— Знаешь… Когда это дерьмо происходило, я все равно был таким счастливым… — усмехнулся Сириус, растворяясь в объятиях. — Мне было так хорошо с Джеймсом, с Питти… Было столько надежд, черт возьми. Моя мать меня ненавидела, а я… Я любил ее. Любил жизнь… — Сириус отодвинулся, наблюдая за глазами Лунатика. Свечение звезд и полумесяца оставляли блики в серых радужках. — Но сейчас все так хорошо… У меня идеальная жизнь… Деньги, слава и музыка… Но… — губы задрожали и расплылись в болезненной улыбке. — Но я ненавижу все… Ненавижу жизнь и себя.

Римусу становилось трудно дышать от того, сколько, мать его, нового он узнавал об этом придурке. Об этом напыщенном, самоуверенном мудаке, что с каждым днём обнажал все больше и больше шрамов… Все больше прожигал глазами, будто утопающий в попытках докричаться до помощи.

— Ты не один в этом дерьме, Сириус, — прошептал Лунатик, поглаживая ладонью лицо. — Это нормально, что, будучи ребёнком, ты не замечал, как тебя надламывали на части. Это нормально, что ты закрывал на травмы глаза и двигался дальше… К сожалению, они… Они всплывают рано или поздно, — Римус прижался к его носику своим. — Я уже говорил, что горжусь тобой, верно?

Сириус тихонько кивнул, глаза в паре сантиметров… Такие тёплые, трепетные… Будто Бродяга глядел на басиста с обожанием.

— У тебя все получится, — Римус чмокнул холодный кончик носа. — Сегодня или завтра, не важно… Но рано или поздно ты полюбишь себя и научишься жить заново. Я в этом уверен.

— Ремми, ты сможешь простить меня? — проговорил Блэк так тихо, словно боялся своих слов. — Мне так стыдно… Так стыдно перед тобой…

— Я знаю, — Римус тяжело выдохнул и притянул брюнету мизинчик. — Давай договоримся, что с этой минуты, ты меня больше не обижаешь?

Сириус тихонько рассмеялся и сжал своим дрожащим мизинцем чужой палец.

— Обещаю, Луни, — Блэк решительно кивнул. — С этой минуты я больше не буду враждовать с тобой, крысёныш.

Римус закатил разочаровано глаза.

— И не буду называть крысенышем, — звонко рассмеялся длинноволосый. Он приблизился к губам, чтобы оставить легкий поцелуй. — Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?

— Как угодно, блять, но не этим дебильным прозвищем, — улыбался Люпин, абсолютно опьяненный происходящим.

— Солнышко? — вскинул бровями Сириус. — Зайчик? Волчонок?

— Волчонок? — Люпин изобразил рвотный позыв.

— Ты же Лунатик! — не унимался темноволосый. — Волки воют на Луну…

— Это звучит ужасно, — сжался в отвращении светловолосый. — Только посмей так назвать меня…

Сириус упал на плед, абсолютно расслабленный. Такой ангельски-завораживающий, Римус не мог поверить, что все это действительно происходило. И, как же, черт возьми, он был не против…

— Хорошо, котенок, ложись, — улыбнулся Бродяга, притягивая светловолосого к себе.

— Котенок?

— Да, — хихикнул Бродяга. — Теперь ты котенок.

И… Гребаное дерьмо. Это звучало слишком мило. Настолько приторно мило, что Римус не смог этому противостоять.

— Котенок, значит?

Римус поцеловал вспухшие, розовые губы, что продолжали трястись в веселом приливе смеха.

— Котенок, — подтвердил Сириус, отвечая на поцелуй непривычно… искренне и нежно.

Не так агрессивно и яростно, как все предыдущие разы. Луни запустил язык во влажный рот, тихо постанывая. Сириус медленно и размеренно отвечал на едва-ощутимые прикосновения. И, казалось, это был первый раз… Когда они действительно целовались. Не впивались друг в друга губами, не дышали обрывисто в приоткрытые рты… А целовались.

И Римус совсем позабыл о существовании разума. Так и начал погружаться в сон, прижимаясь носом к горячей шее. Завороженно наблюдая, как напрягаются синие венки на руке Сириуса. Как его пальцы сонно сжимают ладонь Луни в своей.

Римус улыбался, изучая их сплетенные руки, сияние звёзд и щебетание пробудившихся птиц…

И понимал…

Что, да, черт возьми.

Он по уши втрескался в Сириуса, мать его, Блэка.

