В отличие от генерала Багери, люди на острове смирились с мыслью о русском вторжении, даже если такое событие казалось невероятным. Каковы были шансы, один к десяти? Еще меньше? Но что еще им нужно было сделать, кроме как подготовиться, и как долго должны были существовать шансы на их жизнь, чтобы они не приняли никаких мер предосторожности? И поэтому они наполнили мешки песком, откалибровали дальность стрельбы своих зенитных орудий с точными интервалами в сто футов и терпели непрерывные проверки со стороны Фаршада, пока ждали вторжения.

Ночью в своей палатке, не имея никакого специального жилья, Фаршад начал думать о доме. Он хотел вернуться. Желание вошло в его сны. Он представлял себе не комфорт своей постели, не тепло своего дома и не хорошую еду. Это была земля его семьи, а точнее, его сад. Когда свирепый ветер хлестал по его палатке, окруженной грудами спящих отвергнутых солдат, он пришел к выводу, что увидел достаточно. Если он когда-нибудь выберется с этого скалистого острова, он поклялся себе, что наконец-то вернется домой. И он больше не совершит ошибку, уйдя.

Эти сны урывками повторялись каждую ночь, все, кроме этого. Это была единственная ночь, когда он проспал всю дорогу. Кроме того, это была единственная ночь, когда ветер изменил свое направление, сменившись легким бризом. Этой ночью ему снились самые сильные сны из всех.

Он вернулся в свой сад, выполняя рутинную работу, в которую он попал после изгнания из Революционной гвардии. Он пишет свои мемуары по утрам. Он выходит на прогулку около полудня, обедает под вязом на дальнем конце своего участка. Когда он заканчивает свою трапезу, он оставляет объедки на съедение паре белок. И он ждет. Он осознает, что видит сон, и надеется, что обе белки могут снова появиться. Он думает, что на этот раз он может сдержаться и не убить белку, если она его укусит. Фаршад долго ждет в этом сне. Чем дольше он ждет, тем больше меняется пейзаж. Деревья высыхают, их хрупкие листья падают вокруг него. Жаждущая трава превращается в жнивье, а затем в выбеленный камень. Скала такая же, как и на острове.

На следующее утро, прямо на рассвете, ветер вернулся. Он проснулся от его воя. Это растянуло ткань его палатки, прежде чем выдернуть колья и отправить ту же самую палатку кувырком в море. Фаршад лежал на рассвете, и между ним и небом не было ничего, кроме ветра.

 — Смотрите! — закричал один из новобранцев.

Он указал на восток, в сторону восходящего солнца. Фаршад прищурился, приложив руку козырьком.

Их были десятки и десятки.

Больше, чем он мог себе представить.

Устроенный как огромная миграция птиц.

 — Они здесь! — крикнул он своему гарнизону, но ветер заглушил его голос.

Погода была неустойчивой, грозы то появлялись, то исчезали. Дикие колебания температуры. Однажды утром на палубу "Энтерпрайза" посыпались градины размером с мяч для гольфаEnterprise . В тот же вечер температура достигла максимума в девяносто два градуса. Бортовой метеоролог предположил, что эта неустойчивая погода была результатом атмосферных осадков из Галвестона и Сан-Диего. Они изо всех сил пытались найти стартовое окно для Веджа и девяти Смертоносцев. Каждый раз, когда они получали сигнал "все чисто" и отправлялись в свою комнату готовности для заключительного инструктажа по полету, появлялась новая система погоды. Дело еще больше осложнялось тем фактом, что им нужна была не сносная погода, а идеальная погода. "Шершни", на которых должны были летать Ведж и его экипажи, не имели бомб с GPS-наведением. Без этой технологии им пришлось бы сбрасывать свои боеприпасы старым способом, а это означало, что им нужно чистое небо над тремя городами-целями.

После четвертой или пятой неудачной попытки запуска (Ведж сбился со счета) он оказался один в своей каюте, сидел за своим столом и пытался скоротать время. Двумя уровнями выше он слышал, как работают наземные бригады. Каждая итерация stand-up-then-stand-down стоила им нескольких часов. Они не могли позволить девяти полностью вооруженным "Хорнетам" (особенно учитывая характер их вооружения) бездействовать на летной палубе, которую качало в плохую погоду. Ведж достал свой план полета, просматривая его еще раз:

* Запуск девяти самолетов, разделенный на три рейса (синий, Золотой, красный)

*Прибытие в точку сброса (28°22’41”Северной широты 124°58’13”восточной долготы)

* Установите курс и скорость на цель: Сямынь (синий), Фучжоу (золотой), Шанхай (красный).

