Что-то было не так.

 — Вчера поздно вечером Законодательный орган Юаня назначил экстренное заседание, — сказал министр Чан. — Я ожидаю голосования за роспуск в ближайшие дни… — Его голос начал слабеть, даже задыхаться. — Наш план, кажется, складывается… — Он ущипнул себя за переносицу и крепко зажмурился. Он сделал долгий, тяжелый вдох, а затем, более обреченным тоном, добавил: — Однако есть одна проблема. Американцы пригрозили ядерным ударом — вы, без сомнения, слышали.

Линь Бао не слышал. Он бросил взгляд на одного из своих аналитиков разведки, который сидел на расстоянии вытянутой руки от него. Последние двенадцать часов у них не было связи. Молодой моряк немедленно открыл New York Times домашнюю страницу "Нью-Йорк таймс" на несекретном ноутбуке. Заголовок был набран самым крупным и жирным шрифтом: "с нарисованной красной линией, ядерное оружие — это вариант", — говорит президент. Статья была подана несколькими часами ранее.

Линь Бао не знал, как ответить министру Чану. Все, о чем он мог думать, это предоставить последнюю Zheng He информацию о боевой группе авианосцев Чжэн Хэ, поэтому он начал говорить механически. Он проверил готовность своих летных экипажей, размещение своих надводных кораблей сопровождения, расположение приписанных к нему подводных лодок. Он шел все дальше и дальше. Но когда он рассказал об этих технических деталях, министр Чан начал нервно грызть ногти. Он уставился на свои руки. Казалось, он почти не слушал.

Затем Линь Бао выпалил: — Наш план остается хорошим, товарищ министр.

Министр Чан взглянул на него и ничего не сказал.

Линь Бао продолжил: — Если Законодательный орган Юань проголосует за роспуск, американцы не смогут нанести по нам удар. Они не настолько наглы, чтобы нападать на нас из-за голосования, проведенного кем-то другим .

Министр Чан погладил свой круглый подбородок. — Возможно, — сказал он.

 — И если они нанесли удар, они не могут атаковать наш флот. У них нет точных данных о местоположении даже для тактического ядерного удара. Кроме того, мы находимся всего в нескольких милях от побережья Тайбэя — сопутствующий ущерб портам окажется катастрофическим. В этом и заключается гениальность вашего плана, товарищ министр. Мы покоряем врага, даже не сражаясь. Как сказал Сунь-цзы, это ‘высшее искусство войны .

Министр Чан кивнул и повторил: — Возможно. — Его голос был тонким, как будто ему нужно было глотнуть воды. На этом их видеоконференция закончилась. Законодательному органу Юаня предстояло провести голосование. Американцы провели красную черту, которую они могли проводить, а могли и не проводить. Линь Бао и его команде почти ничего не оставалось делать, кроме как ждать. Сейчас было раннее утро. Возвращаясь в свою каюту, Линь Бао проверил вахту на мостике. Его команда, несмотря на свою молодость и неопытность, бдительно выполняла свои обязанности. Каждый понимал, в какое предприятие они ввязались. Вдалеке виднелось тайваньское побережье, окутанное предрассветным туманом. Их флот тоже был скрыт в этом тумане. Скоро взойдет солнце, и этот туман рассеется. Остров раскроет себя, и они тоже раскроют себя. Но Линь Бао устал. Ему нужно было немного отдохнуть.

Он вернулся в свою каюту и попытался заснуть, но безуспешно. В конце концов он попробовал читать. Он осмотрел свою книжную полку и увидел свой экземпляр книги "Искусство войны", которую, по иронии судьбы, он впервые прочитал в военном колледже военно-морского флота США в Ньюпорте. Просматривая страницы с подробными комментариями, он думал о тумане в Ньюпорте, о том, как он держится на побережье, о его консистенции, о том, как корабль прорезает его, и как это напоминает ему здешний туман. Затем он подошел к отрывку, который он читал много раз раньше, но, казалось, забыл за прошедшие годы: "Если ты знаешь врага и знаешь себя, тебе не нужно бояться результата сотни сражений. Если вы знаете себя, но не врага, то за каждую одержанную победу вы также будете терпеть поражение. Если вы не знаете ни врага, ни себя, вы будете проигрывать в каждой битве.

