Альбедо покачал головой.

— Иногда люди убегают не из-за страха, — он вышел из-под свода пещеры.

Зелёный листочек беспомощно бился на ветке.

— Тогда… он обиделся?

Ветер толкнул так, что Кли едва удержалась на ногах. Она сжалась и подумала, что сейчас упадёт, но тут же упёрлась в знакомые руки.

— Он не обиделся, — Альбедо опустился рядом на одно колено, заслоняя сестру от ветра, — он очень хотел с тобой подружиться.

— Правда? — Искорка осторожно прильнула к нему.

— Правда-правда.

Зелёный листочек сорвался. Метнулся со склона тлеющим огоньком. Кли тихо призналась:

— Я буду по нему скучать…

Листик растворялся в темноте ущелья.

— Я тоже буду, — шепнул Альбедо.

Они долго смотрели вниз. У братика руки были такие тёплые, что никакого ветра будто и не было. Кажется, даже волчонок согрелся немножко.

Конечно, ужасно.

Нелепо! Бессмысленно!

О, как бы начало вернуть?

Начало вернуть

Невозможно, немыслимо.

И даже и думать забудь.

Она не заметила, сколько прошло времени, прежде чем Альбедо предложил вернуться в лагерь.

Там он снова укутал её самым тёплым одеялом, положил Колючку между стеной и подушкой, «чтобы не было сквозняка», а потом погладил по голове и попросил закрыть глазки.

Это было для них привычно. Буднично. Для алхимика это был только один из многих его постоянных ритуалов. И всё-таки той ночью он был искренне, кажется, этому рад.

Ученый остановился за собственным рабочим местом. Задумчиво сгрёб давно брошенные здесь записи в путаную стопку. И принялся деловито, по одному, разбирать листы и записки. Альбедо подумал, что засыпает, так как чувствовал он себя странно. Чудесато, словно что-то было не так. Потом он понял — через зелёную колбу атанора на него глядел огромный, плывущий, страшно кривой глаз.

Напарник глядел на него сквозь алхимический сосуд.

— Шахматы есть?

— Спать иди.

Мелькнув чеширской ухмылкой, капитан вылез из-за прибора. Он откопал самую старую в лаборатории табуретку, приставил её к столу и уселся напротив учёного.

С минуту Альбедо терпеливо ждал, когда рыцарь скажет что-нибудь.

— Нет, значит, шахмат?

— В чём дело?

Кэйа соединил перед лицом пальцы обеих рук. Прошептал задумчиво:

— Сейчас нам бы определиться, о какой части произошедшего лучше молчать…

О подробностях того разговора ни алхимик, ни рыцарь не расскажут никому.

Их шепоты стихли, когда темное небо занялось белым. Капитан подошел к Искорке. Незаметно подобрал одеяло и прилёг рядом, стараясь не потревожить девочку. Она приоткрыла глаза и потянулась к нему. Когда Кэйа послушно обнял её, малышка сонно ткнулась ему в плечо и буркнула привычное:

— Совсем как печка…

Её голос сменился прежним мягким сопением. Капитан зажмурился по-кошачьи. Усталость забирала своё. Мыщцы тяжелели, синяки и ссадины тупо болели, потрескивали стянутые раны. В горле собиралась болезненная мокрота.

Кэйа проглотил кашель и вздохнул мечтательно, — завтра сляжет не меньше чем на неделю!

На стене перед ним выросла тень. Алхимик не спал.

Он теперь узнавал его по тени. Уставшей, избитой, поломанной тени.

Напарник тоже не мог успокоиться. Шатался волком из одного угла в другой, чем-то аккуратно шуршал, что-то где-то приводил в порядок, вычищал золу, переплетал косы, снова чем-то шуршал… Даже когда тень замерла и алхимик сел, шорох не прекратился. Живописец. График. Чертёжник. Вдохновение у него предрассветное.

Кэйа вдруг почувствовал, что улыбается.

Заполним заботами быт.

Так легче — не так ли?

Так проще — не правда ли?

Не правда ли, меньше болит?

Удивительно, как можно рассказать человеку правду совершенно случайно, и он точно так же, совершенно случайно, не станет тебя за это душить… хорошая штука — импровизация. Выламывает запертые двери.

Впрочем, если себя не обманывать, выходит, что дверь не выломана. Так, приоткрыта. За дверью осталось столько грязи… И даже так. Алхимик всё понял.

«И достаточно. И замечательно».

Много ещё мыслей успело посетить капитана в то утро. Неудивительно. До самого рассвета он так и не спустил глаз с тени друга.

Уголь чиркал по листу.

Альбедо темнил. Специально темнил так, что лист становился тяжелым, плотным, как дырка. Как та чёрная пелена.

В этой дыре светилось белое треугольное пятно. Алхимик аккуратно забирал у пятна объем, постепенно вычищая в нём силуэт своего брата. Или, может, себя. На таком маленьком холсте с ненаточенным угольком ему было не до мелких деталей. Да и не так важно, есть там на шее звёздочка или нет. В той черноте это было не важно.

Альбедо остановился. Критично оглядел набросок. Перебор. Черное пятно давило на глаз так, что светлая фигура терялась в пространстве. Впрочем, возможно, так и надо было? Он уже не в состоянии был оценить. Алхимик выдохнул, запрокинув голову. Аккуратно опустил планшетку на стол. Бумагой вниз.

Альбедо прислушался к тишине, закрыв глаза и уронив голову. Учёный точно знал, что спать не будет, но покалывания дрёмы были ему приятны.

Едва слышимый шорох привлёк его внимание. Кли положила руку Альбериху на шею.

Мысли Альбедо были сильнее эмоций. Да. Но не в этот раз.

Он задержал теперь мысли. Остановил взгляд. Очень просто, как никогда раньше не наблюдал ни за чем, посмотрел, как сестра медленно сжимала и разжимала пальчики. Как Кэйа мерно дышал. И алхимик ощутил, как родилось и двинулось в груди чувство. Тяжелое, радостное и мягкое.

Да-да, господа:Не «авось», не «когда-нибудь»,

А больше ужеНикогда.

Он прикрыл веки.

И только тогда отпустил мысли.

Ему захотелось сперва назвать как-то это новое чувство, определить его, оценить. Но первая мысль, пришедшая к нему в голову, как ни странно, была совсем о другом:

«Спасибо, Кэйа».