— Миссис Миллс обещала мне постелить в вашей комнате. Так что вам придется ночевать здесь. — Алекс не видел, но догадался, что Елена указала на диван. И снова она была зла, и снова чеканила каждое слово, и снова Алекс повторял, как повторял прежде:

— Я видел.

— Ради бога! Спасибо, устроили праздник. А я ведь только обрадовалась, что Николь спустилась со своего чердака, что впервые за месяц наконец-то вышла из дома. Вы такое представить можете? Посидите взаперти — посмотрю я на вас.

— Я видел, — повторил Алекс упрямо, открыл глаза и, сделав к Елене шаг, сомкнул загорелые пальцы на ее белом предплечье. — Я видел, я ее почти вытащил. Я чувствовал!

Пальцы сжались сильнее, Алекс притянул Елену к себе и выдохнул прямо в губы:

— Чувствовал, как сейчас вас.

Но Елена стряхнула его руку и припечатала сурово:

— Хватит. Вы соврали мне, соврали, что говорили с Николь, а она клянется, что в глаза вас не видела.

— Неправда.

— Да плевать я хотела! Завтра же заберу дочь отсюда. А вам… вам, наверное, стоит подзадержаться. У вас, видно, что-то семейное.

***

— Вы напугали ее.

Алекс едва успел задремать, прикорнув на неудобном скрипучем диване среди линялых подушек и пыльных шкур, когда девичий голосок вырвал его из хмари и призвал к ответу.

— Иди спать, — пробурчал Алекс, с трудом разлепил глаза, но в полутьме различил лишь смазанный силуэт. Пожевал пересохшими губами и добавил: — А лучше — собирай чемодан.

— Я не уеду, — припечатала девчонка. — Это и мой дом тоже.

— Завещание покажет.

Николь рыкнула, будто недовольный зверек, но вопросов не задала, а значит, знала. Но Алексу было теперь плевать: только бы настало утро, только бы просветлело в голове и полегчало в груди, и тогда можно будет уехать, и можно будет забыть. Но противная девчонка не собиралась сдаваться: босые ноги прошлепали от лестницы до дивана, и настойчивый голосок раздался прямо над ухом:

— Вы должны поговорить с мамой и убедить не забирать меня. Это ваша вина! Вы ее напугали.

Алекс попробовал было отмахнуться, но Николь уже присела на подлокотник дивана и весело, со смешком зашептала:

— Вы зря не волнуйтесь: так уже было. Два года назад — тоже перед Днем Всех Святых — отец на глазах у мамы бросился вытаскивать меня из пруда. Не вытащил, конечно, — некого было вытаскивать. Они искали тело несколько часов, вызвали спасателей, даже воду спустили. Ходили там по колено в тине, с баграми и палками. И никто не догадался заглянуть в мою комнату.

— Значит, отец тоже видел?

— Отец пару раз, миссис Миллс и даже садовник. Все, кроме мамы. Она не может увидеть: ее защищают камни. Вам я тоже подарю амулет, если поможете.

Она тараторила увлеченно и бойко. И несла, конечно, полнейшую чушь, но Алекс хотел верить. Верить, что не он один сходил с ума и видел то, чего быть не могло.

Он выдохнул, приподнялся и, взяв Николь за подбородок, повернул изуродованной щекой к затухающему камину:

— А с лицом-то у тебя что?

— Ух ты! А вы не церемонитесь. — Николь впервые стушевалась, опустила глаза, но вырываться не стала, позволяя Алексу рассмотреть бугристые шрамы, располосовавшие пол-лица. — Если я расскажу, вы поговорите с мамой? Скажи́те, что были пьяны или что-то скурили, выпили пару лишних таблеток… Вы вроде не дурак, придумайте что-нибудь.

— Зачем тебе здесь оставаться? Тоже мне курорт.

— Я не могу иначе. Эта земля меня бережет.

***

В маленькой комнате, спрятанной под самой крышей, горели электрические свечи и тыквенные фонарики, пахло ромашковым чаем, сдобой да книжной пылью, и впервые за долгое время Алексу было, пожалуй, уютно. Он даже позволил себе расслабиться: сел у трюмо, вытянул в проход ноги и, повертев в руках потрепанный томик Фицджеральда, аккуратно поставил на книжную полку.

