— Он желает исполнения трех указаний! — твердым голосом произнесла м-ль де Монпансье. — Во-первых, все парижане должны взяться за оружие!

— Уже исполнено! — отозвался маршал д'Опиталь.

— Во-вторых, отрядить из городского ополчения 2000 человек и послать их на помощь принцу Конде!

— Этого сделать нельзя, — ответил маршал, — ибо можно отделять отряды только от регулярного войска, а не от дружины, собранной наскоро из народа, не знающей военной организации и не умеющей даже владеть ружьем! Но будьте спокойны, ваше высочество, 2000 человек будут направлены принцу.

— В-третьих, — закончила принцесса, сказав это последним, как самое важное, — пропустить войска из Пуасси от заставы Сен-Оноре до застав Сен-Дени или Сент-Антуан!

Это требование действительно оказалось достаточно серьезным, так при его объявлении маршал д'Опиталь, городской голова и другие советники смотрели друг на друга, ничего не отвечая. Понимая положение Конде, который продолжал сражаться с превосходящими силами неприятеля, принцесса стала настаивать.

— Мне кажется, господа, — снова начала она, — что тут нечего особенно рассуждать. Его королевское высочество, мой отец, был всегда расположен к Парижу, и когда речь идет о его спасении, а также спасении принца Конде, он вправе требовать от вас признательности! Кроме того, господа, вам не безызвестно и то, что кардинал возвращается с самыми злыми намерениями, и, если Конде будет разбит, изгнавшие кардинала и назначившие цену за его голову не найдут себе места и сам Париж, без сомнения, будет предан огню и мечу! Нам, милостивые государи, следует постараться избежать этого несчастья, и мы окажем великую услугу королю, если сохраним ему лучший город его государства, его столицу, которая всегда готова верой и правдой служить своему монарху!

— Но, подумайте сами, ваше высочество, — стал возражать маршал д’Опиталь, — если бы наши войска не подошли бы к столице, то и королевские войска не были бы здесь!

— Я думаю, сударь, — ответила принцесса, — что в то время, как мы здесь спорим, принц Конде находится в опасности, и если он погибнет потому только, что ему не подали помощь, то Париж покроется вечным стыдом! Вы можете ему помочь, господа, пошлите же помощь скорее!

Речь принцессы произвела впечатление. Все члены собрания встали и удалились в другую комнату для совещания, в продолжение которого принцесса, встав на колени перед окном, откуда была видна церковь св. Духа, молилась. Совещание оказалось продолжительным, наконец советники возвратились в зал, и маршал д’Опиталь сообщил принцессе, что как он, так и все г-да советники, готовы исполнить все приказания принцессы. После этого принцесса послала Жарзе к принцу Конде, а маркиз ла Буле, не теряя времени, поспешил с приказанием отворить ворота заставы Сент-Оноре войскам из Пуасси.

Между тем, сражение продолжалось уже в предместьях Парижа, и слышались пушечные выстрелы. М-ль де Монпансье решила сама посмотреть, в каком положении находятся дела, и, выйдя из Думы, направилась в карете к заставе Сент-Антуан. Улицы были переполнены народом, раздавались крики об измене, что принца Конде, защитника города, оставляют без помощи. Один из толпы подошел к карете принцессы.

— Ваше величество, — сказал он, указывая пальцем на маршала д'Опиталя, — как вы терпите при себе этого мазариниста? Если вы им недовольны, скажите слово и мы с ним с удовольствием разделаемся!

— Напротив, — отвечала принцесса, — я им очень довольна, он сделал все, чего я желала!

— Ну, хорошо! — продолжал угрожать парижанин. — Пусть он возвращается в Думу и ведет себя, как должно!

Маршал не заставил просить себя два раза и уехал в Думу, а принцесса поехала дальше. На улице Таксерандери она увидела ужасное зрелище — раненого герцога Ларошфуко, у которого мушкетной пулей были пробиты оба глаза и кровь заливала все лицо. Герцог сидел на лошади, поддерживаемый с одной стороны сыном, принцем де Марсильяком, за другую руку его держал Гурвиль, один из его друзей. Оба они заливались слезами при виде страданий герцога, который уже не мог надеяться когда-либо возвратить себе зрение. Принцесса хотела было заговорить с ним, но он ничего не видел и не слышал и только стонал.

