– Если бы вы были верующий, вы бы помолились, – подсказала Епифьева. – Но вы не похожи на верующего. Или я ошибаюсь?

– К сожалению, неверующий. Мои родители считали религию вредным самообманом. Ну и обстоятельства моей жизни тоже не располагали к вере в милосердного Господа…

– Наверное, вы будете думать о дочке? Как она останется одна, без вас? – задала экзаменаторша следующий вопрос, тягостный.

– Нет, – болезненно покривился Антон. – Какой смысл об этом думать? Наверное, я попытаюсь подвести итоги своей жизни… Встретить конец с достоинством… Да, очень надеюсь, что не впаду в панику и не буду просто визжать от ужаса.

Мария Кондратьевна удовлетворенно кивнула.

– На всякий случай я подготовилась и для других вариантов ответа, но ждала именно такого. Значит, это нам не понадобится…

Она отложила одну страничку, взяла другую. Текста там было немного.

Сосредоточиться на торжественных мыслях вам не удается. Про «кирдык» летчик сказал слишком громко. Услышала ваша соседка. Услышал проснувшийся потребитель пива с водкой – от тишины и от ощущения в желудке, вызванного резким снижением.

– Ой, мама, падаем! – кричит женщина и хватает вас за руку. – Товарищ, мне разбиваться нельзя. У меня сыночка! И комнату обещали! Товарищ, мы не разобьемся? – и смотрит умоляюще, как будто это от вас зависит, разобьется самолет или нет. С таким же отчаянным выражением, как на последнюю надежду, смотрели на вас тяжело раненные на операционном столе, когда вы делали им анестезию. И вы знали: очень вероятно, ваше лицо – последнее, что видит человек в своей жизни.

Мужчина реагирует иначе. Вскакивает, отпихивает летчика, хочет вылезти в проход.

Летчик обхватывает его за плечи.

– Куда?!

– Па…парашют дайте! У них есть! Им положено! Пусти, сука! Убью!

Они вцепляются друг в друга. Пассажиры с передних рядов оборачиваются.

Летчик шипит на вас:

– Помогите, мать вашу! Он сейчас панику устроит. Тогда вообще шансов не будет! Да не сидите вы!

– Ваши действия? – спросила Мария Кондратьевна, с любопытством глядя поверх очков. – Вы оттолкнете женщину и кинетесь помогать летчику?

– Я… наверное, я не смогу ее оттолкнуть. Ну и потом, вряд ли от меня будет прок в драке. Опять же летчик сказал, что самолет все равно перевернется в снегу… Лучше уж напоследок сделать что-нибудь… доброе. Я скажу женщине, что ничего страшного не произойдет, что мы сейчас приземлимся и всё будет хорошо.

– Так-так, – деловито пробормотала Епифьева, сделала какую-то пометку и выбрала из стопки страницу. – На следующем этапе от вас потребуется развернутый ответ. Вам удается успокоить соседку. В отличие от вас она умеет молиться или, может быть, вспомнила слова из детства. Женщина выпустила вашу руку, закрыла глаза, забормотала «Отче наш иже еси на небеси».

Река стремительно приближается. До вынужденной посадки остается полминуты, много – минута. Вы решаете дать оценку тому, как вы распорядились своей жизнью. Каким вы были? Хорошим или плохим, достойным или недостойным? Поставьте себе оценку. Ну же, времени мало!

Она взяла ручку, приготовившись записывать.

– Каким я… был? – переспросил Антон.

А действительно, каким?

– Недостаточно сильным, к сожалению. Даже совсем не сильным… Я пытался, честно пытался вести себя правильно, но не всегда получалось… Это худший мой недостаток. Больше, чем недостаток. А лучшее, что во мне есть, то есть было, это желание разобраться и понять, как всё в жизни устроено. И главное – зачем…

– Отли-ично, – пропела старуха, скрепя пером по бумаге. – Первая стадия, определяющая баланс «рацио-эмоцио», у нас закончена. Основной параметр «Восприятие мира» полностью «рацио». «Восприятие людей» пополам: выбор поступка эмоционален, методика утешения – рациональная. «Восприятие себя» беспримесно рациональное, никакого самовозвышения или самобичевания. Сорок плюс пятнадцать плюс тридцать… Вы – «рацио» восемьдесят пятой, то есть высокой пробы. Переходим ко второй стадии.

– А она про что?

– Это я объясню, когда мы ее завершим.

