— Чонгуки, ты, наверно хочешь есть, но здесь ничего нет… — Джин принимается стягивать обувь, наступая на пятки и тонко замирает, почувствовав руки на талии, жмущие его к сильному телу, — в этой квартире нет даже самого завалящего рамена… — слова все тише, интонации все мягче, Джин чувствует, как им дышат, тычась открытым ртом за ухо, в кожу по линии волос.

— Ещё как голоден, но это не то, что ты думаешь… — чужие горячие руки нащупывают замок куртки, разворачивают как конфету, освобождая тело, руки, бедра от толстой ткани. Джина толкают телом, глухой низкий рокот бьётся в уши: — спальня, хён, где тут спальня…

— Но мне надо в душ… — ладони, скользнувшие под худи, зацепившие плечи под тканью, бедра, чётким ритмом бьющие по ягодицам, меняют планы на ближайшее время.

— Не надо тебе в душ. В спальню, хё-ё-ён… — и у Джина от одних только слов, от непристойных выдохов по шее волосы на загривке встают дыбом.

Куснуть тонкую кожу, зализать следы зубов, чувствуя как стоны сладким прокатываются по телу — Чонгук толкает, таранит, пихает Джина, стоит тому только показать направление. Руки судорожно шарят по поясу джинс, тоскуя по нежности шёлковых бёдер. Пальцы дёргают ремень в попытках добраться до желанного. О да, Чонгук голоден, и насытится не скоро.

Заветная кровать, в которую Чонгук толчком впечатывает Джина, наваливается сверху. Дёрнуть за бедра, выставляя их округлую крепость и проехаться всей длиной по расщелине, жесткой вздыбленной джинсой по джинсе. Колени в дырках разъезжаются по покрывалу, джиновы руки комкают ткань, пока Чонгук сжимает бедра до синяков, жмется, стирается ладонями по жаркому телу. Чонгук сам горит и полыхает. Похоть и страсть дерут грудь горячими стонами, затягивают пеленой глаза, гудят в ушах током крови.

— Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, Гуки… — и Джин уже на спине, без худи, встречает по пояс голого Чонгука поцелуями. Тела сплетаются ногами, руки над головами сплетаются пальцами, в тишину комнаты вплетаются низкие стоны, жаркий шёпот и влажные, скользкие вздохи.

— Я возьму тебя на спине, раздвинув нежные бедра. Я тебя трахну, поставив на колени, держа за бедра, выгибая в пояснице. Я заполню тебя до упора, посадив сверху, разрешив выбрать темп самому. Я буду иметь тебя всю ночь, и ты будешь стонать на всю квартиру. Хочу тебя сумасшедше. Присвою тебя, завладею на всю жизнь. Я хочу брать тебя бесконечно. И я это сделаю…

Полуобморочное состояние, блёстки в глазах, и Джин целиком и полностью в руках Чонгука. Тот тащит джинсы, дергает безжалостно, надрывая дырки ещё больше. Ноющее внутри возбуждение требует большего, требует себе Чонгука, и Джин шипит горячечно на каждое его прикосновение, на каждое его дерзкое, наглое слово. Кроет, мажет искрами, бенгальскими огнями когда сильные руки тянут прочь влажное белье. Ни капли сомнений или страха. Ноги сами раздвигаются широко и приветливо. Джиновы руки оглаживают пах, проходятся по всей длине вставшего члена, заходят дальше, где раньше не смел касаться.

— Будешь?

— Блядь…

Крышесносно красивый, извивающийся под свои пошлые стоны, предлагающий себя Джин, делает Чонгуку охуенно, до звёзд, до трясучей лихорадки, но смазка и резинки остались в рюкзаке где-то на пороге квартиры.

— Хён, я сейчас…

Метнуться молнией, сдирая все с себя по пути, и наконец-то замереть, разглядывая доставшееся Гуку совершенство и ловя откровенные взгляды в ответ. Гладкое, цвета чайной розы тело хочется облизать с ног до головы, распробовать губами, зубами, языком каждый сантиметр, расцеловать каждое сладкое, нежное местечко. Прислониться кожа к коже, как давно мечталось, сцеловывая заново выдохи с ярких, опухших губ. Гладить смуглую тонкую кожу, широко, щедро проходясь ладонями по шелковой гладкости. Толкнуться на пробу пахом, и ещё, и ещё, проезжаясь по всей длине, ловя губами томные всхлипывания. Его Джини-хён дышит мелко, часто, сипло и кажется, готов к продолжению.

