Обряд, который они прошли, назывался Клятва Кровного Вассала, в котором, – помимо обычных вассальных отношений, где сюзерен обеспечивает своего вассала землёй и, по желанию, титулом, а последний служит в течение сорока лет, – совмещал с собой культ побратимства, где Бион Тиг становился младшим братом Леэра Сарга Склавера. На основании последнего Лео мог жить в доме Сарга. Вместе с тем, независимо ни от чего, Лео автоматически становился советником или советчиком своего сюзерена-брата, который уже сам определял его непосредственный статус среди прочих советников, если таковые были. И во время обряда Кровного Вассала Леэр Сарг во всеуслышание в храме бога Аммардука объявил его, Лео Бион Тига, "главнейшим и первейшим как вассалом, так и советником тогда, когда он, Леэр Сарг Склавер, получит свой титул по закону", не уточнив при этом какой именно. Этот же обряд, независимо от последующих отношений между вассальными братьями, запрещал обоим всякого рода вендетту, включая случайную или не намеренную смерть одного от другого. Для убийцы же, в связи с обрядом перед тайным ликом бога всяких уз Аммардуком, было бы лучше оказаться в пыточной палате лет, так-эдак, на четыреста, нежели оказаться виновным в смерти вассального брата.
Лишь немного позже Лео узнал для чего нужен был весь этот спектакль. Выйдя из храма, Сарг ушёл, сославшись на то, что надо узнать, как идёт следствие относительно его отца. А представленный самому себе Лео, отправился в свой экспериментальный сад, но по пути был перехвачен графиней Ценсифской, не то наложницей, не то будущей супругой наследного принца, к которому и пригласила его. Оказавшись в покоях принца, он отметил присутствие семейного знахаря, четырёх гвардейцев и ещё пятерых неизвестных ему людей. И началось.
Сначала ему устроили доскональный допрос, к счастью не продлившийся долго, но пара часов прошло. А потом предъявили ряд фактов, в которых, Леэр Сарг не является ему другом и вообще оказался преступником. Это был шок. Последовавшее за сим разоблачение Леэра, если это допустимо так назвать, больно ударяло по его чувствам и сознанию. Он не хотел верить, что яд добывался его другом из его же сада, но косвенные факты и логика были неоспоримы, поскольку такой яд можно было получить только на месте, из его сада, так как яд сохраняет свои токсичные свойства час или два. Юная графиня лично показала записи с диска, на который возможно раз записать, но ни стереть, ни скопировать запись было невозможно. Записи показали полную презрительность Леэра к Бион Тигу; засвидетельствовали то, что юноша нужен был только из-за познаний вирусов и ядов, их источников и всё тому подобное. Также записи косвенно доказывали заговор против наследника, доказывали его жестокосердие и прочее. Но все эти данные, как согласился и утвердил какой-то человек, не могли ни посадить, ни лишить младшего принца титула, ни подвергнуть изгнанию, поскольку это всё можно было "переиначить". Затем наследник Империалистических Миров, в типичной грубо-высокомерной манере сказал, что не удивится, если его брат предложит установить вассальные отношения, а во избежание возможной вендетты, побрататься. У Лео невольно вырвалось, что это произошло совсем недавно. Тогда принц неприятно-вымученно засмеялся. Графиня почему-то зарыдала. После, глянув на часы, наследник сказал, чтобы Лео передал о том, что его брат освобождает своего брата от окончательного братоубийства, так как душа убита давно, что коронация Леэра состоится завтра, и он хотел бы, чтобы его труп при этом находился.
Слышать такое было просто ужасно и Тиг тогда, признаваясь, сказал:
– Я обладаю магией, которая может вас полностью исцелить, – слегка дрожащим голосом, заговорил он. – Это истинная магия, это сила самой Природы. А потом вы можете меня судить и казнить за запрещённое искусство…
Однако наследник отмахнулся от предложения, сказав о том, что никакие маги и прочие подобные искусства его не волнуют, поскольку он устал и хочет, наконец, покоя. А ему, Лео Бион Тигу, надлежит быстрее бежать, чтобы увидеть, как повесят его отца, ибо это уже началось и осталось около двадцати-тридцати минут, а то и меньше. После чего вытащил кинжал, казалось из неоткуда, из митрила¹, и пронзил своё сердце, тем самым не оставив себе шанса на выживание, а другим на его исцеление. Даже Тиг не мог ничего поделать. Митрил не оставляет шансов, когда входит в сердце, и мозг умирает куда более быстрее, чем прекратит своё последнее биение смертельно раненое сердце.