Епифьева пододвинула довольно толстую стопку бумаги.

– Как видите, вариант заготовлен только один. После блиц-тестирования я была уверена, что вы «рацио», и не стала тратить время на подготовку «эмоциональной» ветви. Вот насчет следующего параметра я не вполне уверена, поэтому, чтоб не ошибиться, ввожу тройную проверку. Готовы?

Самолет вот-вот коснется колесами заснеженной поверхности реки.

К вам нагибается летчик. Он только что отправил буяна в нокаут мощным ударом в голову.

– А может, и обойдется, – лихорадочно шепчет он. – Гляди, торосов-то нету! Ветрами сдуло. Авось не перевернемся! Но тут вот что. «Илюха» – это двадцать тонн. Остановится – лед такую махину навряд ли выдержит. Не расшибемся, так потонем. В общем короче: махну рукой – дуй за мной.

– Куда? – спрашиваете вы. – Зачем?

– Вон туда, – показывает он назад, на дверь самолета. – Пока будем катиться, я поверну рычаг, открою. Скорость замедлится – выпрыгнем. Только тихо. Коли все к двери кинутся – ни хрена у нас не выйдет.

Самолет подпрыгивает, ударившись о твердь. Подскакивая, несется вперед.

– Давай, пора!

Летчик хватает вас за руку, тащит за собой. Идти трудно – вас кидает из стороны в сторону.

Лязг металла – это решительный человек рванул вниз рычаг. Из открывшегося проема дует холодным ветром. Внизу взвихряется снежная пыль. Прыгать далеко – как с высокого второго этажа. Вам очень страшно.

– А лед точно не выдержит? – спрашиваете вы.

– Бес его знает. Может, и выдержит, – отвечает летчик. – Но я прыгну. Дело вкуса, но я лучше шею себе сверну, чем в ледяной воде тонуть. Ты как?

– Спрошу то же самое и я. Вы как, Антон Маркович, прыгнете или останетесь?

Клобуков заколебался.

– Глупо получится, если прыгнешь и переломаешься, а самолет не утонет… Даже если не переломаешься. Стыдно потом будет на остальных пассажиров смотреть… С другой стороны, если останешься, а лед не выдержит… Эти последние секунды, когда провалишься вниз, черная вода за иллюминатором, еще живой, а уже ничего не изменишь… Знать, что имел шанс на спасение и не воспользовался им… Да еще из-за того, что испугался прыгнуть… Знаете, я, наверное, решился бы прыгнуть.

– Угу, – пробормотала Епифьева, что-то помечая. – Посомневались, но прыгнули. Хорошо. Идемте дальше.

Вы смотрите в открытую дверь, на несущуюся внизу белую поземку, готовитесь к прыжку. Вдруг вас сзади дергают за рукав.

– Гражданин, не бросайте меня! Я с вами!

Это соседка. Она смотрит на вас отчаянным взглядом. Вы понимаете, что в этих страшных обстоятельствах стали для нее единственной опорой, за которую она может уцепиться.

– Я буду прыгать. Туда, – показываете вы в пугающую пустоту.

– Тогда я тоже, – говорит женщина.

Из передней части салона, качаясь то влево, то вправо, бежит, машет рукой бортпроводница.

– Немедленно сядьте и пристегнитесь! Кто открыл люк раньше времени?

Самолет сбавил ход, вот-вот остановится.

Летчик говорит:

– Я первый, вы сразу за мной.

Берется руками за края двери.

Проводница хватает его за плечи.

– Вы с ума сошли! Расшибетесь!

– Хочешь жить – сигай за нами, – бросает он. Бешено кричит: – В атаку! Ура-а-а!!

Прыгает вниз.

Вы, стиснув зубы, за ним.

Оказывается, что слой снега довольно толстый. Падение получается щадящим. Вы катитесь кубарем, вы оглушены, но целы.

Видите, как поднимается облепленный снегом летчик. Ощупывает себя. Смеется.

Поворачиваетесь в другую сторону. Женщина сидит, разинув рот, платок соскочил с головы на плечи.

Вы бросаетесь к ней:

– Ничего не сломали?

Похоже, что нет.

Выпрыгнула и бортпроводница. Она стонет, держится за локоть.

Вы наскоро проверяете – кости целы, вывиха нет, просто ушиблась.

Получается, что все четверо спрыгнули удачно. Но обрадоваться этому вы не успеваете.