– Я собачатину не жру. – с достоинством произнёс Павел, натягивая на руки чёрные, нитяные перчатки. – И тебе не советую. Видал, какая рожа у того хмыря продувная? Зуб даю – собачатина в том чебуреке. Чего хуже – кошатина.

Ванька недоверчиво скорчился, вспомнив, что жрать им приходилось и не такое, по причине хронического безденежья. Мамка, помнится, и кашей с шашелем попотчевать могла и сосиски, просроченные, им варила и ничего – вон, какими бугаями они с Пашкой выросли. Пашка, тот, здоровее конечно, наверно, сосисок, гад, в своё время, больше чем Ванька слопал. Объедал, зараза, мелкого и нерасторопного брата.

– Гляди. – Пашка шаг замедлил и прижал брата к скособоченному забору. – Чего это там?

А, «там», виднелось странное и непонятное – по тёмной улочке, тонкой вереницей плыли зелёные огоньки. Сами по себе плыли, ни к чему не привязанные. Медленно так, печально. Плыли, значится, по улице тёмной и растворялись среди деревьев, что по обочинам дороги росли.

И, тишина. Только мёртвых с косами не хватает.

– Чего это было-то? – трусоватый Ванька ухватил рослого брата за плечо. – Вон, то – плыло и мигало?

Пашка, которого пробрало непонятное зрелище не хуже семидесятиградусного самогона, на брата взглянул диковато – нашёл о чём спросить! Он ему что, доктор?

– Кто его знает? – Пашка, поёжившись, подумал о том, что в деревеньке, поименованной «Гадюкино», хорошего, по определению, быть не может. Разве что, пенсия у бабки? Те, которым за восемьдесят, хорошо получают, а те, которым за сотню… Пашка призадумался – чего много так прожила, кошелка старая? Люди, вон, стока не живут.

– Не знаю. – легкомысленно отмахнулся он от, заданного братом, вопроса. – Газы там какие или волки?

– Волки? – обмер Ванька, сразу же представив себе зубастую тварь, размером с легковой автомобиль. – Думаешь, на самом деле, волки?

Волков Ванька как-то видел, в зоопарке передвижном. Они туда с Павлом влезли, отыскав лаз между неплотно стоящими автофургонами. Волк сидел в клетке, старый, облезлый и жалкий. Злобно скалился на любопытных мальчишек. Пашка ему, помнится, кинул что-то – то ли, хот-дог, куском, то ли, пирожок, сейчас уж и не вспомнить точно. Сожрал подачку волчара позорный, лишь глаза в полутьме клетки яростно сверкнули. А руку бы засунул Ванька по глупости меж прутьев, то и руку бы ту волк отгрыз, не побрезговал.

– Говорят, они с гор спускаются, – пожал плечами Павел, в тайне посмеиваясь над трусоватым братцем. – с Чечни идут, стаями. Воют и овец режут, ну и людей, коли те по домам не сидят, а шляются, где не попадя.

– Шутишь всё. – хмуро буркнул Иван, поняв, что брательник изволит потешаться над легковерным спутником. – Ну-ну.

Павел внезапно осмелел – подумаешь? Может, то, самолёт какой, мигал, а на земле отразилось? Волки, те уже бы схарчили и его, и брата, и бабку-пенсионерку.

– Иди вперед, не тормози. – хмыкнул он, проталкивая Ивана вперёд. – Видишь, вон дальше, свет горит? Тама наши денежки, лежат и нас дожидаются.

– И девка тощая, тоже там. – ехидно ухмыльнулся Иван, мстя за мимолетный испуг. – Тебя выглядает, дура.

Пашка девок любил тощих, а Иван, наоборот – мясистых. Что, он, пёс, на кости бросаться? Но, за неимением толстой и худая сойдёт. Для девки в радость должно быть то, что на её костомыги такие видные парни польстились.

Пашка, прилипнув головой к стене – из брёвен, надо же! замер, а затем, поплевав на ладони, полез вверх, ловко цепляясь за всякие выступы и заглянул в окошко.

Ванька внизу затаился, лапая пальцами рукоять ножа. Нет, они с Пашкой ни разу не мокрушничали, но Иван не обольщался – когда-нибудь начинать всё равно придётся. Нарвутся они, рано или поздно, на кого дерзкого и тогда..

