Когда все было готово, они сели в кресла, приготовившись к старту. Рене, конечно же, досталось самое неудобное из кресел. О том, чтобы оно досталось Рене, позаботился Тоно, решив познакомить ее с трудностями предстоящего полета еще в первые минуты. Он даже заставил Фредо, который всегда уступал гостям свое место, пересесть обратно. Сидеть на жестком висячем кресле был тяжело даже на твердой земле, особенно дожидаясь пока Тоно, наконец, проститься с девушками из диспетчерской – за последний месяц он снова наладил с ними взаимоотношения, как до свадьбы, поэтому теперь флиртовал власть. Наконец, он включил двигатели, прошло какое-то время, и «Лего» легко оторвался от поверхности лунки и стартовал в непроглядный космос.

Рене задержала дыхание – она уже забыла об ощущении взлета, тем более, что на современных кораблях эта проблема давно была решена благодаря разработанным технологиям. «Лего» тоже был оснащен современным оборудованием, но об удобствах Тоно никогда особо не задумывался, поэтому сила тяжести в момент взлета увеличивалась во много раз. Даже Фредо, успевший набрать очередные лишние килограммы, крякнул. Тем не менее, ее организм по старой привычке адаптировался к полету довольно быстро.

Сам Тоно, после взлета, лишь довольно улыбнулся и злорадно посмотрел на Рене:

– Ну, как тебе взлет?.. Тошнит? Еще бы!.. Это еще пустяки, ведь нам придется стартовать и в спешке, когда сила тяжести увеличиться почти вдвое против этой. Не думаю, что ты выдержишь, дорогая, лучше прямо сейчас передумай, и мы, так и быть, не торопясь, высадим тебя на Конгуине, где будем заправляться.

– Я не передумаю.

Она вдруг встала и ушла в каюту, как-будто, силы тяжести для нее не существовало.

– Вот это да! Клянусь, даже ты бы не смог встать с кресла раньше! Вот это девушка! Прости, вернее…– сказал пораженный Фредо.

Фредо оглянулся на Тоно, но тот лишь проводил жену мрачным ненавидящим взглядом.

Увидев, как быстро Рене адаптировалась к взлету, Тоно в очередной раз поклялся быть с ней настороже. Мало ли, что еще она скрывает, мало ли, что еще она может выкинуть!.. Он ненавидел тайны, и людей, которые лгали. Уж лучше бы она скрывалась от закона, это он бы еще мог понять, но притворство, ложь и шантаж… все это вызывало у него презрение и желание сделать ее жизнь невыносимой.

Рене повела себя столь не осторожно, потому что, оказавшись в космосе, видя за окном густую черноту, и ощущая легкую вибрацию корабля, она снова почувствовала непреодолимость судьбы, заставляющей ее убегать и прятаться снова и снова. И вполне возможно, совершенно тщетно. Она с трудом сдерживала себя, опасаясь начала приступа острого страха – здесь, одиночестве пространства и времени, она чувствовала себя совершенно подавленно: снова оказаться в космосе неизвестном, жестоком, чудовищном!.. Сразу при взлете ей захотелось кричать, выть от страха и предчувствий!.. Но никто не услышал бы ее, как громко она бы не завыла, никто бы не отозвался, никто бы не помог… Еще горше она осознала свое одиночество, из которого уже никогда не будет выхода. Никогда.

Проклятый космос! Как много еще ловушек их ожидает, сколько еще ужаса притаилось в его черной бездне? Сколько страха, боли, ей придется еще испытать?.. Тьма страха поглотила ее, и на несколько минут после того, как она закрыла за собой дверь каюты, Рене перестала существовать, ее личность была потеряна, а по телу пробегали судороги и… цветные пятна, выступающие на коже почти каждый раз, когда она волновалась или приходила в отчаянье – результат экспериментов Эгорегоза.

Когда она пришла в себя, почувствовала внутри пустоту… А потом, на нее нахлынули воспоминания, именно те, какие она желала бы навсегда забыть, любой ценой.