*Для резервирования каждого самолета, вооруженного ядерной полезной нагрузкой

* Только один самолет за рейс сбрасывает полезную нагрузку.

Он знал, что последний контрольный пункт, несмотря на то, что он был самым коротким, имел наименьшую вероятность успеха. Он чувствовал это нутром. Но Ведж не совершал самоубийственных миссий; это то, что он сказал адмиралу Ханту, и он имел в виду именно это. Вместо того, чтобы зацикливаться на ничтожных вероятностях своего возвращения, он отвлек свое внимание на что-то другое …

Он начал писать письмо.

Это не было предсмертным письмом типа "если-ты-читаешь-это-тогда-меня-больше-нет". Он всегда относился к ним с низким уважением, считая их немногим лучше предсмертных записок. Вместо этого он думал о нем как об историческом документе. Он хотел запечатлеть свои мысли накануне победы. Он адресовал письмо своему отцу.

Ведж обнаружил, что пишет в каком-то потоке сознания, свободном от того, как он обычно писал, то есть составлял списки, подобные плану полета, который он только что просмотрел. Мне было приятно писать таким образом, как релиз. Хотя это был только он, один в своей каюте, он хотел привлечь весь мир в этот момент. Чем больше он писал, тем больше осознавал свое место во Вселенной. Как будто он мог видеть, как его слова будут прочитаны будущими поколениями американских школьников еще до того, как он их сочинил. Он мог представить себе ребенка, стоящего перед классом и читающего отрывки из этой записки по памяти почти так же, как сам Ведж читал Геттисбергскую речь. Здесь работало не его эго; он знал, что не обладает выдающимися способностями к самовыражению — тройка с минусом по английскому для первокурсников могла это подтвердить. Скорее, Ведж знал, что примечательным был сам момент, момент, в который все было поставлено на карту. Затем он подумал: "Господи, Ведж, возьми себя в руки".

За исключением одной страницы, он скомкал множество листов бумаги и выбросил их в мусорное ведро. Оставшаяся страница лежала на столе перед ним. Он не стал перечитывать его.

Он не хотел этого делать.

Оставались только его мысли, настолько чистые, насколько он мог их использовать, чтобы передать их своему отцу.

Ведж неожиданно обнаружил, что устал от писательства. Вскоре он заснул в своем кресле, положив голову на стол.

Прошло время, возможно, час или больше. Раздался стук в его дверь. Ведж чувствовал себя дезориентированным, как будто, возможно, все это было сном. Возможно, он вернулся в свою каюту на "Буше". До Бандар-Аббаса. До его пребывания в плену. Вернуться к тому времени, когда он все еще пытался подобраться к нему поближе.

Раздался еще один стук.

 — Что? — прорычал он.

 — Сэр, пора.

 — Скажи им, что я иду.

Он услышал звук удаляющихся шагов, когда сел. Ведж собрал свои вещи по пути в комнату ожидания. Его записная книжка. Его солнцезащитные очки. Пачка красных "Мальборо". Он планировал выкурить одну сигарету по случаю своего триумфального возвращения. Он также подумал о том, чтобы принести письмо. В конце концов, это было не предсмертное письмо. Не было никакой причины оставлять это у него на столе, не так ли?

Он скептически взглянул на него.

В конце концов Ведж решил оставить письмо там, где оно было. Какое это имело значение? Будь то из-за плохой погоды или из-за проблем с техническим обслуживанием, он, скорее всего, вернется в свою каюту через несколько часов после очередного прерванного запуска. Тогда он мог бы отправить его по почте. Направляясь на инструктаж в рубку, он не торопился спускаться по коридорам корабля, даже когда все остальные члены экипажа проносились мимо, как будто у них были какие-то срочные новости. Когда Ведж подошел к внешнему люку, он решил воспользоваться минуткой, чтобы глотнуть свежего воздуха. То, что он увидел, заставило его поспешить обратно на корабль.