Допечатав очередную страницу, я в который раз задумался о

бессмысленности своей деятельности в Дозоре, и Дозорной Службы вообще.

Что-то рано у меня началась эта усталость от службы. Семен вот недавно

юбилей отпраздновал, двести лет беспорочной службы силам добра, и по-

прежнему полон энтузиазма. Хотя… это он говорит, что полон, а как оно на

45

самом деле? Все эти его периодические пьянки в странных компаниях со

странными личностями… Все эти его игры в хитрого мужичка… Да и он сам

про себя все знает. Он ведь и сам как-то сказал, что каждый бережется по-

своему.

Да и чем ему еще заняться? Любимая его умерла почти сто лет назад, а

он сам как-то в доверительной беседе признался мне, что он однолюб.

Действительно, кроме службы ничего больше не остается. Кстати, Семен в

последнее время достаточно охотно берет учеников, и его игра в ленивого

наставника – это скорее всего тоже игра. Юлю он воспитал замечательно.

Просто Семен дает своим подопечным полную волю и начинает их строить

только в случае действительно серьезных провинностей. Пожалуй, я бы

предпочел, чтоб наставником Нади был не Игорь, а Семен. Я наконец-то

осознал причину своего смутного беспокойства. Что-то Игорь последнее

время глядит на меня глазами несчастного спаниеля. А спрашивать у него

или у Нади, что там приключилось, как-то неловко.

Нет, пожалуй, во мне проснулась обычная человеческая тоска по

обычной человеческой жизни, которой осталось не так-то уж много. По

человеческим меркам от силы четверть века. Нет, понятно, что как иной, я

могу прожить еще несколько веков, а в случае безумно удачного расклада – и

тысячелетий, тьфу-тьфу. Я постучал по клавиатуре, сообразил, что делаю

что-то не то, еще раз плюнул уже через плечо и постучал на этот раз

правильно – по столу. Как справедливо говорил мне Гесер, да и не только он, первые сто лет человек живет все-таки обычной человеческой жизнью. Так

может, уволиться и пожить оставшиеся лет тридцать-пятьдесят именно этой

жизнью? А потом, лет через сто, когда все окончательно надоест, вернуться в

Дозоры к новому начальству. А пока пожить, как человек – семья, жена, дочь.

Собственно говоря, именно Надя меня в Дозорах и удерживала. Она все

еще была практиканткой, и переходить в основной штат не спешила, что

вызывало некоторое недоумение других сотрудников. В общем, мне

46

спокойней было, когда Надя была у меня на глазах. При этом никаких

неразумных поступков, свойственных молодым иным, она не совершала. В

дурацкие стычки не ввязывалась, на провокации темных не велась, явных

ляпов за ней не числилось. Но при этом какое-то смутное ощущение

неудовлетворенности ее работой в Дозоре в воздухе ощущалось. Те, кто был

в курсе предназначения моей дочери, похоже, были недовольны тем, что

великие свершения запаздывают; рядовые сотрудники Дозора, видимо, считали, что Надя проявляет мало энтузиазма, а что думала по этому поводу

Света, я так до конца и не понял.

После первой ее реакции на весть о том, что она должна стать матерью

Мессии, что лучше бы она осталась человеком (и произнесено это было с

большой болью), она практически никогда не касалась этой темы. Несколько

раз, еще в раннем надином детстве, Света говорила о том, что она намерена

воспитывать дочь, прежде всего, как человека. Но затем после надиной

инициации это стало просто невозможно. Ребенка, инициированного в

четыре года, и с такой магической силой, было невозможно воспитывать как

человека. Это было слишком опасно для самой Нади. Поэтому Надя стала

заниматься индивидуально с Игорем, в семь лет пошла в школу при Дозоре, честно отучилась десять лет в обычной и дозорной школах, а потом на

некоторое время взбрыкнула, бросила Дозор, поступила на истфак, проучилась там два года и, наконец, снова вернулась в Дозор, чем и

объяснялся ее нынешний невысокий статус.