Линь Бао закрыл глаза.

Знал ли он своего врага? Он попытался вспомнить все, что мог, об Америке. Он думал о тех годах, когда учился там, жил там, и о своей матери, той другой его половине, которая родилась там. Когда он закрывал глаза, то слышал ее голос, как она пела ему в детстве. Ее песни… Американские песни. Он неровно напевал себе под нос одну из них: — Причал залива — ; его ритм он знал так хорошо. Наконец он погрузился в глубокий и спокойный сон.

За утро до того, как оно было доставлено, копия обращения президента в Овальном кабинете была широко распространена и тщательно подготовлена. Он прошел через процесс межведомственной координации — государство, Министерство обороны, Национальная безопасность, даже Казначейство — все взвесили свои комментарии. Пресс-секретарь, старшие политические советники и избранные сотрудники службы национальной безопасности, включая Чоудхури, были посвящены в репетиции, которые проходили с участием президента, сидевшего за столом Решительного. Чоудхури подумал, что она хорошо выглядит, очень собранная, уравновешенная.

В тот вечер, когда пришло время ей выступить с речью, Чоудхури сидел за своим столом, в то время как его коллеги собрались вокруг того или иного из вездесущих телевизоров, которыми было завалено тесное Западное крыло. Чоудхури не смотрел; после многочисленных репетиций он не чувствовал в этом необходимости. И только когда он услышал коллективный ропот, он поднял глаза. Ни он, ни кто-либо из его коллег не знали, что президент планировал объявить о санкционировании потенциального ядерного удара. Прежде чем они успели что-либо сделать, кроме как ошарашенно уставиться в телевизор, дверь в Овальный кабинет распахнулась. Мимо прошла горстка чиновников кабинета министров. Судя по их поведению — пустым взглядам, напряженному шепоту — они тоже были застигнуты врасплох. Единственными, кто казался невозмутимым, были Хендриксон и Уискарвер. Уискарвер пригласил Чоудхури в свой кабинет, который на прошлой неделе был перенесен в кабинет президента.

 — Заходи, — сказал Уискарвер, жестом приглашая Чоудхури войти. — Мы можем сделать это с пятиминутным стендапом. — Офис Уискарвера был хаосом запустения. Рядом с клавиатурой висел в рамке школьный портрет сына, которого он потерял, но это был единственный личный предмет среди папок и папок, которыми был завален его стол и каждая полка, одна открытая на другой. Каждый титульный лист содержал алфавитный набор классификационных кодов. Он начал один за другим вкладывать документы в протянутые руки Чоудхури или Хендриксона, в зависимости от того, требовалось ли принятие мер от исполнительной власти или Министерства обороны. Уискарвер, мастер в области языка бюрократии, с отработанным энтузиазмом рассказывал своим подчиненным об их бумажной погоне. Каждое незначительное задание, которое Умник поручал Хендриксону и Чоудхури, приближало страну на один шаг к ядерной войне.

Прежде чем Чоудхури успел задать вопрос своему боссу, пять минут истекли.

Дверь закрылась. И он, и Хендриксон стояли перед офисом Уискарвера со стопкой папок в руках. — Вы знали заранее о речи? — Спросил Чоудхури.

 — Разве это имеет значение?

Чоудхури не был уверен, что это имеет какое-то значение. Он также подумал, что это был способ Хендриксона сказать ему, что да, на самом деле он знал об изменениях. Он был старшим должностным лицом из Министерства обороны в этой комнате, так что имело смысл, что он должен был знать. Также имело смысл, что это знание осталось бы в узком кругу, который исключал большую часть кабинета министров и почти весь персонал Белого дома. Тем не менее Чоудхури это показалось обманом. То есть мне казалось, что это было неправильно. Но опять же, подумал он, как еще должно ощущаться решение, санкционирующее такое применение силы?