– Спуску им не давай, – повторила Абыда, отпуская Яринину руку. – Ты, хоть и мала ещё, а здесь, со мной жить будешь. Все лесные знают: с Ягами шутки плохи. Но пока силу твою не почувствуют, так и будут колобродить. Вставай. Что как куль развалилась? Некогда нам с тобой сидеть. День долог, а век короток.

– Сил нет, – прошептала Ярина.

– Сейчас нет – зато в следующий раз рассчитывать будешь. Я тебе что говорила? Горохом всыпь. А ты бабочек натворила, на красоту потратилась. Грошовая это красота, Ярина. Поднимайся. Я пироги рябиновые напекла, поешь – полегчает. Чёрточки-то тебе показывать?

– Да…

– А нитку кто в иглу вденет?

Волоча ноги, добралась Ярина до избы, заползла на лавку.

– Ешь, – поставила перед ней блюдо с пирогами Абыда. Плеснула в пиалу розового питья: – Пей.

А сама уселась на короб у печи и принялась стягивать лапти.

С каждым глотком прибавлялось сил, с каждым куском становилось теплей, спокойней. Ярина неуверенно улыбнулась, потянулась к плошке с вареньем, выглянула из-за самовара и остолбенела: стопы у Абыды вывернулись сзади наперёд – сзади пальцы спереди пятки.

– Что у тебя с ногами?!

– Нашла чему дивиться, – пробормотала Яга, проворно вытягивая из воздуха шерстяные онучи. Глянула на Ярину, перевела взгляд на сброшенные серые обмотки – по сукну пробежала искра, мигнула оранжевая змейка, и тотчас онучи обратились в жирный чёрный прах. Абыда шепнула, и пепел развеялся по ветру.

– Это зачем? – изумлённо спросила Ярина.

– Это день пройденный, – ответила Яга. – Ты, пока мала, бегай как хочешь. А как постарше будешь, так же придётся делать. А то каждый день за собой волочь – далеко не уйдёшь. Наелась?

– Наелась, – отодвигая пустую чашку, закашлялась Ярина.

– Вот и славно. Иголку-то подбери. Вон, на полу так и валяется. Никогда больше так не оставляй.

– В ногу вопьётся? – понимающе спросила Ярина.

– В ногу-то ладно, – криво усмехнулась Яга. – Из ноги и вынуть можно. Хуже, если в руки чужие попадёт. Видела, волосатый такой приходил, зелёный, пока ты во дворе сидела? Это Вумурт, хозяин вод. Вроде и толковый, а вроде и бестолковый. Его-то я приучила в избе ничего не трогать, не баловать. А вот другие… