Потом в неё настилается ржаная солома, другая хуже, а от этой дух хлебный, и организмом хорошо воспринимается, вместе с печкой русской лечит фактически от всех болезней. Для вирусов и микробов всяких верная смерть. Потом и остаётся только веничком их в совок смести да в ведро помойное забросить, им там самое место.

Сверху солома дерюгой или полотенцем льняным накрывается. Там же тазик небольшой с теплой водой ставится. Обязательно веничек берёзовый кладётся для духовитости, запаха ароматного, коим обязательно надо по себе пошлёпать, место для мальков, как я, вполне позволяет. А как время пришло, вытаскивает меня бабушка из печки всего пропотевшего, распаренного, сонливого и сажает в корыто, намыливает, моет. А потом как раз каприз и произошёл, сонливость моя враз пропала. Мне после всего одеться надо, а она дала мне девчачьи штаны, ну такие, розовые с резинками у колен. Это ж надо, это же позор, возмущению моему предела не было, сильно обиделся, даже очень, а как же не обидеться, самолюбие-то задето. Я надулся и наотрез отказался их надевать. Она спокойно так сказала: «ну сиди, сиди» – и ушла. Но я же голый, сколько сидеть можно, помычал, посопел и оделся.

Рассказать, что ли, про такой конфуз? Нет, не буду, на смех подымут, опозорюсь только, промолчу лучше.

Вернулся Виктор, заорал на меня.

– Эй, хорош спать, всё готово!

– Да не сплю я, это солнышко послеобеденное в глаз заглянуло, вот и прищурился. Бодренько, воспоминания прогоняя, отвечаю ему.

– Да где ж ему не задремать, вон как голову на плечико ласточке своей положил, почти и не дышит, от волнения, видать, разволновался сердешный.

Ну достала меня кума своими подковырками, как есть достала. Ишь как заливается, весело ей. От остальных тоже, кроме смеха, никакого понимания не дождёшься. Постоянно в конфуз вводит.

Выбрал яблочко поспелее, захрустел им, сделал вид, что особого внимания не придаю её намёкам, совсем как бы не придаю. Улыбочку изобразил да намекнул, что пора бы им в баньку отчалить.

Зная, что Виктор уже со всем справился, и вода холодная в вёдрах стоит, и все помещения чистые, и венички приготовлены, в общем, все как положено, всё нас дожидается. Главное общение наше впереди ожидает, горизонт чист, в смысле ничто не должно омрачить моё благодушное настроение, причин не вижу. Если кума только какое-нибудь коленце не выкинет, да это мелочи, совсем они меня и не задевают, ну если чуток совсем, совсем маленький чуток, незаметный.

Ошибался я, как же сильно ошибался. Никак не ожидал подвоха такого, и от кого – от лучшего друга!

Ну и предложенье сделал, ну и вопросик задал.

Шепчет мне Виктор, заговорщицки шепчет.

– Как париться будем, парами или как?

Даже не моргнул, на полном серьёзе шепнул.

Сидеть сразу как-то неудобно стало, жестковато, до этого нормально сидел, удобно даже, а тут вдруг заёрзал, ещё и чесаться начал, нервно чесаться.

Я смутился, никак не ожидал такого вопроса, пришлось ещё раз смутиться, чтоб подумать.

– Но мы же ещё не поженились, неудобно как-то, да я и поцеловался-то раза два, ну или… да это и не важно, а чтоб другое – ни-ни.

Витька смеется, с хитринкой посмеивается.

– Ладно, первыми пойдут наши девчонки, а пока будут на стол накрывать здесь, под яблонькой, попаримся и мы.

А тут кума ещё добавила, подслушала, что ли.

– А слабо тебе со мной сходить, попарю, не боись, не трону, спинку потру.

А сама заливается от смеха, и остальные не отстают, я от подруги своей не ожидал такого, никак не ожидал, думал, поддержку найду, да где там. И Виктор туда же.

– Сходи, сходи.

Ещё и в плечо подталкивает, друг называется. Совсем оконфузили, в краску ввели, мямлить что-то начал, вздохнул облегчённо только тогда, когда они за порогом скрылись. Опять за яблоком потянулся, похрустеть собрался, чтоб время потянуть, не вышло, поторопил меня.

– Что ты разволновался так, нормально всё. А скажи честно: пошёл бы? Или струсил? Да ладно, ладно, шучу.

