать. В чувство ее привели вечерняя сырость и страх – страх, который вдруг вкрался в душу, поселился там и завладел всеми ее помыслами. Вдобавок забеспокоился Волчок. Вцепился зубами и тащил, тащил с могилы… Еле двигаясь – все тело застыло и одеревенело, – чувствуя себя тоже мертвой, Даша отползла в чащу и замерла, вглядываясь в сгустившийся вечерний полумрак.

Это были два человека в крестьянской одежде: высокий, могучий – и тщедушный, низкорослый. Они вели в поводу коня, через круп которого был перекинут какой-то мешок. В мешке отчетливо вырисовывались очертания человеческого тела… Его сняли с коня и понесли к тому же холмику, на котором только что лежала Даша. Неизвестные разворошили дерн, опустили свою ношу в глубь земную, снова заложили ее и еще нарезали дерна. Холмик зримо вырос. Мужики – слова их были не слышны Даше, а лица мало различимы – сдернули шапки, перекрестились, а потом вдруг расхохотались, довольнехонько подталкивая друг друга, и после этого ушли, уводя за собой лошадь.

Еле живая от ужаса, Даша выбралась из своего укрытия. Волчок жался к ногам, поджимал хвост. Пса обуял ужас… от злодейства, которое свершилось недавно, от стойкого запаха смерти, который властвовал на поляне. Что же говорить о Даше?

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.