— Давай же, Гуки… не тяни! — жадный, горячий, страстный сонбэ, дорвавшийся до Чонгука.

Чонгук торопливо мажет пальцы смазкой, а дальше от торопливости не остаётся и следа.

— Ты куда-то спешишь, хён? — пока рука медленно оглаживает трясущиеся ноги, толкает их ещё шире. Чонгук целует круглые коленки, сминает языком горячую кожу бедер, тонко чувствуя клубящееся желание старшего. Касается, толкается скользким пальцем там, где узко, тесно, жарко. Прижимается губами опасно близко к паху на каждый болезненный стон, на каждую лихорадочную дрожь. Добавляет пальцы, растягивает, не желая причинить боли своим немаленьким размером. Чонгук он такой, ему не надо про это читать, узнавать, спрашивать, он просто развитый не по годам. Он просто чувствует каждой клеточкой, каждым нервом своего президента. Отвлекает дальше, губами, языком, дыханием от дискомфорта там. И его сонбэ отвлекается, стонет жадно, комкает белье и насаживается сам на пальцы. Чонгука простреливает от шеи до ног от того, как сжимается Джин на его пальцах, как нехотя расходятся и плотно смыкаются стенки на костяшках пальцев.

— Спешу… блядь… на тот свет, за оргазмом… — Джин перемежает слова с шипением, на каждый наглый толчок, на каждое движение пальцев, ласкающих его внутри. Сердце вскачь, в глазах пунцовый туман, и Джин уже опасно близок к пункту назначения.

— Посмотри на меня, хён… — Чонгук нависает, подхватывает его под коленками, толкает ноги себе за талию, тяжело, интимно касается уже спрятанным в резинку членом. Ласкает горячим взглядом, обещая нечто чудесное, — Я буду осторожен…

Получает пяткой по спине и повелительный, жаркий окрик «да бери уже!» Без шуток, такой Джин выносит Чонгука за пределы вселенной, открытый, откровенный, раскованный. Дающий, дарящий себя. И Чонгук берет. Сначала медленно, сцепляя зубы, покрываясь потом от усилий сдержаться, потом быстрее и быстрее, глубже, на всю длину, во всю мощь. Руки набухают венами, наливаются мускулами по обе стороны от запрокинутой головы. Поясницу тянет скорым оргазмом, но ни за что не раньше мечущегося, толкающегося, извивающегося на его члене Джине. Наконец-то он его поймал, захватил, отвоевал, забрал себе.

Пришпилил, как бабочку на иглу.

— Нравится?.. — Чонгук крутит по постели своего сонбэ, меняет позы, то наращивает темп, то сбавляет, выходит полностью и толкается опять одним плавным слитным движением. Переворачивает, выгибает в пояснице и натягивает на всю длину до пошлого хлопка влажных тел. Интуитивно находит местечко, четкие, ритмичные удары по которому вышибают все клеммы в голове старшего. Улавливает каждый судорожный вздох, каждое ответное движение бедер. Прижимает ближе, насаживает на себя, вытрахивает своего хёна до блаженной пустоты в голове.

Оргазм накатывает как цунами. Безбрежный, неудержимый, сносящий все на своём пути. Джину достаточно лишь коснуться себя, сжать ладонью ниже головки, и взрыв крошит его на атомы, выбивает тягучий вопль, сминает Джина в точку, дальше которой только небытье. Блядский засранец, утрахавший его вусмерть догоняет Джина тут же, с громким, томным стоном валится сверху, прилипаясь потным, мокрым телом к такому же мокрому старшему.

Раскуроченная, мокрая постель, горячий потный Джин под Гуком, вперивший ошалевший взгляд куда-то явно в другое измерение. Влажную кожу тут же холодит сквозняк, и Гук осторожно тянет член с размягшего входа, нехотя, еле-еле сползает с сонбэ, укрывая их двоих покрывалом. Все тело ломит от праведных трудов и удовольствия.

— Чонгуки… я ж тебе не ответил на вопрос… — Джин так же лениво ныряет ему под руку, дышит в шею, гладит тёплой ладонью мышцы на груди.

— М-м-м?

— Мне нравится, Гуки… Очень нравится…

Позже, намного позже Чонгук отведет таки уставшего хёна под такой долгожданный им душ. И там, не сдержавшись, от одного только вида капель по телу старшего, зачесанных мокрых волос и пены по коже, возьмёт его заново, без резинки, оперев на бортик ванны. Протащит себя еще раз по опухшему, мягкому, чувствительному, сладкому. Прости, хён, но Чонгук молодой, влюбленный, дорвавшийся.