Время текло, хоть и не быстро, но равномерно. Близилось утро. Мистер Ивнинг, открывавший рот лишь затем, чтобы пробовать блюда (которые привлекали его только вкусом, ибо он поужинал), взял салфетку, вытер красивые алые губы, смутившись, что испачкал льняную ткань, и встал. Миссис Оуэнс и ее сестра давно уже клевали носом или просто делали вид, будто дремлют, подле ухоженного камина. Поэтому мистер Ивнинг пожелал их неслышащим ушам спокойной ночи и вышел вон.

В пятый его четверговый визит к миссис Оуэнс произошла перемена, о которой он подозревал, опасался ее с самого начала, но почему-то был не в силах предотвратить.

Миссис Оуэнс с сестрой все больше игнорировали его приходы, и сторонний наблюдатель, не знакомый с соглашением, возможно, решил бы, что его присутствие дамам неприятно или что он слишком ничтожен — бедный родственник, не заслуживающий ни взгляда, ни слова.

Период мнимого безразличия и взаимного непризнания в одночасье завершился, когда Перл неожиданно заявила во весь голос, что яркий свет может испортить двусторонний ковер из крашеной пряжи на третьем этаже.

Не успела миссис Оуэнс уяснить эту новость или принять какие-нибудь меры (если, конечно, она собиралась что-либо предпринять для защиты ковра от света), как со стороны гостя послышался шум, и, повернувшись, миссис Оуэнс увидела, что после упоминания об особом ковре мистер Ивнинг изменился в лице. Оно дышало алчностью, страстным желанием, можно даже сказать — сумасшедшей жаждой наживы. Облик его и впрямь приковывал внимание своей красноречивостью, и, нарушив собственный этикет, миссис Оуэнс неожиданно спросила:

— Что с вами, сэр?

Но прежде чем эти слова слетели с ее губ, мистер Ивнинг, не дожидаясь разрешения, подошел к ее креслу.

— Вы сказали «двусторонний ковер из крашеной пряжи»? — очень резко спросил он.

Миссис Оуэнс, крайне изумленная его тоном и перемещением, ничего не ответила и вдруг услышала повелительный голос мистера Ивнинга:

— Покажите его сейчас же!

— Если только вы не лишились рассудка, мистер Ивнинг, — начала миссис Оуэнс и, достав из-под складок красного кашемирового платья огромную золотую цепь, сжала ее в руках, — будьте так любезны (я могла бы даже сказать «так вежливы») — вспомните хотя бы о нашем соглашении, раз уж вы забыли, кто я такая и что вы в гостях.

Затем она воскликнула — очень быстро, уничтожающе-гневным тоном и так громко, чтобы услышали на проходящем мимо пароходе:

— Вам не хватило терпения, и вы испортили всем удовольствие!

Стоя перед ней с разинутым ртом, ненадолго приведенный в чувство пощечиной, он лишь невнятно что-то пробормотал.

Встревоженная собственной вспышкой миссис Оуэнс поспешно добавила:

— Он еще не готов к показу, мой дорогой, мой особенный друг.

Тут миссис Оуэнс взяла его за руки и нежно их поцеловала.

Упав на колени, не отпуская ее холодных ладоней и глядя на морщинистые нарумяненные щеки, он взмолился:

— Одним глазком!

Она высвободила руки и дотронулась до его лба.

— И речи нет, — казалось, теперь она просто кокетничает, и голос ее стал выше на октаву. — Но этот день настанет, — она махнула, чтобы он снова сел, — быть может, когда меньше всего ждешь. У вас осталась только надежда, дорогой мистер Ивнинг.

Повинуясь ей, он снова сел, и эта унылая покорность вкупе со страхом успокоили миссис Оуэнс, придали ей сил, так что она нерешительно улыбнулась.

— Понимаете, право видеть ковер имеют лишь те, кто здесь живет, — она уже почти извинялась за свою тираду и, без сомнения, утешала его.

Он понурил голову.

Потом завыл северо-восточный ветер, и большая ставня на фасаде застучала, словно в агонии. Вскоре повалил твердый, точно град, снег.

Задев мистера Ивнинга за живое, миссис Оуэнс следила за его нарастающим оцепенением. Подождав, не пройдет ли оно, и заметив, что, как и предполагалось, оно не прошло, позвонила ночной прислуге, отдала беглые распоряжения, а затем села и стала рассматривать гостя, пока служанка не вернулась с крохотным графинчиком, изящной рюмкой величиной с осколок и не поставила их перед мистером Ивнингом, который слегка погладил рукой оба сосуда.

