Раздается оглушительный треск. Это подламывается лед под остановившимся самолетом. Он оседает наполовину, удерживается на крыльях. Секунду-другую кажется, что всё обошлось, люди спасены. Но снова затрещало, и стальная туша уходит вниз, остается только огромный пролом, над которым мгновение спустя вздувается пузырь.

– Полундра! – кричит летчик, потому что по направлению к вам с ужасающей быстротой протягивается змеящаяся линия трещины. Вы еле успеваете отскочить.

Бортпроводница пронзительно визжит, женщина в платке заходится рыданиями, летчик матерно ругается.

– На берег, быстро! – приказывает он. – После поплачем! Как бы новые трещины не пошли!

Все вы, проваливаясь в снег, бежите к обрыву, над которым темнеют стволы сосен.

– Не оборачиваться! – покрикивает летчик. – Раскисать некогда! В темпе, в темпе, не то померзнем к чертям собачьим. Эх, бушлат не взял, не до того было.

Одеться не успел никто. Вы в пиджаке, ваша соседка в вязаной кофте, бортпроводница вообще в форменном жакете и туфлях-лодочках.

Все, задыхаясь, лезут вверх по крутому откосу. Женщину приходится тянуть за руку, девушка-проводница справляется сама.

Наверху вы оборачиваетесь. Видите белую реку, на ней черный крест – след сгинувшего самолета, тянущиеся во все стороны трещины – будто лучи.

Молчание. Никто не читает молитву по погибшим, все – советские люди. Летчик говорит: «Эхе-хе…». Женщина всхлипывает. Девушка бормочет: «Степан Петрович, Вася… Что я Васиной матери скажу?».

– Не переживай, – обрывает ее причитания летчик. – Скорей всего ничего ты ей не скажешь. Загнемся мы тут. Если будем сопли распускать – наверняка.

– Нас скоро найдут, – убежденно отвечает проводница. – Сейчас в каждой области есть спасательные отряды, вертолетные.

– Никто нас не найдет, дура! Они не знают, где искать. Полчаса рация не работала. А до жилья тут неделю тайгой шкандыбать. Кроме как на себя нам рассчитывать не на кого.

«Тогда мы пропали. У нас ни теплой одежды, ни продовольствия», – думаете вы, но вслух этого не говорите, чтобы не пугать женщин.

Летчик, однако, не миндальничает.

– Жратвы у нас нет. Ночью, хоть и март, приморозит – до минус десяти уж точно. Поэтому ввожу армейскую дисциплину. Мое слово – приказ. Как скажу, так и делаете. Без споров, без нытья. В сорок первом я роту из окружения вывел, и вас выведу.

– Да как? – не выдерживаете вы. – Через пару часов стемнеет. Сами говорите – начнет холодать. Мы и до утра не доживем!

Он отвечает не сразу, сначала что-то прикидывает.

– Сейчас в темпе движемся туда, к вулкану. – Показывает на виднеющуюся между сосен гору. – Нужно засветло подняться как можно выше, чтобы сориентироваться на местности. Тут к востоку где-то другая река, Онон. Может, ее сверху видно. Пойдем по ней – больше шансов, что выйдем к людям. Там в низовьях лесоповалы есть. В путь отправимся до рассвета. Дни короткие, нужно успеть пройти максимум. Ходьба согреет. Питаться будем кедровыми орехами, их тут полно. Ночью разведем костер. У меня зажигалка. Вопросы есть? Вопросов нет. Рота, выходи на построение!

Тут он посмотрел на ноги проводницы, крякнул.

– Нет, девка, в такой обувке ты далеко не уйдешь. Мы вот чего сделаем…

Скидывает свою кожаную куртку. Под ней фуфайка. Берет крепкими руками, раздирает надвое.

– Портянки наматывать умеешь? Дай я. Ногу подыми!

Быстро и ловко, прямо поверх туфель, обматывает ступни.

– Как в валенках. Теперь не обморозишься. Всё. За мной – марш! Бодрей, бодрей!

Он и потом всё время вас подгоняет, не дает передышки. Идти по снегу легче, чем вы ожидали. Сверху он прихвачен крепким настом, ноги почти не проваливаются. Но через полчаса начинается подъем. Карабкаться в гору гораздо труднее. Приходится хвататься за ветки кустов, за стволы деревьев, а неумолимый командир покрикивает: «Живей, живей! Наверху отдохнем!».

Вы намного старше остальных, вам очень трудно. Изо всех сил вы пытаетесь не отстать. Подскальзываетесь на обледеневшем насте, летите кубарем в яму. Сильная боль в голени. Хруст. Будучи врачом, вы сразу понимаете, что сломана малоберцовая кость.

«Как глупо, – проклинаете себя вы. – Лучше уж было утонуть с самолетом. По крайней мере быстро».

– Я сломал ногу, – говорите вы товарищам сквозь зубы. – Со мной всё. Идите, идите. Не теряйте времени. Скоро начнет темнеть.

Летчик разражается матерной тирадой. Чешет затылок. Спускается.

– Ну-ка на спину!

Грубо берет вас под мышки, выволакивает из ямы.

– Раненых не бросаем, – говорит он. – Устав запрещает. Короче так, папаша. Оставляю тебе зажигалку. Разведи костерок. Сумеешь? Веток насобирай, поползай как-нибудь. Я за тобой вернусь. По огню я тебя и в темноте найду. Шину как-нибудь сооружу. Видел на войне, как это делается.

– Сам наложу, – отвечаете вы глухим голосом, потому что глубоко тронуты. – Я врач.

– Ну и лады. Вперед, гражданки! За мной.

И ваши спутники продолжают подъем.

Оставшись один, вы делаете импровизированную шину. Находите два подходящих сука, фиксируете травмированный участок. Опираясь на палку, собираете хворост. Разжигаете огонь. Всё это занимает немало времени. Уже сгустились сумерки, становится темно.

Вы подложили лапник, чтобы не застудиться. Сидите, вытянув больную ногу. Смотрите на пламя. То и дело подбрасываете новые ветки. Выковыриваете орешки из кедровой шишки, хоть есть вам не хочется – слишком много было переживаний.

Но, сколько вы ни ждете, летчик не возвращается. Ни через час, ни через два…

Чтение продолжалось так долго, что Антон даже вздрогнул, когда Епифьева спросила его:

– Итак, вы просидели у костра уже два часа. А с момента, когда вы расстались, прошли все четыре. Что вы будете делать дальше? Ждать или подниматься по следам?

– Ждать. Он же велел. Вероятно, подъем занял у них больше времени. Или еще с кем-нибудь что-то случилось. Ну и вообще. В темноте, со сломанной ногой…

Мария Кондратьевна кивнула, сделала пометку.

– Хорошо. Прошел еще один час. Ваши действия?

– Жду.

– Опять никого нет.

– Тогда я начинаю уже всерьез беспокоиться. Не за себя, а за них… Что если случилась беда с нашим командиром и женщины в растерянности?

– Так, значит, поднимаетесь?

Подумав, Антон сказал:

– Как только забрезжит рассвет. Не раньше. В темноте не рискну.

– Это двадцать, – резюмировала сама себе экзаменаторша.

И взяла новую страницу.

Едва лишь мрак стал рассеиваться, вы начинаете трудный путь вверх по склону. На исходе ночи вас сморил сон, костер погас, и вы очень замерзли. Но подъем требует таких неимоверных усилий, что скоро вам уже жарко.

Вы опираетесь на две палки. Приходится прыгать на одной ноге. Через некоторое время вы приспосабливаетесь, получается уже ловчее. Ночью вы сделали из коры довольно удобный лубок, и болевой синдром почти купирован, но все равно восхождение очень медленное, и через каждые тридцать-сорок скачков нужно давать себе отдых.

Следы отчетливо видны. Снег ночью не шел. Чем выше вы поднимаетесь, тем светлее становится. Деревья прорежаются. Вот наконец видна голая, каменистая вершина горы – верней кромка кратера, ведь это древний вулкан. Судя по цепочке следов, вчера ваши товарищи добрались-таки до самого верха.

Вдруг вы видите их, всех троих. Они сидят, привалившись спинами к огромному поросшему мхом валуну.

Поразительно то, что самая макушка горы ярко освещена солнцем – в густо затянутом тучами небе небольшое окошко. Оттуда вниз, будто луч прожектора, льется яркое золотое сияние. Снег ослепительно сверкает.

– Это я! – кричите вы. – Эге-гей!

Раскатывается эхо. Но ваши товарищи не откликаются. Вы догадываетесь, что, изнуренные подъемом, они крепко спят, и решаете не будить их раньше времени. Ничего, как-нибудь доковыляете сами. Ведь столько уже пройдено.

Внезапно просвет в небе исчезает, тучи смыкаются. Будто закрылось око.