И самое удивительное, чего раньше в Гардарики не было никогда: люди улыбались. Женщина с двумя наполненными ведрами встала на обочине, чтобы пропустить посольский экипаж, Ягайла невольно загляделся на нее, на ее полнокровную красоту, и женщина, ничуть не смутившись, улыбнулась ему. Экипаж провез его мимо, навсегда увозя прочь. Посол испытал удивительное противочувствие: грусть и радость одновременно. Как неправильно все раньше было устроено, если такие простые вещи кажутся чудесными! И как справедливо, что смерть приходит за сильными мира сего в отведенный им срок, не делая для них исключения. Еще десять лет царствования, и у Василия не осталось бы подданных: половину он перебил бы сам, остальные сгинули бы из-за беспросветной нищеты и наброшенного на них неподъемного ярма.

Ягайла никак не мог понять, почему жители Гардарики стерпели все это. Когда у них в Полыни совет господ в очередной раз поднял налоги, огромная толпа заявилась на Двор совета и побила дворян палками. Только своевременное вмешательство короля спасло горе-сборщиков от болезненной смерти.

Ягайла вглядывался в лица прохожих. Они мало чем отличались от полынян: сказывалось близкое родство народов. Но двухсотлетнее пребывание под пятой жуткого Вселенского Ханства и череда жестоких правителей, последовавшая после освобождения, сломали хребет народа. Пока полыняне медленно, но верно поднимали голову, гардары гнулись все ниже и ниже. Будем надеяться, что теперь эти бедолаги наконец отдохнут.

За промелькнувший со дня смерти Василия год кабаки позакрывали, дороги привели в порядок, почтовые станции залатали: страна будто бы просыпалась после тяжкого забытья. Отрадно было смотреть на то, как пересохшее русло заполняется полноводным ручейком.

Столица выглядела наряднее обычного, и Царицын двор больше не казался неуместной роскошью. Из покоев, куда поселили посла и его спутников, открывался отличный вид на главную достопримечательность Маков. Ягайла поймал себя на мысли, что Василия и его преступления забудут, а это красивое здание так и будет стоять здесь, чтобы люди из разных стран приезжали и восхищались им. Его символическое значение неизбежно сотрется (поговаривали, что многие идеологические нововведения Волка собираются упразднить), останется только памятник мастерству фрязских умельцев, сотворивших по поручению безумца одно из чудес света.

Ягайла раскладывал свои вещи по временному жилищу. Просторный новый трехэтажный дом за Красной стеной, прекрасный вид, каждому – отдельная комната и прислужник… Во времена Василия селили в отдалении от царских палат, за рекой, а послов из чем-то провинившихся перед царем стран и вовсе размещали в хлеву или на царской конюшне. Новое правительство каждым своим действием стремилось показать: мы – не то, что он.

Формально Гардарики правил Прокл, тридцатишестилетний старший сын Василия. Говорили, что он слаб умом, и реальная власть в руках у кучки бывших доверенных лиц Волка. Ползли слухи, что это они и умертвили царя, но по Василию никто не скорбел, так что эти вести никого не будоражили.

Из этих выступивших из тени лиц особенно выделялся некий Борис, брат Прокловой жены. Король Казимир, отправляя Ягайлу с миссией, наказал присмотреться к этому Борису и составить о нем полный доклад: кто такой, откуда, какие у него склонности и может ли от него быть выгода.

Положение нового правителя и его окружения было непрочным: далеко на востоке, в городе Глухове, подрастал Алексей, младший сын Василия от последней законной жены. К нему в это самое время направлялся тайный полынский посланник. Принимая во внимание извечные притязания Полыни на земли соседа, легко заглянуть в мысли короля Казимира: он искал ниточку, которая помогла бы ему и другим охотникам растащить Гардарики, как старый ковер.

Прием у царя был назначен на следующий день после приезда, и Ягайла, устроившись, решил выйти прогуляться по вечерним Макам. С собой он взял своего охранника Шигизмунда. Проку от него было мало, но выглядел Шигизмунд внушительно, так что некую защиту одним своим видом он обеспечивал.

Город сильно преобразился. Стоял замечательный летний вечер, заходящее солнце все еще припекало, а от реки летела приятная прохлада. Раньше при воспоминании о Маках в голову лезли кладбищенские ассоциации, теперь же город походил не большую ярмарку. На каждом клочке земли кто-то чем-то торговал, несмотря на вечернее время. Маки располагались в удобном месте, на широкой судоходной реке Синей, и торговля здесь всегда шла бойко, пока ей в горло не впились Волк и его волчата. Временно торговля на Синей свернулась, но прошло немного времени со смерти тирана, и она снова расцвела пышным цветом.

