Первое посещение мамы Чон прошло бурно и неприятно. С недовольно сложенными губами она прошлась по палате, морщилась с периодичностью в несколько секунд. А чего морщиться? — роптал про себя Джин. У Чонгука была огромная палата, больше похожая на гостиничный номер, с телевизором, настроенным на музыкальные каналы, с охапками цветов в напольных вазах и отдельной кроватью для ухаживающего. Та же вела себя будто ревизор: рассмотрела остатки еды на тумбочке, которую Джин ещё не успел убрать. Брезгливо пошарилась в пакетах с фруктами, которые он каждый день носил нуждающемуся в витаминах Чонгуку. Даже прошлась пальцем по подоконнику окна и раздражённо поцокала языком, разглядывая несуществующую пыль. Джин терпеливо и молча снёс показательное выступление, только хмыкнул тихо, от того что чувствует себя невесткой, которую пришла инспектировать свекровь.

Следующие слова «родственницы» заставили его закатить глаза.

— Пошёл вон. Хочу побыть с сыном, — гадливо оглядела она Джина, словно он был мерзким инопланетным насекомым, выбравшим её сыночка для дальнейшего размножения и уже отложившим в него свои личинки.

— Мама! Перестань! — возмутился Чонгук. — Хён останется со мной!

— Не бывать этому! Пусть уходит! — разъярилась и женщина, швырнула очень дорогую и очень маленькую сумку в кресло около кровати. — Он тебя превратил в… какого-то… фу! — мама Чон от избытка чувств стала хапать воздух ртом.

— В какого? Скажи! Скажи громче, кто я!

— Ты не такой, а он… педик! Зачем только отец притащил его к нам? Этот отброс тебя испортил! — женщина в ярости не выбирала слов.

— Мама, следи за словами! И кто кого ещё испортил! — взревел Чонгук и подскочил в кровати. Даром, что болезный, орал громче здорового. — Смирись уже! Твой сын тогда тоже педик!

— Молчи! Не желаю этого слышать! — гаркнула госпожа. — А будешь настаивать на своём — женю! Взяли моду — быть не такими как все!

— Не женишь. Как ты, интересно, собираешься это сделать, если у тебя ни одного рычага давления? — огрызнулся в ответ её сын. — Ты меня не заставишь, мама.

Скандал набирал оборотов. Эти двое не обращали внимание на то, где находятся и не стеснялись в выражениях. Орали будь здоров. Будь рядом журналисты — вечером бы пестрели ажиотажные заголовки газет и интернет-изданий. «Родной внук известного бизнесмена — нетрадиционной ориентации». «Наследники Чон Юнджина состоят в отношениях». «Чон Чонгук и Ким Сокджин — инцест или братская дружба?» «Любовь, которую не одобрит общественность». Хорошо, что частная клиника была неприступной крепостью. Секретарь Ким знал, куда поместить одного из Чонов. Где их встречается больше одного — о мире и спокойствии можно забыть.

Джин, ошарашенный и огорчённый, молчал. Хотелось закрыть уши руками, как маленькому, а ещё лучше — сбежать без оглядки. Ничего нового — он снова катализатор, причина их ругани, и снова не лезет, чтобы не сплющило между двумя лютыми силами. Те схлестнулись не на шутку.

Чонгук ярился, вступался за Джина. Кашель драл ему грудь, он тёр грудь и натужно хрипел. Но его мать ничего не замечала, оскорблённая в лучших чувствах присутствием ненавистного ей человека. Джин стоял у окна, не шевелился, чтобы не раздражать сильнее прежнего враждебно настроенную женщину. Внимательно, чутко вглядывался в Чонгука, переживал за него. Положить бы болт на обидные слова. Джин давно отрастил броню от «родственных» подначек. Словесные пощечины мамы Чон ему как рис об стену — отскакивали, не оставляя следов. А вот Чонгука заметно задело. Даже краткий всплеск волнения дорого ему обошёлся. Бледность снова затянула его срезанные болезнью щёки, окрасила губы серым. Чонгуку нельзя было беспокоиться, а назревающий с лёгкой руки мамы Чон конфликт, грозил растянуть его пребывание в больнице. Поэтому Джин решился в кой-то веки влезть в разборки:

— Чонгук, всё хорошо, не кричи. Я и так собирался съездить домой. — Он показательно понюхал ворот своей майки. — Приму душ и переоденусь.

— Здесь есть душ, и ты привёз с собой майки. Надень мою, ты их тоже привёз, — не дал себя обдурить Чонгук.

