Мы шли по вечернему зимнему городу без снега и молчали. Тишина давила, и мне было неловко, но что с этим делать – я не знала. Вот он пришел весь такой нарядный, а я по-прежнему понятия не имела зачем, и не воспринимала наше свидание всерьез.
О чем нам было разговаривать? Мы принадлежали разным мирам: мой мир холодный и мрачный, его – теплый, с яркими красками лета. Миша казался солнцем или звездой – теплый, сияющий, что-то, что можно увидеть, но нельзя потрогать. Он был на расстоянии вытянутой руки от меня, и я могла коснуться Миши, но мне бы и в голову не пришло это сделать. Он казался серьезным, далеким и пока ещё слишком чужим.
Мы сидели в маленьком кафе друг напротив друга, и можно было рассматривать его открыто. Миша был даже красивее, чем я помнила… Яркие веселые глаза слегка щурились, длинный прямой нос делал его похожим на ежика, уголки рта по-кошачьему приподнимались вверх. Над верхней губой у Миши был шрам и казалось, что он немного улыбается. Каждая из черт его лица казалось мне красивой и нравилась по-своему, но этот шрам трогал как-то по-особому. Жаль, я так и не сказала ему ничего из этого…
После кафе Миша проводил меня домой и ушел в ночь. Когда он не пришел ни на первый, ни на второй, ни на третий день, я подумала, что это с концами, и спокойно отпустила его.
Я не переживала – такие, как он не встречаются с такими, как я. Он пришел, пообщался со мной уже один, понял, что я не та, кто ему нужен, и свалил. Все нормально.
Я почти забыла о таком внезапно свалившемся мне на голову и также внезапно ускользнувшем счастье, когда на седьмой день Миша вдруг появился опять.
Ничего-то он не понял…
В тот вечер погода не располагала к прогулкам. Дул холодный адский ветер, продувая не то, что до костей, а до самого нутра, и было очень холодно.
Я и Миша решили играть в стойких оловянных солдатиков, и вместо того, чтобы пойти в кафе и сидеть в тепле – уселись мерзнуть на лавочке в соседнем дворе. Я все еще не понимала, зачем он приходит вообще и пришел сегодня в частности – разговор не клеился, мы сидели молча, но никто не предлагал разойтись. С упорством, достойным ослов, мы продолжали сидеть под ветром.
Миша выглядел так, как будто был не здесь – он все время смотрел в сторону и его лицо, изредка выхватываемое светом фар проезжающих машин, казалось каменным и ничего не выражало. Я пыталась понять, что происходит, но у меня не получалось.
Когда время, отведенное моей мамой мне на прогулки, вышло, и мы зашли в мой подъезд – я заметила странность. Что-то было не так с его глазами. Я заглянула в них, когда мы остановились между этажами, и обомлела – в них отражалась холодная пустота, а цвет стал бледным.
Необычный оттенок куда-то делся – голубого в этих глазах не было совсем, зелёный же остался, но выцвел почти добела. Моей ошибки быть не могло – я слишком напрягалась, пытаясь понять, на что похож этот цвет еще тогда, за почтой. Да и неделю назад, в кафе все было нормально. Что же случилось сейчас?
Этому было только одно логическое объяснение – я ошиблась. Я знала, что это не так – слишком тщательно я пыталась дать название цвету Мишиных глаз. Однако пока лучше списать все на неточность и принять так, не заморачиваться. Дальше покажет время. И оно показало…
Все оказалось до банального простым.
Многие парни из моего двора сидели на героине. Как однажды потом объяснял сам Миша – это казалось им следующей ступенью крутости. На эту ступень переходили те, кому было уже недостаточно просто курить сигареты, те, кто был потерянным по жизни или не мог найти себя. Героин помогал исправить это. На него возлагала надежды и я, но пока в моей жизни была только всякая мелочь. До серьезных же вещей типа опиатов, я не доходила.
В тот вечер я впервые приблизилась к титану мира тяжелых зависимостей. Он смотрел на меня через глаза моего нового бойфренда, как бы говоря: «я был здесь до тебя, я останусь и после. Ты ничего мне не сделаешь, ты не победишь. Можешь сразу сдаться и уйти».