— Вы знали, что в этом пруду утонула однажды ведьма? — спросила Николь с набитым ртом и, облизнув пальцы, взяла с блюда, стоявшего поверх одеяла, уже третий кусок пирога. — Говорят, перед смертью она отвергла хозяина, и тот в отместку не позволил похоронить ее так, как требовала вера. Поэтому ведьма не нашла покоя, а значит, она все еще где-то здесь.

Николь сидела на кровати, накинув на плечи цветастое пончо, и с любопытством посматривала на Алекса, будто теперь он стал главным экспонатом отцовской коллекции.

— Раньше здесь было индейское кладбище, — не дождавшись ответа, продолжала Николь, — и в саду до сих пор стоят древние камни. А еще говорят, когда строили дом, погибших рабов закапывали прямо под стенами. Без прощаний, без ритуалов. Только иногда местный священник читал над ними молитвы. Но какой толк от чужого бога, который, кажется, и сам в себя-то не верит?

Николь говорила все тише и тише, с каждым словом меняясь в лице, пока не стала похожа на тряпичную куклу с пустыми глазами. Но и тогда ее взгляд сверлил Алекса, будто насквозь.

— Этот дом, он ведь стоит на костях. И я, по-своему, тоже.

Помолчала, нервно дергая изуродованной щекой, сжала в горсти подол белой сорочки и наконец выдохнула придушено и робко:

— Бабушка рассказала: когда мама была беременна, нас, детей, было двое. Но потом я осталась одна. Поглотила ту, другую…

— Так вот в чем загвоздка? — хмыкнул Алекс. — В синдроме исчезнувшего близнеца?

— Да никуда она не исчезла! — возмутилась Николь. — Я чувствую ее. И всегда чувствовала! Даже когда не знала.

— Всему найдется объяснение, если хорошо поискать. — Снова хмыкнул Алекс: после него у мамы было несколько выкидышей, так что мертвыми младенцами его было не удивить. — Квантовая запутанность, например. Ничто не исчезает без следа, вот и она не исчезла: ваши частицы продолжают чувствовать друг друга, только и всего.

— Сразу видно, что ты задрот, — скривилась Николь и, сбросив пончо, соскользнула босыми ногами на пол. — Ну, объясни, умник, что же это за частицы такие, которые душат меня изнутри? Которые хотят меня уничтожить и с которыми ты разговаривал здесь, в этой комнате. У нее ведь не было шрамов, верно?

Но Алекс уже ни в чем не был уверен: иногда подводят даже глаза. И уж точно он не верил, что говорил с призраком.

— Она не призрак, — догадалась о его мыслях Николь и с вызовом скрестила на груди костлявые белые руки. — Она не умирала — она просто не родилась. Душа, которой не досталось тела. И она пыталась забрать мое!

— А ты, значит, решила: «не доставайся же ты никому»?

Николь вспыхнула, прижала ладонь к щеке, и Алекс снова подумал, до чего же эта девчонка похожа на его бабушку: у той тоже после инсульта, считай, осталось лишь пол-лица.

— Я пыталась защититься. Бабушка моя говорила, я должна терпеть, должна искупить вину за то, что убила сестру или брата. И обращалась со мной так, будто я всего лишь сосуд. Я росла, но меня становилось все меньше и меньше, словно я исчезала, чтобы уступить место другой… Мне казалось, я уже не чувствую тела, что меня вытеснили, что еще немного — и меня не станет. Я испугалась.

Николь подошла ближе, встала напротив Алекса и потянула сорочку вверх, обнажая тонкие, как у олененка, ноги: они тоже оказались исполосованы шрамами. Но Алекса удивили не шрамы, а то, каким спокойным и уверенным стал голос сумасшедшей девчонки:

— Я не причиняла себе вреда, лишь хотела вернуть контроль. — Задумалась, оправила подол сорочки и отступила к окну, за которым чернела ночь. — На время помогало. Но потом бабушка умерла, мама забрала меня к себе, а здесь… Может, нам просто не стоило вновь приближаться к ее «частицам»? Что там твоя «запутанность» на это говорит?

— Советует найти хорошего психиатра.

Но Николь проигнорировала его слова и легко перескочила с темы на тему:

— Я не знаю, что случилось с той девочкой. Не помню, как толкала ее. Только то, что она была красивая, как с картин Тициан, и так задорно смеялась, — идеальный сосуд.

— То есть толкнула ее не ты, а твоя призрачная сестричка? Решила раздобыть себе тело?