А сам хохочет не переставая. Опять по плечу хлопает.

Вот ведь пристал, репейник ей-богу.

– Да чего там особенного, что я, девок в бане не видел?! Был я с ними.

И чего мне до этого бабушка вспомнилась? И чего это из меня выскочило про баньку совместную рассказать. Это же личное, секретное, но деваться некуда, придётся опять в деревню, в прошлое заглянуть. А что делать, сказал «а», говори и «б».

– Ну-ка, ну-ка, давай колись, где это ты побывать успел, давай, не стесняйся.

– Где-где, у бабушки в деревне, я там до самой школы жил, да и потом на всё лето отправляли.

– Так интересно, начинай, посмотрю на твой моральный облик.

– Нечего на него смотреть, облик как облик, вполне нормальный. Так вот, дело-то житейское, мыться ведь надо было, надо. А то мог цыпками зарасти. А у нас в деревне не у каждого своя банька была. Поэтому на несколько дворов как бы общая имелась.

Взрослым, сам понимаешь, с нами поодиночке возиться некогда. У них забот и так немерено, работать-то им в деревне с утречка приходится и до самого горизонта, дотемна значит. И к тому же своих забот хватает, у каждого своё хозяйство имеется. Вот и загоняли в неё нас, пацанов, вместе с девчонками.

Не баня, а полный страх, все же голые.

В деревне, сам знаешь, пацаны, в отличие от городских, раньше взрослеют, а девчонок сама природа ещё раньше соком наливает, потому и стыдился очень.

Тут ведь как? И совестно, неприлично вроде, и любопытство разбирает. Поди разберись со всем этим. Раньше, когда совсем малыми были, особо и не стеснялись, как должное принимали. Это уж потом, подгляделками занимались, глаза круглыми делали.

Конечно, мыться старались как бы по очереди, да раздеваться и одеваться приходилось вместе.

Да и девчонки те ещё были, особенно кто постарше.

Они, чертяки, одежду нашу перепутают и смеются, как мы голые в предбаннике мечемся. Да из пацанов, кто на голову повыше был, не торопился баньку покинуть. Тут и не знаешь, кто за кем подсматривал. После одни разговоры у мальчишек были. Что, да где, да как, не без этого, и следующую баньку ждали кто со страхом, а кто и нет.

Ну, ты чего, Виктор? Чего зашёлся-то?

Ничего смешного я в этом не вижу, не до веселья мне было, срамота одна, а не веселье. Да погоди, не смейся. Ну вот досмеялся, уже и кашель пробил, а нечего было спрашивать, только нервничать меня заставляешь.

Ты только девчонкам не выдавай меня, стыдно мне будет до крайности, а кума вообще страшно подумать, что из этой истории раздуть может, опозорит, на весь божий свет опозорит. Не выдашь?

Виктор попытался сказать что-то, да помимо смеха, икота пробрала, запунцовился от неё, помидорный стал, не овощем, конечно, а цветом. Красивенький такой заделался, красненький, как будто только-только из баньки вышел. Сам напросился, вот теперь сиди и борись с приступом своим гомерическим.

Даже пёс из будки, что за садом стоит, до этого внимания на нас не обращавший, не поленился, вылез и побрехал немного в поддержку Виктора. Но быстро умолк, и правильно, чего зря горло напрягать.

Виктор успокоился, не совсем, конечно, так, почти успокоился. Опять попросил его тайну мою сохранить – кивнул в знак согласия, говорить-то ещё не может.

Вот и девчонки наши вернулись, ух какие же они после баньки красивые, румяные. Ну моя половинка, само собой, всех румяней и красивей, а как же, всяк кулик своё болото хвалит. У меня даже слюнки потекли, до чего ж они аппетитно выглядят. Суматоха началась, впечатлениями делиться стали. И пошло-поехало, шуточки посыпались, ну прочие разные приятности в разговорах. Как скворчата желторотые загомонили, до невозможности приятно.

На девичий гомон пес опять голову из будки высунул, приподнял ухо, второе не стал, заленился. Хотел, видно, послушать, о чем это так разгалделись, но, видно, не разобрал, да и сложно разобрать, когда они все вместе, одновременно впечатлениями делятся. Опустил ухо, так и не узнав последние новости, зевнул на прощание и обратно в будку дремать залез, сиеста у него дневная.