От таких приглашений не отказываются.

— Слушаюсь, — я склоняю голову ещё ниже и шагаю в ворота. С тенью-брошью на лифе.

Дорожка вьётся под ногами, и я невольно вспоминаю тёмную тропу. Есть какое-то неуловимое сходство… Может быть, из-за разросшихся кустов, зелёной дымкой листвы закрывающих обзор? Я спокойно шагаю. Я достаточно доверяю тени, чтобы не паниковать. Думаю, у неё нет причин подствалять меня, а значит, она не позволит светлым жрецам себя обнаружить. Конечно, это лишь мои домыслы, смешанные с надеждой.

Главный вход поражает обилием декора, храм явно достраивали и зачем-то превратили в огромный мраморный торт. Девочка, заметив мою реакцию, хихикает в ладошку и приглашает меня обойти опоясанное галереей здание. Меня ждут даже не с бокового, а с заднего крыльца.

Жестом попросив меня соблюдать тишину, девочка пропускает меня вперёд.

Если честно, меня настораживает, что пройти меня приглашают с задворок, но раз тень спокойна, я иду дальше.

Жреца я нахожу в крошечной гостиной. Комнатка едва вмещает два кресла и круглый одноногий столик. Подан чай, причём чашек почему-то три. Кто-то будет пить стоя? Странно.

Из окна открывается вид на парк, и если бы не одеяние жреца, заподозрить, что интерьер принадлежить храму, было бы невозможно.

— Светоч, — приветствую я.

— Нет нужды в формальностях, леди Юджин. Располагайтесь.

Что-то я окончательно перестаю понимать происходящее.

Жрец, словно так и надо, сам разливает чай по чашкам. Одну берёт себе, другую хватает скользнувшая за мной в комнату девчкушка. Так как кресла для неё нет, она бесстыдно забирается на подоконник с ногами, подол платься задирается, но девочка не пытается одёрнуть юбку и спрятать торчащую коленку.

Кому ещё предлагали в храме чай? Разве что королю, да и то не уверена. Если вспомнить оказавшегося в когтях Гельдернов принца…

— Как я могу, светоч?

— Леди, прошу вас, присаживайтесь, иначе я буду вынужден встать.

Что?

Только утром он корчил недовольные рожи и громко спрашивал, не померла ли леди Махаон, а сейчас он улыбается он, и видно, даже мне видно, насколько для него непривычно это угодливое выражение лица. Рот растянут от уха до уха, того гляди уголки губ треснут от натяжения. Что с ним внезапно случилось?!

Ещё и девочка на подоконнике.

— Но…

Кажется, жрец действительно готов встать, и я делаю шаг вперёд, опускаюсь на самый краешек. Отказаться от угощения вряд ли получится, и я беру чашку, но стараюсь касаться ручки точь-в-точь как жрец. Дядя Лоуренса научил меня полезному — яд может оказаться даже на внешней стороне фарфора и проникнуть в тело через кожу.

Пробовать чай я опасаюсь, впору притвориться неловкой и выплеснуть, а для надёжности разбить чашку.

— Юджин, ты думаешь о чём-то плохом? — спрашивает девчушка. — Тебе нравится разрушать?

Я вздрагиваю.

Самообладание мне изменяет. Наверное, я даже бледнею.

— Н-не понимаю.

— Брось. Разве не ты родовое гнездо Гельдернов? Я имею в виду, ты открыла путь и из первого ряда наблюдала, как нежить крушит всё на своём пути, — она рассказывает мне это с детским непосредственным восторгом.

— Кто ты?

Я уже могу сообразить, что жрец вежлив из-за неё.

Девочка меня… пугает.

Мой вопрос вызывает у неё задорный смех. Девочка хохочет, и чашка в её руке трясётся, чай выплёскивается на светлое платье и расползается коричневыми пятнами, но она, не обращая внимания, продолжает смеяться.

Я же ставлю свою чашку обратно на стол — теперь меня не смогут упрекнуть в бескультурье, только влить отраву силой.

Жрец, мне кажется, готов и вовсе просочиться сквозь кресло, исчезнуть. Ему явно не до меня.

Девчушка перестаёт смеяться, тоже отставляет чашку, но на подоконник, спрыгивает и неожиданно протягивает мне ладошку, явно намекая на рукопожатие, абсолютно мужское приветствие.

Странно, всё очень странно и не понятно. Но и любопытно.