Может, я бы и ушла, но я не знала, что Миша надвиганный1. Я знала о его отношениях с героином, я знала, что и Юра тоже сидел на игле. Я понимала, что каждый раз, когда видела их вместе, они, скорее всего, были заняты своими мутками. Но когнитивный диссонанс был в другом – я знала и то, как выглядят и ведут себя наркоманы. Миша никак не походил на одного из них.
По соседству со мной жил Даниил – белобрысый, с раскосыми зелёными глазами, как у большой дикой кошки, мальчик-мажор. У Даниила было многое – влиятельный и богатый папа, который жил по понятиям, деньги, в принципе смазливая внешность, но ума пацану не завезли. А потому не было от него и толку. Мальчик упрямо лез в неприятности. Закончилось все предсказуемо – он сел на иглу.
Он и раньше не пользовался особым уважением ни у меня, ни на районе, но с приходом героина в его жизнь – Даниил «пробил дно». Друзья и знакомые закрывали перед ними двери и перестали пускать к себе домой – никто не хотел, чтобы у него крысили мелочь по карманам и утаскивали из квартиры все, что плохо лежит.
Даниил обещал все вернуть, шел на другие уловки, показывая самые неприглядные качества человеческой натуры, но ему уже не верили. Он потерял все. Отказался от парня и влиятельный папа – тот вообще говорил, что будет благодарен, если сынулю кто-нибудь побьет. Сколько он прожил с тех пор и где сейчас – мне неизвестно. Подозреваю, что на кладбище.
Другим наркоманом по соседству был Эдик, которого все звали Весёлый (до сих пор не понимаю за что – если это веселье, то покажите мне тогда депрессию). Друг Миши, хорошо знакомый и мне. Коренастый, смугловатый, с темными пепельно-русыми волосами, серо-зелёными глазами и огромным губищами.
Под кайфом он часто засыпал в процессе диалога – ну как, засыпал… Это называлось приснуть – когда человек потухает, замолкает и, казалось бы, засыпает, но он стоит покачиваясь, иногда даже продолжая что-то бормотать себе под нос, и через несколько минут приходит в себя.
Еще Эдик чесался и этот зуд я тоже наблюдала у многих. Веселый мог начать с того, что почесал щеку, а заканчивал уже коленом. Как он это делал? Да очень просто: зачесалась щека, почесал, пока чесал – зачесалось плечо, а там рука, и вот уже чешется живот, пах, бедро, колено, пятка, что угодно.
Под ширкой2 Эдик умел даже танцевать. Он стоял в своих штанах с вытянутыми коленями и отвисшей задницей, приседая на полусогнутых ногах и раскачиваясь вверх-вниз. Выглядело так, будто Эдик танцевал под слышимую только ему музыку.
Мишу я не видела таким никогда. У него было достоинство, которого не было ни у Даниила, ни у Эдика. Миша казался мне далёкой звездой, сияющим солнцем, сказочным принцем, самым прекрасным из всего, когда-либо мной виденного – я могла назвать его как угодно, только не наркоманом. Мой парень не имел с теми маргиналами ничего общего. Он был слишком хорош.
Однако героин не мучился от комплексов и не задавался вопросами: а достоин ли я этого парня? А могу ли я его взять? Для смерти все равны и неважно – белая она или обычная…
Но ведь что-то свело нас! Миша пришел ко мне. Значит, у него было желание сделать что-то иначе, а вместе с тем и возможность жить другой жизнью. Я искренне в это верила. Как и в то, что мы бы справились.
Я не была готова отдать Мишу героину. Может, я не слишком заслуживала его, но наркотики не заслуживали тем более.
Мы встречались каждый вечер. Миша больше не пропадал, я постепенно привыкала к тому, что это мой парень, но еще боялась поверить до конца и ждала подвоха. То я боялась, что он только и ждёт, когда уснет моя бдительность и тогда делает со мной что-то плохое; то переживала, что он смеется надо мной, и скажет, что затеял эти отношения шутки ради, а я оказалась такой наивной дурочкой, что поверила. Однако поводов для паранойи у меня не было, и мои страхи так и остались страхами.