— Увы, мистер Ивнинг, совсем новые, — сказала миссис Оуэнс.

Он очнулся, лишь когда кто-то положил ему на колени небольшой плед, и понял, что ночь сменилась предрассветными сумерками: стало быть, он проспал все это время в кресле, подкрепившись несколькими глотками старинного, в отличие от рюмки, бренди.

Наутро он обнаружил, что не может встать. Новый слуга с угольно-черными бачками и пепельными щеками провел его в ванную, помог обмыться, а затем крепко держал под мышки, пока он мочился — преимущественно кровью. Мистер Ивнинг уставился в унитаз, хоть и разглядывал малиновую лужицу без особого интереса или тревоги.

Затем он вернулся в кресло: снег по-прежнему стучал в ставни, а восточный ветер ревел, как отчаянная толпа умалишенных, оставшихся без успокоительного.

Хотя мистер Ивнинг не сомневался, что миссис Оуэнс изредка шагала по смежной комнате (кто бы не узнал этой поступи — столь же властной и уверенной, как и зычный голос?), в тот день она не входила взглянуть на него или о чем-нибудь спросить. Временами он с острой мукой слышал, как сдвигали и, видимо, ставили на солому посуду.

Пару раз ему померещилось, будто миссис Оуэнс хлопнула в ладоши — столь явный анахронизм, что мистер Ивнинг вдруг судорожно захихикал. Он также услышал говорящего попугая, почти тотчас уловил шум уносимой клетки и птичьи крики, которые, постепенно удаляясь, растворились в полнейшей тишине.

Немного спустя ему подали такое пикантное блюдо, столь обильно приправленное травами и пряностями, что это окончательно отбило у него аппетит: попробовав кусочек, он даже не понял, что съел.

Затем появился Джайлз с тазиком из чистого серебра, вербеновым мылом и (невероятно!) его собственной бритвой, словно глядевшей снизу вверх, на блестящем подносе: в мужском мире мистер Ивнинг овладел лишь умением красиво бриться, чему научился у капитана в военном училище.

— Как здесь оказались мои личные вещи, Джайлз? — спросил он, не сильно интересуясь ответом.

— В таких случаях нам приходится приносить все, — пояснил Джайлз глухим голосом члена церковного совета.

Затем мистер Ивнинг снова откинулся на спинку и почувствовал, как слуга подоткнул одеяло под тапочки и бедра.

— По мнению миссис Оуэнс, снег действует на вас так потому, что кровь у вас жиже, чем у нас, северян, — попытался объяснить состояние молодого человека Джайлз.

Вдруг, прямо у себя над головой, мистер Ивнинг услышал, как плотники громко пилили и стучали молотками, будто они работали в этой же комнате. Он беспокойно засучил ногами в чулках.

В зале, расположенном напротив его кресла, но отделенном тяжелой перегородкой, миссис Оуэнс и двое джентльменов со смутно знакомыми голосами производили вслух опись имущества.

«Наверное, готовятся к аукциону», — решил мистер Ивнинг. Теперь он с зарождающейся тревогой и в то же время слабым восторгом слышал названия всех редкостных реликвий, выставляемых на продажу. Наименования этих роскошных предметов громко выкрикивал, сверял и равнодушно перечислял аукционист, вся процедура проводилась им с такой яростью и презрением в голосе, что казалось, бесценные, редчайшие сокровища, достойные найти окончательное пристанище в Лувре, переписываются здесь лишь для того, чтобы затем их вынесли в ящиках и швырнули в костер. В какой-то момент мистер Ивнинг взвизгнул:

— Прекратите!

Перегородка отодвинулась, и метрах в трех он увидел уставившуюся на него миссис Оуэнс. Затем со взглядом, выражавшим то ли абсолютное неузнавание, то ли желчное недовольство, она быстро закрыла раздвижную панель, и опись продолжилась — еще громче прежнего, а голос выкрикивающего стал скрипучим и сердитым.

Очнувшись после долгого сна, мистер Ивнинг увидел, как вошли двое незнакомцев в комбинезонах, с блестящей золотистой лентой. Они наклонялись, ворча и жалуясь, дотошно, хотя и украдкой, измеряли его с ног до головы: его сидячая поза, очевидно, вынуждала по несколько раз проверять результаты.