Мы только что сказали о его женитьбе, обратим теперь внимание на его молодую жену, в салоне которой преобразовалось парижское общество. Франсуаза Скаррон была дочерью Констана д'Обинье, барона Сюримо, который без согласия отца женился на Анне Маршан, вдове Жана Куро и потом убил ее за неверность вместе с любовником. Женившись в 1627 году на Жанне Кардильяк, дочери губернатора Шато-Тромпета, он имел от нее сына и дочь, родившуюся 27 ноября 1635 года в тюрьме. Эта дочь, судьба которой началась так печально, и была Франсуаза д'Обинье — сначала супруга поэта Скаррона, затем морганатическая супруга короля Луи XIV.
Франсуаза была окрещена по католическому обряду; ее крестным стал герцог Ларошфуко, отец автора «Максим», а крестной — Франсуаза Тирако, графиня де Нейян. Спустя несколько месяцев после рождения девочка была увезена из тюрьмы г-жой Вильет, сестрой Констана д'Обинье. Через несколько лет Констан выхлопотал разрешение быть переведенным в Шато-Тромпет, и г-жа д'Обинье потребовала дочь назад. Франсуазе было года четыре, когда дочь тюремщика, имевшего много серебряной посуды, играя с ней, упрекала ее в бедности, на что малышка отвечала: «Но я — дворянка, а ты нет!»
В 1639 году д'Обинье был выпущен из тюрьмы, и поскольку он не пожелал отречься от кальвинизма, то не мог жить во Франции и уехал на Мартинику. Во время плавания девочка заболела и впала в летаргический сон; врач объявил о смерти и ее собрались уже бросить в море, как это принято, но мать, наклонившись, чтобы в последний раз поцеловать свое дитя, почувствовала слабое дыхание и чуть слышное биение сердца и с восторгом унесла ее в свою каюту, где ребенок открыл глаза.
Спустя два года, на Мартинике, мать и дочь, сидя на траве, собирались откушать молока, как вдруг услышали легкий шум, сопровождаемый пронзительным свистом — к ним с поднятой головой и сверкающими глазами приближалась огромная змея. Схватив девочку за руку, г-жа д'Обинье бросилась в сторону, а змея подползла к чаше, выпила молоко и уползла.
Стараниями г-жи д'Обинье дела бедных изгнанников на Мартинике начали поправляться, когда мужу пришла в голову пагубная мысль послать жену во Францию узнать, нельзя ли спасти что-нибудь из секвестрованного имущества. В отсутствие жены Констан пустился в игру и проиграл все вновь приобретенное, и когда г-жа д'Обинье ничего не достигнув во Франции возвратилась на Мартинику, то нашла его снова совершенно разоренным. У семьи не оставалось ничего, кроме жалованья поручика, да и этого жалованья они забрали вперед столько, что когда Констан в 1645 году умер, а г-жа д'Обинье решила вернуться в Европу, то вынуждена была оставить свою дочь в залог главному кредитору. Впрочем, тому скоро надоело кормить ребенка даром и, ни на что не рассчитывая, он отослал девочку во Францию. Г-жа д'Обинье была едва ли не беднее прежнего, и г-жа Вильет, которая уже прежде брала ребенка, предложила забрать Франсуазу, на что мать согласилась с большим страхом, опасаясь, как бы дитя ее не стало кальвинисткой, поскольку религиозные дела и так погубили ее жизнь. Опасения сбылись, и спустя немного времени под влиянием тетки ее дочь переменила веру. Тогда г-жа де Нейян, крестная, состоявшая при Анне Австрийской, выхлопотала повеление удалить девушку из дома г-жи Вильет и забрала ее к себе, где приняла все меры, чтобы опять обратить Франсуазу в католичество. Однако просьбы, богословские речи и прочее оказались бесполезными — та, которая впоследствии имела прямое отношение к отмене Нантского эдикта, готова была стать мученицей за веру, которую впоследствии будет преследовать.
Г-жа де Нейян решила действовать унижением, и на девушку возложили тяжелые домашние обязанности — она стала ключницей, отпускала овес лошадям, бегала за слугами, ибо тогда колокольчики не были еще в употреблении. Более того, г-жа де Нейян, вообще скупая, мучила холодом свою крестницу, и та однажды чуть не задохнулась от горячих углей, которые принесла в медном сосуде в свою комнату, чтобы согреться. Этот случай заставил мать забрать ее и поместить в монастырь Ниортских Урсулинок, но ни г-жа де Нейян, ни г-жа Вильет не хотели платить за нее. Наконец, побежденная более бедами, нежели разъяснениями и требованиями, и полагаясь на уверение своего духовника, что тетка, которую Франсуаза обожала, не будет осуждена на вечные муки, она снова приняла католичество.
