Обрисовывая в июне 1914 г. адмиралу Битти мировую обстановку, царь указал, что распад Австро-Венгерской империи – вопрос лишь времени и недалек день, когда мир увидит отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне, вероятно, отойдут к Сербии, трансильванские румыны – к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению царя, послужит общему миру.

Однако в конце июня 1914 г. в Сараево сербский националист Гаврила Принцип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Фердинанда. Жесткий австрийский ультиматум был принят Сербией за исключением пункта, касающегося суверенитета страны. Несмотря на это, в четверг 30 июля 1914 г. австрийский император Франц-Иосиф провозгласил полную мобилизацию Австро-Венгрии.

Россия стояла перед выбором. В решающий момент министр иностранных дел Сазонов прямо сказал царю в Петергофе: «Или мы должны вынуть меч из ножен. чтобы защитить наши жизненные интересы… или мы покроем себя вечным позором, отвернувшись от битвы, предоставив себя на милость Германии и Австрии». Император согласился с этими доводами. Видя военные приготовления Вены, Николай тоже объявил о всеобщей мобилизации. Аппараты Центрального телеграфа Петербурга разнесли во все концы империи роковой приказ.

Приказ о мобилизации был серьезным обстоятельством, но германский генерал фон Хелиус докладывал из Петербурга в Берлин: «Мобилизация здесь осуществляется из-за страха перед грядущими событиями и не затеяна с агрессивными замыслами, издавшие приказ о мобилизации российские власти уже устрашены возможными последствиями». Тем не менее, кайзер Вильгельм ответил на мобилизацию России ультиматумом – если Россия не прекратит военных приготовлений, Берлин будет считать себя в состоянии войны с Петербургом.

Приказ о мобилизации французской армии поступил в тот же день. Что же, случилось худшее. По словам историка Г. Ферреро, «государства западной цивилизации в конечном счете осмелились сделать то, что в предшествующие века посчиталось бы безумием, если не преступлением – они вооружили массы людей».

Германский ультиматум Франции (с требованием отдать под германское командование приграничные французские крепости) истекал в час дня 1 августа. Через пять минут германский посол фон Шен потребовал ответа, и на Кэ д’Орсэ ему ответили, что «Франция будет действовать в соответствии со своими интересами». Тогда Германия объявила войну Франции.

Какова позиция Британии? «Нам, – докладывает после беседы с Сазоновым британский посол Бьюкенен своему министру иностранных дел, – придется выбирать между активной поддержкой России или отказом от ее дружбы. Если мы ее теперь покинем, то мы не сможем рассчитывать на дружественные отношения с ней в Азии, которые для нас столь важны».

Вступление в войну, которая сокрушила миллионы судеб и не принесла желаемого ни одной стране-участнице, произошло необычайно легко. Словно мир решил забыть об ответственности. Английский историк Гордон Крейг пишет о начале войны: «Это была необычайная смесь нереализованного патриотизма, романтической радости по поводу возможности участия в великом приключении, наивного ожидания того, что тем или иным способом этот конфликт разрешит все прежние проблемы. Большинство немцев верило также ревностно, как и большинство англичан и французов, что их страна стала жертвой брутального нападения; выражение «мы этого не хотели, но теперь мы должны защищать свое отечество» стало общей формулой и вело к впечатляющей национальной консолидации. Русская мобилизация разрешила сомнения тех, кто критически относился к довоенной политике Германии».

Россия вступила в войну, не имея ясно очерченной цели. Она выполнила союзнические обязательства перед Францией, основываясь на желании ослабить германское влияние внутри страны и нейтрализовать «претензии Германии на военное и политическое доминирование». Ведь в случае победы Германии, полагал Сазонов, «Россия теряла прибалтийские приобретения Петра Великого, открывшие ей доступ с севера в западноевропейские страны и необходимые для защиты ее столицы, а на юге лишалась своих черноморских владений, до Крыма включительно, предназначенных для целей германской колонизации, и оставалась, таким образом, после окончательного установления владычества Германии и Австро-Венгрии на Босфоре и на Балканах, отрезанной от моря в размерах Московского государства, каким оно было в семнадцатом веке». Какими бы разными ни были цели России и Запада, в одном они были едины – следует подорвать силы германского империализма (именно этот термин употребили все три главных союзника – Британия, Франция и Россия).

Анализ взглядов царя и его министров приводит к выводу, что союз с Западом рассматривался ими как долговременная основа русской политики, а не только как инструмент ведения данной конкретной войны. Именно исходя из этого стратегического курса, Россия не готовилась требовать от Германии, в случае ее поражения, многого. Петроград видел гарантии от германского реванша в тесном союзе с Западом.

Национальное единство немцев в августе 1914 г. было впечатляющим. Кайзер заявил 4 августа: «Я больше не различаю партий, я вижу только немцев». Почти все из них считали войну путем к освобождению от британских цепей и одним из шагов к европейскому и мировому возвышению. Историк Фридрих Майнеке писал в эти дни: «Мы должны сокрушить Британию до такой степени, чтобы она признала нас равной себе мировой державой, и я верю, что наша мощь для достижения этой цели достаточна».

В России национальный порыв был не менее впечатляющим. 2 августа в громадном Георгиевском зале Зимнего дворца, перед двором и офицерами гарнизона, в присутствии лишь одного иностранца – посла Франции, – император Николай перед чудотворной иконой Казанской Божьей Матери повторил слова императора Александра I, сказанные в 1812 г.: «Офицеры моей гвардии, присутствующие здесь, я приветствую в вашем лице всю мою армию и благословляю ее. Я торжественно клянусь, что не заключу мира, пока останется хоть один враг на родной земле».

По оценке военного министра Сухомлинова, «война с Германией была популярна в армии, среди чиновничества, интеллигенции, во влиятельных промышленных кругах». Господствующей стала идея, самым простым образом выраженная в выступлении Сазонова в Думе третьего августа 1914 г.: «Мы не хотим установления ига Германии и ее союзницы в Европе». Руководители почти всех политических партий выразили готовность идти на жертвы, чтобы избавить Россию и все славянские народы от германского доминирования.

Депутаты Государственной думы почти единодушно (исключая лишь большевиков) объявили правительству о своей поддержке. Военные кредиты были приняты единогласно, и даже социалисты, воздержавшиеся от голосования, призывали рабочих защищать свое отечество от неприятеля. Демократы ждали после сопутствующего войне национального единения наступления эпохи конституционных реформ. Французский посол вынес из этого заседания впечатление, что русский народ, который не хотел войны, будучи застигнутым врасплох, твердо решил взять на себя ее бремя. Даже руководители социалистических партий проповедуют верность воинскому долгу, но они убеждены, что война приведет к торжеству пролетариата.

Война сблизит все социальные классы, непосредственно познакомит крестьянина с рабочим и студентом, она выявит недостатки бюрократии, заставит правительство считаться с общественным мнением, в дворянскую касту вольется демократический элемент офицеров запаса (так же, как это было во время Русско-японской войны, без чего военные мятежи 1906 г. были бы невозможны).

В 5 часов утра 3 августа из лондонского Форин-оффиса в британское посольство в Петербурге поступила лаконичная телеграмма: «Война с Германией, действуйте». Посольство было засыпано цветами. В присутствии царя Бьюкенен предложил тост за «две наиболее мощные империи в мире», которые после войны будут определять ход мировых дел, с чем Николай Второй «сердечно согласился».