И тогда только Лео понял, словно эта смерть сдёрнула чёрное покрывало с его глаз, словно у него открылся третий глаз. Он понял, что этот человек, несмотря на свой наисквернейший характер, на самом деле был всегда открытой и честной душой. Если он презирал, то презирал безо лжи; ненавидел, то не скрывал этого от ненавистного субъекта и так далее. Но он пытался с собой справиться, пытался бороться против себя, пытался изменить себя и пытался быть добродушным, но все только смеялись за его спиной. Он страдал. Страдал очень сильно от самого себя, своего характера – существа. И от всего этого становился только всё грубее и злее. Он ненавидел себя. И его брат дал ему то, чего ему не хватало – мужество покончить с собой до того, как разрушит Империю своим несносным характером, своим темпераментом, нравом – собой. И магическим кинжалом наследный император принёс себя в жертву ради Империи и себя, зная, что тем самым отдаёт Империалистические Миры в руки воистину высокомерному, злобно-ожесточённому, властолюбивому деспоту, который ни перед чем не остановится ради своей эгоцентрической цели, но и не позволит рухнуть всей Империи. А Лео оставалось лишь догадываться, скольких людей Сарг отравил, а скольких отправил на виселицу или ещё куда. Розовая жизнь оборвалась, и он бежал в слезах. Бежал, задаваясь вопросом о том, почему человек, которого считал другом, которым всегда восхищался за его доброту, смекалку, юмор и прочее, вдруг оказался предателем и преступником?
Комендант Лос Бион, не спеша, сам надел петлю на шею. Выпрямившись во весь рост, он гордо стоял и осматривал собравшуюся народную толпу. Как всегда, лупоглазые тупицы, хуже всяких паршивых овец, хуже всяких серийных убийц. Разве может нормальный человек смотреть и радоваться чьей-то смерти? в то время как едва ли башкой об стену не бьются при скончании кого из близких, родных. Ничтожные твари, улюлюкающие лишь потому, что смерть коснулась не их и уж тем более не такая, полагающаяся позорной. Но как только нечто подойдёт к порогу их дома, как только нависнет угроза их семьям, их быту и вообще их жизням, вот тогда-то они и начинают дрожать, стенать да вопить. Но и тогда даже не вспомнят, как материли, оскорбляли и ругали осуждённого на смерть. Жалкие и ничтожные создания, хуже императорских лизоблюдов, хуже всякого зла, притворяющегося всяким добром. Мерзкие создания. На их фоне даже червь выглядит куда благороднее, нежели эта толпа бошета². Но в глазах висельника была лишь озорная усмешка, а не презрение; на устах играла улыбка, которую могут дарить только отцы своим возлюбленным детям…
Лео бежал, пробираясь сквозь людскую толпу, кидая взгляды на эшафот и всё значимое выше читал в лице и глазах отца. Никогда ему не приходилось испытывать такой озадаченности, как в эти мгновения. Никогда не задумывался о смерти, но ныне, за последние двадцать минут видел второго человека, добровольно и бесстрашно уходящего за пределы жизни. Отец его заметил, когда Лео поднимался по ступеням. Он сбросил петлю и громко сказал, что хочет последний раз обнять своего единственного сына. И никто не возразил и не запретил ему.
– Лео, – зашептал он, крепко обнимая сына, а тот его, – Остались лишь считанные секунды, и я тебя очень прошу… Очень-очень прошу, мальчик мой! Ты должен исполнить последнюю мою просьбу и, по существу, единственную, как бы она не была ужасна и противна, как бы тебе не хотелось этого не делать. Я знаю, что ты предпочитаешь дела обратные этому, но сделай это со мной, ради меня сделай. Пусть суд и приговор оправдают вину и правду всей Империи. Сделай это, мой мальчик, сделай!.. И помни всегда, я любил, люблю и буду любить тебя…