Девушка пробыла в монастыре с год, но поскольку за нее не платили, урсулинки предложили ей удалиться, и она возвратилась к матери только для того, чтобы увидеть ее умирающей от печали и нищеты. Удрученная горем, Франсуаза три месяца не выходила из своей маленькой комнатки, помышляя о том, что не лучше ли наложить на себя руки и соединиться во гробе с матерью, нежели влачить жизнь, в которой она встречала одни несчастья. Наконец г-жа де Нейян сжалилась и вновь поместила девушку к урсулинкам, а вскоре взяла ее с собой в Париж в свой дом на прежних условиях.
В числе гостей дома г-жи Нейян часто бывал маркиз Виларсо, поклонник Нинон Ланкло, который увлекся развивающейся красотой Франсуазы, и начал усердно за ней ухаживать. По этому поводу Буаробер написал маркизу послание в стихах, где, отдавая должное прелестям девушки, предупреждал о ее гордости и оказался прав. М-ль д'Обинье познакомилась также с кавалером Мере, который в обществе ученых дам считался человеком со вкусом, и он открыл в девушке не только красоту, но и тонкий, приятный ум, тем замечательный, что никто не занимался его развитием и он расцвел сам собой как полевой цветок. Мере очень нравилась м-ль д'Обинье и он, называя своей юной индеанкой, знакомил ее со светом, обучал приличным манерам, однако та чувствовала себя несчастной по-прежнему и повторяла часто, что желает только найти благодетеля, который бы внес за нее деньги для поступления в монастырь.
Скаррон жил напротив дома графини де Нейян и хотя был только поэтом и бедняком по временам он оказывал такие благодеяния, что богатые люди пожимали плечами. Кавалер Мере говорил Скаррону о покровительствуемой им индеанке, и тот пообещал найти в своем кошельке и кошельках своих знакомых сумму, которую следует внести в монастырь за несчастную сиротку. Мере сообщил добрую весть Франсуазе и она с радостью побежала к Скаррону поблагодарить, но поэт, увидев ее такой молодой и прекрасной, услышав ее изящную речь, переменил намерения.
— Милостивая государыня, — заявил он, — с момента, как вы пришли, я передумал! Я не хочу ничего давать, чтобы содействовать вашему заключению в монастырь!
Франсуаза опечалилась.
— Погодите, — продолжил Скаррон, — я не хочу, чтобы вы стали монахиней, поскольку хочу на вас жениться. Мои люди иногда меня бесят, но я не могу побить их, друзья от меня уходят, а я не могу пойти за ними! Наоборот, мои слуги под командой молоденькой хозяйки будут во всем повиноваться, а друзья, без сомнения, сбегутся, когда увидят у меня прекрасную жену. Сударыня, я даю вам неделю на размышление.
Хотя Скаррон был безногим, он имел репутацию доброго и веселого человека, что в обществе ценилось более славы поэта. Имея возможность его часто видеть, м-ль д'Обинье оценила эту личность и на восьмой день объявила о своем согласии. Через несколько дней по вступлении в брак, она писала брату:
«Я недавно вышла замуж, но сердце здесь значит мало, а тело, говоря прямо, ничего не значит».
Скаррон не обманулся — под управлением молодой хозяйки слуги стали покорными, а вскоре сбежались и друзья. Дом Скаррона стал местом встреч умников двора и города и в описываемое нами время считалось модной необходимостью бывать у него.
Однако Скаррон состоял в числе активных фрондеров и часть сатирических пьес против Мазарини вышла из его арсенала. Впрочем, это было отчасти справедливо, поскольку министр, в видах экономии, лишил поэта пенсии, которую он по болезни получал от королевы, и тот мстил оружием, дарованным ему Богом. К несчастью, Мазарини вернулся в Париж еще могущественнее, и прелестная г-жа Скаррон, заботой которой было заставить упрямых слуг стать послушными и возвратить мужу разбежавшихся друзей, нажила теперь и другие заботы — помирить мужа с двором.
