— И вы считаете, что к этому причастен он?

— Единственное, что я знаю, что адрес свой я не афишировала и что грабителю, прежде чем приступать к делу, надо было ознакомиться с моей системой сигнализации и отключить ее, если он не желал всполошить весь квартал.

— А он знал вашу систему сигнализации?

— Уж будьте уверены! Однажды он трахал меня, стоя прямо возле нее. И глаз с нее не сводил.

— Но зачем... зачем ему вас грабить? Насколько я могу судить, у него полно денег,

— Да. А откуда? Все эти разговоры насчет экспертной оценки картин — полная мура. Да я проверила каждую галерею в Швейцарии, черт их всех дери вместе со Швейцарией! Никто о нем слыхом не слыхивал. Нет, картины он, конечно, продает. Только предварительно не покупая их. Думаете, мало нас, одиноких баб, охотящихся за классным любовником? — Теперь она говорила совсем как Арета Франклин. — Достаточно, чтобы с ног до головы обрядить его в фирменные вещи и продолжать делать это опять и опять, пока у него не отсохнет то, что висит, можете мне поверить!

Сидя в унылой конторе отеля, Анна вспоминала собственный дом, за десять лет обставленный дешевой мебелью «Хабитат» и «Икеи» с вкраплениями собранного с миру по нитке хлама или, когда вдруг появлялись деньги, купленных у «Копрана» отдельных предметов. Если он возмечтал разжиться тут золотыми яйцами, то он явно выбрал не ту курочку. На другом континенте Софи Вагнер ждала, что она ей скажет.

— А вы рассказали об этом кому-нибудь еще? Я хочу сказать, обращались в полицию?

— Ой, бросьте. Вы там, наверное, детективных сериалов по телевизору насмотрелись. Да будет вам известно, что нью-йоркские копы преступников не ловят, они только страховочные формуляры заполняют. И надеются, что, мягко пожурив взломщика или отшлепав его по попке, они так его этим устыдят, что он и думать забудет о преступлениях. Вы думаете, кто-нибудь здесь заинтересуется каким-то психом-англичанином, отхуячившим систему сигнализации? А потом, как мне сообщить, какое имя назвать? Маркус Ирвинг или — как вы говорили, он вам представился?

— Тейлор. Сэмюел Тейлор. У него и паспорт есть.

— Ах, что вы говорите! У Маркуса Ирвинга тоже был паспорт. Сама видела.

— Господи, ну что тут поделаешь! Не могу выразить, как я вам благодарна, я...

Софи рассмеялась.

— Вовсе вы не благодарны, вы бы хотели ничего этого не слышать и не знать. Как и я на вашем месте. Если это может послужить утешением, то скажу вам, что я баба тертая и мужиков на своем веку немало перевидала. Но такого, как этот парень, я в жизни не встречала — даже близко. Вот и порадуйтесь тому, что вас трахнет отменный жеребец. А наутро стяните у него с тумбочки его бумажник — и была такова. Если рискнете, можете написать губной помадой на зеркале рядом со своим и мое имя. И проверьте, захватили ли его кредитные карточки, — добавила Софи, купаясь в волнах фантазии, столь целительной для раненого сердца. — Счастья вам!

И телефон заглох.

Анна повесила трубку и с минуту посидела, уткнув в ладони лицо, пытаясь переварить то, что узнала.

Подняв глаза, она увидела в дверях хозяина отеля, внимательно за ней наблюдавшего. Она стала вспоминать, сколько денег у нее осталось наверху. Возможно, ей так и так придется позаимствовать его бумажник.

— Все в порядке, синьора Тейлор? Она встала из-за стола-

— Да, в полном порядке, благодарю вас. Сколько я вам должна?

В руке у него был блокнот. Он заглянул в него с выражением почти скорбным.

— Боюсь, что девять тысяч сто лир, — с кривой улыбкой произнес он.

Сорок фунтов, подумала она. Господи. Ну зато очерк получится что надо. Она потянулась к сумочке.

— А квитанцию выписать вы мне сможете?