В тюрьму Ванька не хотел. Это Пузило мог легковерным сказки в уши заливать, а он, Ванька, не дурак – на воле бегать лучше, чем на казённых харчах мамон отращивать. Да и какие там харчи? Слёзы одни. Нет, в случае чего, они с Пашкой на Украину рванут. Там, говорят, нынче, для таких, как они – рай земной. Грабь, насилуй, убивай. Никто и слова не скажет. Терроборона называется. А правительство из тех, что в Киеве сидят, за то ещё и деньги платит. Вот и им заплатят за то, что они людей кошмарить станут. Кошмарить Иван любил и умел, а уж за деньги, он, как есть, расстарается.

Но, то потом, когда земля пятки припекать начнет. Пока что, им и здесь хорошо.

– Жрут чего-то. – подал сверху голос Пашка. – Точно. Жрут и чай пьют, с конфетками.

– Колбасы бы – размечтался Ванька, потирая бурчащий живот. – и картохи варёной, с маслом, с селёдкой и укропчиком. И, стопарь, а лучше – поллитру. И бабу ражую под бок, на всё согласную.

– Чаи гоняют лахудры. – Пашка беззвучно спрыгнул вниз и прилип к стене спиной. – Бабка – шустрая какая-то для годов своих. Может, не та? Может, есть ещё одна, полудохлая? Девка ещё, чернявая, та самая, что у магазина вертелась. И сумка у неё имеется. Наверное, бабкам «бабки» привезла. Ха-ха.

– Хорошо бы. – широко, до хруста челюсти, зевнул Ванька. Дело привычное – сейчас они войдут, старух закошмарят, пожрут от пуза, да девку под бок сунут, а поутру – ноги в зубы и ходу. Делов-то? Это не в городе с охраной бодаться. Там, вмиг скрутят и люлей навешают таких, что год кровью ссать станешь и на «больничку» работать.

– Пошли, что ли? – Пашка, скорей всего, тоже жрать захотел, ишь, носом кругом водит, принюхивается. А, может, ещё где зачесалось? Не зря он, всё о девке той беспокоился, интерес проявлял? Точняк, зачесалось, ишь, как на крыльцо скакнул лихо!

Ванька поспешил следом за шустрым братцем, продолжая сжимать нож потными пальцами. Надеялся он на то, что старухи и в этот раз, им попались не шумные. Не станут вякать и не доведётся ему, Ивану, нож в дело пускать. Страшно это – человека живого резать. Страшно и противно. Когда в драке, один на один, другое дело. Там, в раж впадаешь, весело и лихо, а здесь, что? Старух давить? Чик, по горлу ножичком? Стрёмно это, да и загреметь можно, лет на двадцать. Оно ему зачем, молодому и красивому? До той Украины вольной, ещё добежать надобно суметь и не пропасть по дороге.

Пашка руку поднял и постучал. Уверенно постучал, как будто право имеет, как будто уже всё ему тут принадлежит – и бабки с их деньгами, и изба эта-развалюха, и девка чернявая. Вот он, Иван, не такой лихой. Осторожничает всё, опасается чего-то. Может быть, потому и нос у него целый, а не скособоченный, как у брата старшого.

Первым насторожился кот – перестал мурчать, словно работающий дизель, уши настропалил, носом туда-сюда повёл и зашипел. Громко зашипел, неприветливо.

Она, Настя-ворона, совсем размякла, с чаю-то. У Степаниды Савишны чай оказался непростой, такой в супермаркете не купишь – чёрный, крепкий, душистый. Какие уж травки-муравки добавляла старуха в эту смесь, Настя не ведала, но вкус у напитка получился такой, что хотелось пить и пить сие божественное питье и заедать его сдобным бубликом, облитым сахарной глазурью и посыпанным маком.

– Хорошо-то у вас, Степанида Савишна. – похвалила Настя домашний уют пожилой пенсионерки. – Я, честно сказать, не рассчитывала на то, что меня чаем поить станут и кормить вкусно. Спасибо вам огромное. Мне, нигде и никогда, подобной выпечки пробовать не доводилось

– То-то же! – старуха горделиво распрямила согнутые плечи и кика у неё на голове встопорщилась, как живая. – Это вам не по едальням бегать, где всякую гадость честному люду подать норовят. Человек должон питаться сытно и правильно, от хорошего питания в человеке дух здоровый заводится и от того, человеку по жизни легко шагается, удачливо.

– Скажите тоже, – рассмеялась Настя, тряхнув волосами. – дух заводится! Почему же, никто этих духов в глаза не видывал? Вот, я, например – хорошо питаюсь, иногда – вкусно, а духа у меня почему-то нет.

Степанида Савишна хмыкнула загадочно и кика у неё на голове так и вовсе, раскапустилась – вроде, как надулась, больше стала, объемнее.