На улице Сент-Антуан принцесса увидела Гито, бледного, с расстегнутым камзолом и поддерживаемого солдатами.

— Ах, мой бедный Гито! — воскликнула принцесса. — Что с тобой случилось?

— Что случилось? — отвечал Гито. — О, я ранен, принцесса, пулей навылет!

— Но ведь ты же умрешь от этого? — взволновалась принцесса.

— Кажется, нет, ваше высочество, — простонал Гито в ответ.

Сказав раненому несколько теплых слов, принцесса поехала дальше и вскоре встретила Валона, одного из сопровождавших ее в Орлеан генералов, раненного в бок.

— А! — крикнул он, увидев едущую навстречу принцессу. — Мы пропали!

— Совсем нет! — гордо ответила та. — Напротив, скажите лучше, мы все спасены, ибо я сегодня командую в Париже как прежде командовала в Орлеане!

— Прекрасно! — сказал тогда Валон. — Это возвращает мне храбрость, а то я было совсем пал духом. Я уверен, что под вашим руководством все пойдет к лучшему!

Чем ближе подъезжала принцесса к заставе Сент-Антуан, тем чаще встречались раненые, которых несли со всех сторон. Все говорили о принце Конде, который никогда еще так не отличался — он поспевал повсюду и там, где появлялся, творил чудеса. Принцесса послала офицеру на заставе подписанную членами городской Думы бумагу, уполномочивающую ее действовать по своему усмотрению, и приказала пропускать всех людей принца Конде в город и обратно, а сама вошла в дом контролера Лакруа, который находился рядом с Бастилией. Очень скоро прибыл принц Конде, узнавший о ее приезде. Принц был в самом непрезентабельном виде — лицо покрыто пылью, волосы растрепаны, рубашка забрызгана кровью, а латы разбиты многочисленными ударами.

— Ах, принцесса! — воскликнул принц, бросая к ее ногам окровавленную шпагу. — Вы видите меня в отчаянии! Я лишился всех моих друзей! Герцог Немурский, Ларошфуко и Кленшан ранены смертельно, только я, благодаря Богу, остался жив и невредим, хотя и не щадил себя!

— Успокойтесь, дорогой принц! — ответила де Монпансье. — Им не так худо, как вы думаете! Кленшан в двух шагах отсюда, и доктор за него отвечает, Ларошфуко ранен опасно, но если Богу будет угодно, он поправится, а рана герцога Немурского менее всего опасна!

— Ах! Вы возвращаете мне силы, — проговорил дрожащим голосом Конде, — ибо сердце мое разбито от тоски и отчаяния! Извините меня, но я не могу удержаться от слез по стольким храбрецам, пролившим свою кровь из-за нашего дела! — Высказав это, принц горько заплакал. Эта чувствительность тем более заслуживала уважения, что проявлялась в принце крайне редко. Когда он несколько успокоился, принцесса сказала:

— Может быть, принц, вам лучше отправиться в город?

— О, нет, нет! — ответил Конде. — Ни за что на свете! Самое горячее дело, правда, кончилось, но я постараюсь, чтобы остальная часть дня прошла в стычках. Прикажите только пропустить в город весь обоз и оставайтесь на своем месте, чтобы в случае необходимости к вам можно было обратиться.

— Итак, — повторила принцесса, — вы не собираетесь уехать в город?

— Нет, не хочу! — твердо заявил Конде. — Иначе меня, среди бела дня, обвинят в том, что я отступил перед мазаринистами! Пойдем, Гула! — обратился он к оруженосцу. — Подай мне мою шпагу и примемся опять за дело! — И с этими словами, поклонившись принцессе, он сошел с лестницы, ловко вскочил на поданную ему лошадь и снова бросился в сражение.

Принцесса, став у окна, провожала его глазами, и ей представилось самое печальное зрелище: мимо дома пронесли одного из друзей принца Конде, прекрасного маркиза ла Рош-Гальяра, раненного в голову и залитого кровью. Содрогнувшись, м-ль де Монпансье отошла от окна и, чтобы забыть страшную картину, занялась энергично делами. Она отдала приказание пропустить через заставу Сент-Антуак обозы, как просил принц Конде, и послала их на Королевскую площадь, где отряд в четыреста солдат получил приказ состоять в бессменном карауле. Потом она поставила на Сент-Антуанском и Арсенальском бульварах четыреста мушкетеров, присланных из города от Думы.