— Не волнуйся, я туда и обратно, кое-что ещё привезу.

Джин умоляюще смотрел на него. Вложил в безмолвную просьбу всё своё нежелание находиться в столь напряжённой обстановке. Просил как мог понимания. Насупленный, горячечный Чонгук его сначала не дал. Он тяжело дышал, шмыгал носом. Широкие плечи горбились под тонкой пижамой, руки зло хватали покрывало.

— Не хочу, чтобы ты уходил! — с нажимом в голосе сказал он. — Я плохо себя чувствую. Доктор сказал, мне нужна забота.

Мама Чон фыркнула на это и горделиво присела на краешек кресла.

«Чтоб ты сумку свою дорогущую расплющила, — пожелал ей в сердцах Джин. — Расфыркалась, смотри-ка. Поухаживай лучше за сыном, а не ори на него».

— Обещаю, я скоро вернусь, — тихо добавил он, глядя на Чонгука. — Купить что-нибудь вкусненького?

Тот ещё немного помаялся, обтекаемый с двух сторон напряжённой тишиной — благоразумно замолчавшей мамой и чутко ждущим его решения Джином. А потом негодующе сложил руки на груди.

— Я хочу клубничные жевательные конфеты, — обиженно сопя, попросил он. — И газировку. И обжаренный миндаль со вкусом персика. — И показательно, со смачным грохотом раскашлялся.

Ни черта он не обиженный, — с облегчением тогда отметил про себя Джин. Больше строил оскорбленную невинность, умирающего от простуды «лебедя», угнетаемого мамой и брошенного «сердечным другом». А когда убедился, что Чонгук мается дурью, а не серьёзно расстроен — равнодушно попрощался с госпожой Чон, с победным видом восседающей в кресле, и с чистой совестью отбыл домой.

Без сожаления каждый раз уезжал, оставлял Чонгука одного — когда той приспичивало вновь навестить сынулю. Из раза в раз её оскорбления и подколки становились язвительнее, а губы поджимались гузкой всё чаще и чаще. Джин не отвечал агрессией на агрессию. Он чувствовал поддержку Чонгука, чувствовал себя защищенным его любовью и не хотел очередного повторения скандала. Ему не требовалось в качестве доказательств любви криков с его мамой. Поэтому он отпустил ситуацию. В конце концов, ха-ха, не с каждой новоявленной свекровью у «невесток» ладятся отношения. Так что, он, походу, оказался в числе «невезучих».

Болезнь Чонгука давно прошла, он окреп, выправился, стал ещё мощнее. Скорбь по деду приутихла, осталась шрамом на душе, который иногда болит, а иногда требует касаний — мучительных воспоминаний. Иногда они перебирают в памяти моменты — трогают, отдирают присохшую корочку. Вместе. Идут в ближайший затрапезный магазин с выносными столами на улице. Джин заваривает два рамёна, Чонгук притаскивает из магазина соджу и пластиковые стаканчики. И они опять говорят. Вспоминают. Смеются. Снова скорбят. А вернувшись домой, оборачиваются в тела друг друга, сплетаются руками, ногами в тесный кокон на кровати. И молчат. И им одинаково хорошо и больно — вместе перелистывать назад грустные страницы их жизни.

Машина тормозит, и Джин встряхивает головой, чтобы выкинуть из неё, как камушки из обуви, болезненные мысли. Тысячу раз всё переворошено и обдумано, тысячу раз прожиты в голове те горькие дни, а воспоминания легче не становятся. Они учатся жить в обстановке ледяного презрения со стороны родни, пытаются выплыть в море их интриг. Пытаются не утопить свои отношения, как могут прячут их от общественности — на что особенно злится и негодует Чонгук. С помощью Намджуна они успешно лавируют между Сциллой и Харибдой журналистского любопытства и происков злых, жадных людей. Чонгук посвящает много времени бизнесу, всё свободное время пропадает на работе, шуршат с секретарём тёмными делишками. А Джин плодотворно учится, продолжает работать у хённима Хосока, читает так же запойно всё подряд. А вечерами встречаются дома и делятся новостями ушедшего дня. В тяжёлое, неудачное время они собираются быть счастливыми, но план примерно таков.

— Приехали. Доставил хёна в лучшем виде. И почти вовремя — доносится насмешливое до Джина. В голосе разве что не бодрый ржач, довольство самим собой — сделал, мол, гадость, на сердце радость. Чонгук, он такой. Наглый хулиган, малолетний говнюк, — провоцирует Джина на дебош. Тот злобно дёргает головой.