Я привстаю и осторожно обхватываю её маленькую ручку своей. Ответное пожатие крепкое, девочка оказывается гораздо сильнее, чем можно ожидать от ребёнка. Облик… иллюзия? Или что? Может, девочка одержима?

— Меня зовут Кирин, Юджин. Будем знакомы.

Светлая богиня лично?!

Не может быть…

— Эм…

— Ты удивлена?

— Считаете, у меня нет повода?! — я прикусываю язык.

Разве можно подобным тоном говорить с богиней? На самом деле я вообще не представляю, как говорить с богами. Кланяться до земли? Не похоже, чтобы богиня хотела раболепия… Наверное, мне стоит вести себя относительно свободно?

Девочка с видимым интересом наблюдает за сменой выражений на моём лице, дожидается, когда я снова прямо посмотрю на неё:

— Считаю, что нет, — хмыкает она. — Хей, ты смела разрушить сладкий сон богини смерти! Ты пришла к её постели и растолкала её, как нерадивую засоню. И после этого ты можешь стесняться меня? Не верю.

Я сглатываю.

Открытие оглушило. В голове на время становится звонко и пусто. Я отчётливо понимала, что тёмная госпожа отнюдь не последняя в культе Даро, раз о ней так беспокоилась жрица, но мне не хватало смелости допустить, что она может быть самой богиней.

Невероятно, но в то же время логично — видимо, культ Даро сдал позиции именно тогда, когда богиня угодила в сонную ловушку.

Кое-как собрав мысли в кучу, я открываю рот, закрываю. Я утыкаюсь в очередную странность. Кирин светлая. Разве она не должна испепелить меня на месте за то, что я помогла врагу? За то, что я вернула Тьме силу?

— Как меня угораздило? — запрокидываю я голову.

— Что-то не так? — она будто не понимает.

— Разве я не совершила по меркам светлых святотатство? — лучше в лоб спросить. Какой смысл молчать?

Кирин отбирает у меня чашку, смакует подостывший чай. То ли размышляет, то ли нагнетает атмосферу. На жреца и вовсе жалко смотреть. У него того гляди случится сердечный приступ. Богиня цокает и жрец, осознав тщетность надежд покинуть наше девичье общество, достаёт золотые чётки и принимается их перебирать. Бусины ритмично щёлкают, и какое-то время только этот звук слышен в гостиной.

— Я расскажу тебе две истории, Юджин. Тебе доводилось слышать о Ларской лихорадке? Бич людей, живших семь-восемь веков назад. Болезнь вспыхивала в городе как пожар, в считанные дни заболевали почти все. Заболевшие сгорали за неделю. Но на самом деле никто не умирал. Знаешь, почему? Люди возносили молитву Тарору-Целителю, и смертельная болезнь отступала. Примечательно, что другие болезни Тарор лечил крайне неохотно. Догадалась, почему?

— Нет.

— Ларская лихорадка не была болезнью, это было проклятие, которое на город насылал один предприимчивый тёмный маг. Тарор собирал силу молитв, очень искренних молитв людей, желающих выжить, и маг снимал своё проклятье.

— Ха…

— Взаимовыгодное мошейничество в тёмно-светлом тандеме, — с улыбкой поясняет Кирин. — Тот маг своё получал. В проигрыше были исключительно люди.

— Вы намекаете, что тёмные и светлые не враги?

Кирин кивает:

— Так и есть, Юджин. А вторая история ещё проще. Десять лет назад светлого Юса объявили павшим, его храмы снесли, жрецов казнили, культ уничтожили. Самого Юса тоже уничтожили. А вот его не слишком преданных последователей не тронули, и теперь они исправно возносят молитвы тому же Кенару. Богам нужны человеческие сердца, и за красивой идеей о путеводном свете добра прячется банальный делёж ресурсов. Тёмных преследовали, потому что день и ночь легко противопоставить. Ещё легче объявить ночь злом, обыватели поверят. Но на самом деле цвет не имеет никакого значения. Ты разочарована, Юджин?

— Нет.

— Я могу стать следующей после Юса. Игра против меня уже началась, поэтому богиня смерти для меня… союзница мечты.

— Кирин, простите, но я не понимаю, зачем вы мне это говорите.

— Твоя покровительница очень скоро, зная её характер, я не сомневаюсь, устроит праздник в честь своего возвращения. И ты непременно будешь приглашена. Я хочу воспользоваться этим шансом и через тебя передать ей моё сообщение.