Наконец они прибыли к месту назначения, что было не шагом вперед, а скорее шагом назад во времени: делийская гимнастика, клуб его дяди. Длинная прямая подъездная дорожка вела к его входу под навесом, в то время как слева и справа бригады косарей поддерживали обширные газоны в идеальном состоянии. Вдалеке Чоудхури мог разглядеть теннисные корты с травой и мерцание бирюзовой воды в бассейне. После того, как его дядя обменялся любезностями с персоналом, который приветствовал его подобострастными поклонами, их провели на веранду, с которой открывался вид на ухоженные сады — еще одно наследие от основания клуба в разгар британского владычества.

Они заказали напитки — джин с тоником для Пателя, содовую для Чоудхури, что вызвало разочарованный вздох адмирала. Когда официант отошел от них, Патель спросил: — Как поживает моя сестра? —  С ней все было в порядке, — ответил Чоудхури. Ей нравилось быть бабушкой; смерть его отца была для нее очень тяжелой, — но затем он оборвал себя, внезапно почувствовав, что у него нет права доносить на свою мать ее бывшему брату. На этом разговор мог бы закончиться, если бы не суматоха внутри клуба, возле телевизора над баром. Хорошо одетые посетители, большинство из которых были одеты в теннисные белые костюмы, а также официанты и помощники официанта в куртках собрались, чтобы послушать новости. Ведущие собирали воедино ранние сообщения о масштабном военно-морском сражении в Южно-Китайском море, прикасаясь к наушникам и рассеянно глядя в камеру, пока по проводам просачивался какой-то новый факт, который сводился к одному поразительному выводу: военно-морской флот Соединенных Штатов потерпел сокрушительное поражение.

Только Чоудхури и его дядя не чувствовали необходимости толпиться у телевизора. Они воспользовались возможностью посидеть вдвоем на опустевшей веранде. — Людям потребуется время, чтобы понять, что все это значит, — сказал Патель своему племяннику, кивнув в сторону бара.

 — Мы на войне, вот что это значит.

Патель кивнул. Он сделал глоток джина с тоником. — Да, — сказал он, — но поражение вашей страны только начинается. Вот что это тоже значит.

 — Наш флот так же боеспособен, как и их, даже более того, — защищаясь, ответил Чоудхури. — Конечно, мы недооценили их, но это ошибка, которую мы больше не допустим. Во всяком случае, именно они совершили ошибку . — Чоудхури сделал паузу и изменил интонацию своего голоса. — Я боюсь, что все, что мы сделали, это разбудили спящего гиганта и наполнили его ужасной решимостью.

Его дядя знал эту цитату. — Адмирал Исороку Ямамото, — ответил Патель. — Но это не Перл-Харбор. Это совсем другая ситуация. Оглянитесь вокруг. Посмотрите на этот клуб. Когда империи выходят из-под контроля, именно тогда они рушатся. Этот клуб, с его старомодным британским колоритом, является памятником чрезмерности .

Чоудхури напомнил своему дяде, что его страна далеко не переборщила; что она потерпела одно поражение, возможно, два, если считать “засаду нашей флотилии”, как Чоудхури назвал то, что случилось с "Джоном Полом Джонсом" и его братскими кораблями. — Кроме того, — добавил он, позволив своему голосу звучать более серьезно, — мы даже не обсуждали тактический и стратегический ядерный потенциал нашей страны“.

Старый адмирал скрестил руки на груди. — Прислушайся к себе. Тактическое и стратегическое ядерное оружие. Ты слышишь, что говоришь? С таким оружием никто не победит.

Чоудхури отвел взгляд, а затем, бормоча себе под нос, как капризный подросток, пробормотал: — Хиросима… Нагасаки… мы выиграли это .

 — Мы ? Кто это ”мы"?" Его дядя становился все более раздраженным. — В те дни ваша семья жила менее чем в трех милях отсюда. И как вы думаете, почему Америка процветала после Второй мировой войны?

 — Потому что мы победили , — ответил Чоудхури.

Патель покачал головой. — Британцы тоже победили, так же как и Советы, и даже французы.

 — Я не понимаю, к чему ты клонишь.

 — На войне дело не в том, что ты побеждаешь. Это то, как ты побеждаешь. Америка не привыкла развязывать войны. Раньше это их добивало. Но теперь, — Патель опустил подбородок на грудь и скорбно покачал головой, — теперь все наоборот; теперь вы начинаете войны и не заканчиваете их. — Затем он сменил тему и снова начал расспрашивать о своей сестре. Чоудхури показал ему фотографию своей дочери; он немного подробнее рассказал о своем разводе, антипатии своей матери к его жене — клону Эллен ДеДженерес, как называла ее его мать, хотя Патель не понял, о чем идет речь. Выслушав своего племянника, он единственным ответом был вопрос: — Ты когда-нибудь подумывал о возвращении домой?

 — Америка — мой дом, — ответил Чоудхури. — Нигде больше на земле я, сын иммигранта, не смог бы подняться до работы в Белом доме. Америка — это нечто особенное. Именно это я и пытался тебе сказать.

