– Девяносто первого.
– Как мой брат! Тоже Клим! – Староста улыбнулся совсем по-дружески. – Ну что ж… Чек возьмёте?
Я покачал головой.
– В нереестре – только наличные. И лучше металл.
– Понимаю… Но не уверен, что наберу… – Константинов нагнулся, полез в тумбу стола, загремел ключами. Приятно зазвенели монеты. – Сто… двести… – считал он. – Вот, держите, тысяча семьсот оренами.
Он высыпал на стол горку сотенных серебряных монет с оренбургским полуорлом и косым крестом.
– Остальное?
– Могу уральскими тенге. Правда, бумага…
Я кивнул. Курс был твёрдый, шестнадцать к одному.
– Сойдёт.
Константинов отсчитал и вручил мне девятнадцать замусоленных бумажек с портретом атамана Жанабекова.
– С вас четыре орена сдачи, – сказал он. – Можно чеком.
Я хмыкнул и полез во внутренний карман пыльника за чековой книжкой.
– Слишком доверяете охотнику за головами, преподобный.
– Да Бог с вами, это копейки. – Староста обернулся к окну, за которым сгрудились любопытные дети, и скомандовал: – Идите-ка бейте в рельс малый сход! Знаете как?
– Знаем-знаем, дядь Исаак! Один, пауза, три!
Дети радостно убежали, а староста, дождавшись, пока я уберу набитый кошелёк, бодро протянул руку:
– В расчёте, Клим?
Мы ударили по рукам.
Когда я вышел, дети как раз начали звонить в рельс, но на площади в тени огромного тополя и так уже собралось немало народу. Все таращились на связанного Махмутку, фотографировали телефонами, но как только я появился, внимание переключилось на меня. Не очень желательное для моей профессии внимание. Я пониже надвинул шляпу и стал отвязывать Тойоту.
– Бывай, Махмутка. – Я счёл нужным всё-таки попрощаться с человеком, которого притащил на казнь. – Секир твоя башка, молись Аллаху.
Махмутка ожил.
– Ты, собака… – начал он, самозаводясь с каждой фразой. – Ты, свинья неверный… Я твой дом труба шатал, я твой мама за два орена в рот сувал! Я гражданин синий община Оренбург! – заорал он уже всей толпе. – Демократищеский община, английский право! Адвокат кирэк, пирисяжные кирэк, пиризумпсия невиновности хабеас корпус кирэк инде!
Я не стал слушать, как он надрывается, а взял седло под мышку и повёл Тойоту в сторону кузницы.
Этот дом был даже с некоторым вкусом раскрашен в голубые и синие тона и разрисован почему-то мотивами подводного мира в подражание крито-минойскому стилю. Южный скат крыши покрывали матово-чёрные пластины графеновой фотовольтаики. Над воротами чернела искусно выкованная узорчатая решётка с вплетённой надписью «Эсфирь Касымова. Ковка и сварка» – и вывеска, и демонстрация мастерства. Я толкнул ворота.
Кузница располагалась прямо во дворе, под навесом. Всё было в удивительном порядке, обличающем женскую руку – например, брикеты сушёного биотоплива разложены по цвету упаковки. Никого. С верхнего этажа дома доносилась музыка. Что-то классическое. Кажется, Вивальди. Я дёрнул за шнур звонка.
Скрипки замолкли. На ступенях наружной винтовой лестницы появилась пара стройных загорелых ног в шлёпанцах, а потом и хозяйка во весь рост, черноволосая девушка с полуазиатскими чертами лица, в шортах и майке с эмблемой биатлонной команды «Медсестёр битвы». Мускулатура рук была у неё внушительная. Я приподнял шляпу.
– Добрый день, сестра. Ты тут местный кузнец?
– Ага. А ты тот самый охотник за головами?
Эсфирь Касымова мерила меня заинтересованным взглядом. Довольно распространённым женским взглядом на человека моей профессии.
– Типа того.
– Подковать? – Она не сразу перевела глаза на мою кобылу.
– Да. – Я положил на землю седло. – Сколько?
– Сотка. Но давай после схода. – Она кивнула в сторону площади, где уже замолк набат, и слышался гул толпы.
– Это вроде как малый сход, для старшин. Или ты старшина?
– Нет, слава Иисусу. Просто хочется поглазеть, как будут решать с этим уродом.
Я хмыкнул.
– Нравится смотреть, как убивают? – Во взгляде Касымовой появилась неприязнь, и я ушёл с темы: – Ладно, проехали. Мне надо побыстрее. Пропусти сход.
– Тогда десятка за срочность. – Кузнечиха накинула фартук и быстрым движением затянула волосы в хвост. – Она у тебя смирная? – спросила, беря клещи и подставку для пясти.
– Вроде не кусается.
Эсфирь потрепала Тойоту по морде, та приветливо фыркнула. Девушка ещё раз бросила на меня заинтересованный взгляд и наклонилась уложить лошадиную ногу на подставку. Наклонилась так, что это граничило с нарушением запрета публичного обнажения, и она это знала.
– Куда так торопишься? – спросила она, вытягивая клещами гвозди. – Не понравилось у нас в Юзбулаке?
– Экспозиция краеведческого музея, – сказал я, – довольно скудная.
Сказано было наугад, но кузнечиха не стала спорить.
– Зато люди хорошие. – Она метко швырнула снятую подкову в ящик для лома, взяла нож для обрезки копыт и принялась за чистку. – Ещё не надумал где-нибудь осесть?