Лучше страшный конец, чем бесконечный

страх (Шиллер Иоганн Кристоф Фридрих)

Эгорегоз. Лаборатория Аалеки. Клетка. Все, чем она жила долгие месяцы, это перерывы между мучениями. Он приходил каждое утро, свежий и отдохнувший, пахнущий цветами. Первым делом после включения света, всегда сопровождавшегося стонами пленных, понимающих, что пришло время их мук, он подходил к ее клетке. Она сжималась от предчувствия его прикосновений и покрывалась холодным потом, страшась еще больше выдать свой страх, потому что в целях эксперимента он довел бы его до предела. Одной рукой Аалеки водил курсором по монитору компьютера ее клетки, просматривая бюллетень ночного наблюдения за ней, другой рукой гладил ее по волосам. Потом наклонялся, ласково заглядывал в глаза, что-нибудь говорил, или просто улыбался, и уходил к другим объектам. Возвращался он быстро, минут через десять уже с цифровым блокнотом. Это было время утреннего опроса. Какой-нибудь психологический тест и… вопросы, вопросы… Сначала она боялась их больше всего. Он вытягивал из нее все – чувства, страхи, стыд… Но позже, после того, как сломалась и потеряла надежду на спасение, ей стало все равно. Она отвечала охотно и подробно, лишь бы не идти на стол… В конце концов, у нее не осталось ничего своего, личного, все было подвергнуто анализу, осквернено и растоптано. И еще… стыд. Пока страх пред болью не подавил все остальные чувства в ее сознании, ее мучил стыд. Пока она держалась, все время думала о побеге, все время, даже во сне, а днем постоянно рассматривала варианты, прислушивалась, приглядывалась, и жила своими тайными мыслями об этом. Даже во время опытов. Но потом… когда одиночество, боль и страх объединившись, разрушили ее защиту, когда она стала отвечать на все его вопросы, лишь бы отсрочить пытку на столе, она перестала видеть в этом выход.… Она говорила ему все, даже то, в чем самой себе не признавалась. И все-таки, тогда она еще жила. Потом, когда смерть стала желанней жизни, все чувства вытеснила пустота.

Следующим пунктом после психологических исследований в режиме работы лаборатории, был стол. Столом здесь называли физические эксперименты, проводимые, как правило, без наркоза на живых разумных объектах. Проходили они в особой комнате, операционной, как называли ее только Аалеки и другие мучители… жертвы никогда ее так не называли. Они изгоняли всякие мысли о ней, но помнили, и Рене помнила. Много света… посредине высокий стол, на который при желании опускались установленные сверху различное оборудование в зависимости от задач эксперимента. Несмотря на постоянную и тщательную дезинфекцию, проводимую роботами каждый час, комната пахла кровью и едким потом, вызванным страхом, болью и агонией. Эгорегозцы исследовали влияние болевых ощущений разных видов и степени тяжести на эмоции и мышление объектов, поэтому, как правило, не использовали анестезию, более того, они даже придумали машину, не позволяющую нервной системе страдальца отключаться от происходящего даже в экстренных случаях. На столе объекты мучились вплоть до агонии. Но они не умирали. Для сохранения их жизни было также разработано соответствующее оборудование и разнообразные средства, регенерирующие ткани. Кроме того, каждому объекту лаборатории вводили особый препарат «антисмерть», который моментально восстанавливал органы и системы при суицидальных попытках. Как Аалеки ей объяснил, после введения препарата смерть от собственных рук организму, была недоступна, даже в случае, если объект умудрялся уничтожить две трети своего тела, препарат полностью восстанавливал поврежденные органы. Ее волосы… они и теперь, спустя четыре года, отрастали через час после стрижки

Ей приходилось терпеть больше других подопечных Аалеки, потому что она была его первым «свежим» объектом, и к тому же, единственной женщиной в его лаборатории, поэтому, после утренних опытов, и обеда, Аалеки, как правило, брал ее на стол снова. Чтобы объекты шли в операционную, они придумали довольно простой внешне прибор, «палку», проводящую особый болевой импульс, прикосновение которого она помнит до сих пор – боль была специфической, и все время разной, чтобы не вызывать привыкание, но всегда острой и пронизывающей и мозг, и внутренности. Поэтому, все шли на стол по первому слову.