Патель сидел, почтительно слушая своего племянника. — Знаешь, что мне больше всего нравится в принадлежности к этому клубу? — спросил он.

Чоудхури ответил пустым взглядом.

 — Пойдем, — сказал Патель, отодвигая свой стул, его ножки зацокали по кафельному полу веранды. Они вошли в комнату сразу за дверью, которая оказалась комнатой трофеев, стены которой были уставлены шкафчиками со стеклянными фасадами, в которых стояли великолепные кубки с двумя ручками, на которых были выгравированы годы, уходящие корнями в другие столетия. Патель подвел Чоудхури к фотографии в рамке в дальнем углу. Три шеренги офицеров британской армии стояли по бокам в сопровождении своих сипаев в тюрбанах. Эта дата была почти сто лет назад, за десять лет до обретения Индией независимости. Патель объяснил, что на фотографии были изображены Раджпутанские винтовки, британские офицеры которых были членами этого клуба, и что она была сделана накануне Второй мировой войны, перед отправкой полка на Тихоокеанский театр военных действий.

 — Большинство офицеров были убиты либо в Бирме, либо в Малайе, — сказал Патель. Их лица цвета сепии неотрывно смотрели на Чоудхури. Затем его дядя достал из кармана серебряную ручку, которой указал на одно лицо — лицо усатого санитара приземистого телосложения с единственным шевроном, который хмуро смотрел в камеру. — Он, прямо здесь. Вы видите название? — Патель постучал ручкой по нижней части фотографии, где был список участников. — Лэнс Наик Имран Сандип Патель… твой прапрадедушка.

Чоудхури молча стоял перед фотографией.

 — Не только в Америке люди могут изменить свою судьбу, — сказал его дядя. — Америка не такая уж особенная.

Чоудхури достал из кармана телефон и сфотографировал лицо своего предка. — Как вы думаете, как отреагирует ваше правительство? — спросил он, указывая на телевизор и последние новости о том, что казалось неизбежностью надвигающейся войны.

 — Трудно сказать, — сказал ему дядя. — Но я верю, что мы очень хорошо разберемся.

 — Почему ты так говоришь?

 — Потому что мы усвоили уроки, которые вы забыли.

Сначала был отменен ее рейс домой.

Затем ее приказы.

Ей было назначено медицинское обследование в военно-морском госпитале.

На этот раз она прошла мимо него.

Затем последовало повышение ниже пояса, до контр-адмирала (нижняя половина) — одна звезда. Последовал новый набор приказов. Это задание потрясло ее. Военно-морской флот передал ей командование Enterprise ударной группой "Энтерпрайз", в которую входил сам авианосец, а также почти двадцать других кораблей. Все это заняло неделю. Через неделю она встретится с флотилией в Йокосуке. В ночь перед Enterprise прибытием "Энтерпрайза" Ханту приснился первый из кошмаров, которые будут преследовать ее.

На них она наблюдает, как то, что осталось от Ford and Miller авианосных ударных групп "Форд" и "Миллер", хромает в порт, всего три корабля. Она стоит на причале, где один из кораблей, эсминец, сбрасывает сходни. Но эсминец не входит в группу, которая отправилась с "Фордом" и "Миллером"; нет, это ее старый флагман, "Джон Пол Джонс". Ее команда спускается по трапу. Она узнает многих молодых моряков. Среди них — коммандер Джейн Моррис. Она курит сигару, ту самую сигару, которую они выкурили на мостике "Джона Пола Джонса" несколько недель назад. Которые кажутся прошлой жизнью. Когда Хант подходит к Моррис, ее бывшая подчиненная проходит мимо нее, как будто ее не существует. В реакции Морриса нет злого умысла; скорее, это выглядит так, как будто Хант — призрак, а эти призраки — живые. Затем, пока Хант пытается привлечь внимание Морриса, она замечает молодого старшину, спускающегося по сходням на причал. Ханта тянет к нему, потому что, в отличие от других моряков, он одет в свою белую форму, широкие расклешенные брюки, расширяющиеся над его начищенными до зеркального блеска кожаными ботинками. К его рукаву пришиты два шеврона. Его шляпа Dixie cup сидит на голове под небрежным углом. Ему не может быть больше двадцати пяти лет. И хотя он молодой старшина, он носит ошеломляющее множество медалей и лент, таких как Военно-морской крест, меньшие награды за доблесть и несколько Пурпурных сердец, включая ту, из-за которой его убили. Он — ТЮЛЕНЬ. Он пересекает причал, подходит прямо к Ханту и берет ее за руку. Он сжимает его три раза — Я/ЛЮБЛЮ/ТЕБЯ — точно так же, как это делал ее отец. Он смотрит на нее, все еще держа ее за руку, все еще ожидая. Он чисто выбрит, силен; его торс наклонен к талии в виде буквы V. И ладонь у него мягкая. Она с трудом узнает его. В ее памяти он всегда выглядит постаревшим, изношенным; она никогда не помнила медали и ленты своего отца такими сияющими. Но сейчас они сияют, очень эффектно. Его голубые глаза прикованы к ее глазам. Она сжимает его руку четыре раза — Я/ЛЮБЛЮ/ТЕБЯ/ТОЖЕ.