Глядя на разнообразные товары, Ягайла обрадовался, что взял с собой чуть больше денег, чем собирался. Ему хотелось привезти жене какой-нибудь ценный подарок. Гардарики славилась пушниной, и мысли Ягайлы двигались в сторону песцовой или лисьей шубки. Да и супруга ему на это недвусмысленно намекала. Посольская жена должна выглядеть ничуть не хуже, чем любая другая знатная дама. Зимы в Полыни, конечно, помягче, но тут дело в статусе: шубка из Гардарики – это символ успеха и богатства; женщинам такие символы по нраву.

Ягайла не понаслышке знал, что продавцы в Гардарики ушлые, и, расхаживая по рядам, уходил от тех, кто предлагал слишком низкую цену или чьи глаза казались ему чересчур вороватыми. Наконец он выбрал себе торговца поблагообразнее – дело решила опрятная борода лопатой – и вступил в торг. Ягайла также рассчитывал, что молчаливый маячащий за спиной Шигизмунд будет хорошим подспорьем в торге.

– Сколько? – спросил Ягайла, лаская замечательную лисью шубку.

– Сто кун, – добродушно пробасил торговец.

– Ух ты! Она из золота, что ли? – притворно удивился Ягайла: по его расчету, наценка совсем небольшая, двадцать кун или около того.

– Из лисы, настоящая, неподдельная, – сказал продавец.

– Чем докажешь? – подмигнул Ягайла.

– А чего доказывать-то? Сам не чувствуешь, что ли, какая мягкая.

Ягайла гладил шубку и уже представлял, как его жена обрадуется подарку. Но сто кун – серьезная сумма; жена, конечно, поблагодарит, но начнет ругаться, если узнает, что цену не сбил. Можно и соврать, но Ягайла не умел и не хотел обманывать жену.

– Сто кун, – протянул Ягайла. – Хочется и колется. У меня столько нет.

– А у дружка твоего? – кивнул торговец в сторону Шигизмунда.

Ягайла обернулся на Шигизмунда, тот пожал плечами. Ягайла повторил его жест. – Ну, тогда завтра зайдешь, – равнодушно сказал продавец.

– Я завтра уезжаю уже, – сказал Ягайла.

– А, нездешний, – продавец цокнул языком. – То-то я смотрю, говорок какой-то. Из Полыни, что ли?

– Угу, – кивнул Ягайла.

– Сто кун, значит, нет, – сказал продавец. – А сколько есть?

Наступал психологический момент: надо было соврать с каменным лицом, чтобы ни один мускул не дрогнул.

– Шестьдесят.

Продавец поднял бровь, внимательно посмотрел на Ягайлу.

– Бедствуете вы, что ли, у себя в Полыни?

– Не роскошествуем, это точно, – Ягайла сделал жест руками, показывая предусмотрительно скромный наряд.

– Ладно, – неожиданно легко махнул рукой продавец, – сговорились. Все равно ничего не продал сегодня. Давай сюда свои шестьдесят кун. Для супруги, небось? Ну, бери, порадуешь ее. Да сбережет вас Царица! – продавец торжественно приложил руку к широкой груди.

– Спасибо, добрый человек! – сказал Ягайла, сияя от радости и одновременно пытаясь выудить из кармана нужное число монет, не обнаружив остаток.

Пожали друг другу руки на прощанье, и Ягайла, довольный, отправился к себе. Шигизмунд потопал следом.

Неприятности не заставили себя ждать. Только Ягайла нырнул в переулок, ведущий к Красной стене и посольскому приказу, как почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. Шигизмунд тоже насторожился и несколько раз нервно кашлянул. Ягайла судорожно заозирался, но преследователей не обнаружил. Не там смотрел: три человека выскользнули из тени прямо перед ним, загораживая проход. Ягайла остановился, панически оглянулся, подыскивая пути к отступлению, но один из злоумышленников крепко схватил его за руку. Душа Ягайлы ушла в пятки, он едва сдержал возникшее вдруг нестерпимое желание обмочиться. Он обернулся на Шигизмунда: тот бросился наутек и отбежал уже довольно далеко. Хоть бы покричал, трусливый черт.