Настолько внезапно и неосознанно, что хотелось выть от отчаяния и глупости ситуации.

Но, если это все окажется какой-то дурацкой игрой, падать будет не больно, верно?

Верно?…

========== Side B: For the first time ==========

Сириус прежде и не подозревал, что у него было столько… Энергии.

После долгого перерыва в приеме алкоголя, спидов и других стимуляторов, он уставал только от того, что просыпался по утрам. Его постоянно тошнило, голова шла кругом, кости болели, как у разваливающегося старика. Но, каким-то чудом, секс оказался вакциной от любых недомоганий.

Сложно было сказать, откуда Блэк находил в себе силы, но теперь пятьдесят процентов его свободного времени занимал… Римус. Его потрясающее тело и губы. Ещё с подросткового возраста Сириусу было интересно, каково это трахаться с парнями? Так же ли это приятно, как с девчонками?

Ответ был наконец найден.

Это было ахуенно.

Начиная с того, каким узким и шелковистым был Луни, каким, сука, накаченным и крепким было его тело. Заканчивая тем, как ахуительно было ощутить Люпина впервые… внутри себя. Позволить ему забрать управление.

— Ты к-как? — Римус обеспокоено изучал лицо темноволосого. — С-Сириус-м-с…

Они лежали на кровати Лунатика, в один из выходных дней. И Люпин не переставал целовать скулящего под ним парня. Поглаживая член свободной рукой.

— Хорошо-о-м-х… — судорожно дышал Бродяга. Глаза невольно наливались слезами от прилива агонического, прежде незнакомого чувства. Такого, блять, ядовито-обжигающего и эйфорического. — Хорошо, Луни…

— Какой ты ахуенный…

Римус вцепился в бедра извивающегося парня и начал трахать так, что Сириус кусал собственный сжатый кулак.

— Да… Да… — повторял Люпин, которому явно не хватало снова почувствовать себя сверху. — Блять…

Сириус кусал его плечи, коленки тряслись. Но как же, черт возьми, было ахуенно. Хотелось стонать каждый раз, когда член задевал незнакомые прежде точки.

Они сошли с ума, и Блэк вовсе не возражал.

На протяжении недели после разговора на крыше в его голове было только две мысли: где мы потрахаемся сегодня? И во сколько? Они с Римусом стабильно закрывались после репетиций и записи альбома в первых попавшихся туалетных кабинках, гримёрных и костюмерных. Сириус начал без слов влетать в квартиру Римуса по ночам, из-за чего Лили, прекрасная святая девушка, ввела в привычку готовить завтрак на троих. Они запирались в душевой по утрам, опаздывали на репетиции и снимали комнаты в мотеле просто посреди рабочего дня.

И Римус… Луни… Он был такой… Он был другой. Просто во всем, что он делал или говорил. У Сириуса начинало болеть сердце пленительным желанием. Ему хотелось больше, сильнее, и дело касалось даже не секса, а каких-то простых, наивных вещей. Хотелось, чтобы Римус почаще ластился в объятия перед сном, хотелось, чтобы он держал Сириуса за руку и целовал нежнее, искреннее. Так, чтобы эта огромная стена, что он выстроил между ними, наконец развалилась, черт возьми. И Бродяга мог достучаться до него не только прикосновениями и поцелуями. Но и словами.

Потому что Римус… Он… Блять, он действительно был гребаным ангелом. Таким хрупким и мягким, Сириус буквально растворялся рядом с ним. Ощущал, как бешено стучится сердце каждый раз, когда Люпин невольно задевает его руку на репетиции. Как расползается глупая улыбка на лице, если Римус смотрит в его сторону или называет «Бродягой». Как тает сердце от детских историй Римуса, его горящих глаз. Будто… Почти… Как будто Сириус чувствовал себя счастливым? И… влюблённым?

Блэк не мог в это поверить, потому что просто-напросто не верил в любовь. В его мире это было невозможно. Скорее всего, он просто хотел Римуса, как лучший секс в своей жизни. Но… Дурацкое глупое чувство окрыленности никуда не девалось. Если Сириус засыпал один, то всегда надевал свитер и пижаму Луни, чтобы ощутить родной запах. Глупо хихикал просто от того, что Римус улыбался ему… И это чувство разрасталось с каждым днём. Будто он был под кайфом метамфетамина. Хотя нет. Римус был лучше, чем наркотики, лучше, чем что-либо ещё на планете, честно говоря.