Я снова принялся за отчет, подсчитывая на этот раз количество

урегулированных и неурегулированных претензий, когда в дверь позвонили.

Что в гости пришла Надя, я понял, только открыв дверь. Она в последнее

время навешивала на себя столь мощную защиту, что почувствовать ее

приближение не могли ни я, ни Света. А увидеть, что она иная, наверно

могли бы только высшие, да и то, если бы специально пытались пробить

иллюзию. В общем-то тут я Надю понимал. В Москве все-таки достаточно

много иных, и идти и непрерывно излучать в окружающую среду сигналы, 47

вот, дескать, я высшая иная, действительно как-то неприятно. Надя по этому

поводу как-то выразилась достаточно резко: «Не хочу выглядеть мартышкой

на ярмарке».

Надя переступила порог и сразу же сообщила:

– Извини, папа, у меня к тебе неприятный разговор.

Вот к этой манере дочери я так и не смог привыкнуть. Она всегда

переходила прямо к делу. С одной стороны, это, конечно, облегчало

выяснение всяких сложных моментов, а с другой стороны, я все время

чувствовал себя застигнутым врасплох. Хотя…когда дочь мирно пьет

родителями чай, а потом говорит «А, кстати, я беременна, и с отцом

будущего ребенка знакомить вас не собираюсь» – это, наверное, еще хуже.

Впрочем, в данном случае о беременности явно речь идти не могла, поскольку уж такие вещи иные могут регулировать даже и без всяких

современных противозачаточных средств. Несколько успокоенный этой

мыслью, я сказал:

– Ну тогда пойдем в кабинет.

Кабинетом я обзавелся после того, как Надежда съехала от нас, и

освободилась бывшая детская. Впрочем, утепленный балкон все еще

выполнял функции кабинета, когда в тишине хотела поработать Светлана, которая в последние годы вернулась к брошенной профессии и теперь писала

какие-то врачебные отчеты по повышению квалификации.

Мы вернулись в комнату. Надя, остановившись у стола и не делая

попыток присесть, сказала:

– Папа, я понимаю, что все это будет для тебя тяжело и неприятно, мне

очень жаль, но я полагаю, лучше, чтобы это сообщила тебе я, а не какие-

нибудь анонимные доброхоты. Я люблю. Иного. Вампира. Это твой

знакомый, Константин Саушкин. В физиологическом смысле любовниками

мы тоже являемся.

Я вздохнул, пошарил за спиной компьютерный стул, потом передумал.

Да, такие вещи, пожалуй, лучше обсуждать стоя. Это было похлеще, чем

48

внеплановая беременность и, если честно, я б предпочел ее. Необходимо

было отреагировать как-то разумно и так, чтобы не поругаться с дочерью

вдрызг. Но единственное, на что я был способен в данный момент – это

жалобно вякнуть:

– Надя, он вампир!

– Я знаю, – Надя сочувственно улыбнулась, – но боюсь, что для меня это

совершенно не важно.

– Он пьет кровь.

– Да, я знаю, у вампиров такой метаболизм. А мы пьем чужие эмоции и

едим мясо животных, которых умерщвляют не самым гуманным способом.

– Он получал лицензии и охотился на людей.

– Да, я знаю. К сожалению. К сожалению – охотился.

– Он темный.

– Я знаю.

Да уж, все мои реплики были просто шедевром с точки зрения

осмысленного и разумного диалога. Я, наконец, попытался взять себя в руки.

– Надя, ты уверена, что это не провокация со стороны темных?

– Уверена, абсолютно точно. – Надя отвечала совершенно спокойно, и

видно было, что она это действительно обдумывала и действительно уверена.

– Откуда ты знаешь? Вас могут использовать вслепую. В конце концов, ни ты, ни Костя – все ругательства и проклятья, которые мне в этот момент

хотелось обрушить на голову высшего вампира я старательно проглотил – не

слишком искушены в этих интригах.

– Могут, – ответила спокойно Надя, – и даже наверняка в ближайшее