Я тихо залезла в постель, прижалась к тельцу девочки. Она была теплая, спокойная, но это не успокаивало. Я лежала, вслушиваясь в ночь, вернее, в то, что осталось от ночи. Где-то в листве платана через дорогу уже пробудилась энтузиастка-птичка и распевала, приветствуя зарю. Я закрыла глаза, но поняла, что перекурила и спать не могу. И думать толком — тоже не могу. Наркотик вышиб из меня способность разумно мыслить. Все, что я могла, это твердить, вертя ее так и сяк, фразу, сказанную Лили на лестнице: «Когда она сказала „до свидания“, голос у нее был такой... печальный, словно она не хочет класть трубку».

Что будет, если Анна не вернется домой? Впав в параноидальный ступор, я не могла думать о вариантах. Обдумаем это после. Но лучше все же подготовиться. Итак, что же, черт возьми, мы будем делать?

В завещании, составленном вскоре после рождения Лили, Пол и я именовались опекунами на паритетных началах. Мы, разумеется, никогда не говорили о том, что это может означать. Сам факт подписания подобного документа нам виделся защитой и гарантией от того, что это, возможно, когда-нибудь и произойдет.

Но что, если произойдет? Или уже произошло? Ребенок не может жить на два дома. Пол любил Лили и был ей прекрасным отцом на пятницу и субботу. Никто не мог бы этого отрицать. Но в прочие дни у него была своя собственная жизнь — собственная работа, а теперь и собственный любовник. Хочет ли временный почасовой отец стать отцом постоянным, на полный день? Да и дадут ли ему такую возможность? В отсутствие родителей, братьев и сестер судьбу ребенка будет решать суд. Кому присудят девочку — мне или ему? Несомненно, ряд преимуществ за ним — Лили больше общалась с ним, ближе его узнала. Как бы я к нему ни относилась, как ни раздражалась на него, признать это необходимо. Но при всем том гомосексуалист, по горло занятый работой и, что называется, находящийся в связи с художником по свету, тринадцатью годами его моложе? Чем не материал для скандала в желтой прессе? Если за последние двадцать четыре часа Пол над этим задумывался — а, несомненно, так оно и было, — он должен был это понимать.

Однако, говоря начистоту, многим ли лучше мое собственное резюме? Незамужняя специалистка, целиком отдающая себя работе и живущая за границей. Я так и видела перед собой свою амстердамскую квартиру, ее пустоватые интерьеры, украшенные любимыми безделушками, ее громадные, в пол, окна с видом на канал, всегда открытые небесным и водным просторам. Когда Лили гостила у меня, я все время держала эти окна запертыми под впечатлением истории об американской рок-звезде и ее сыне. Мальчик резвился у себя в квартире, расположенной в одном из нью-йоркских небоскребов, и, случайно вывалившись из окна, разбился насмерть. Если Лили поселится у меня, будет ли она в свои семь лет достаточно осторожна или мне придется ставить решетки? А может, переехать? Если Лили поселится у меня...

Вопросам не было числа, и каждый требовал размышления. Как быть с домом? Со школой? А каникулы? Подруги? Кто будет присматривать за ней? Уйдя с работы, я не смогу ее содержать, а работа отнимает у меня весь день. Значит, с появлением ребенка мне потребуется помощница, тоже на весь день. Так-то, Рене! Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что мимолетные встречи могут обернуться для тебя готовенькой семьей? Вряд ли приходило! Да и прелесть наших отношений не в последнюю очередь заключалась в долгих разлуках, когда по прошествии двух дней не сразу и вспомнишь, кто это такой. Но нельзя строить семью лишь затем, чтобы у ребенка был дом. И потом, как вырвать ребенка из родного дома, дома, где он вырос? Даже мой отец понимал, что уж лучше терпеть боль, чем постараться с корнем ее вырвать. Значит, переехать должна я. Способна ли я на это? Пренебречь обычной своей холодноватой рассудительностью, холодноватой пустынностью жилища и очертя голову ринуться сюда, в город, давно ставший мне чужим, ради того, чтобы стать приемной матерью-одиночкой?

Нет. Если говорить начистоту, то, несмотря на всю нашу любовь к Лили, она была для нас ребенком Анны, Анны, как центра всей нашей причудливой эмоциональной жизни, жизни, которую мы втроем создали. Без нее все рухнет, разобьется, а покинутым ею останется лишь подбирать осколки.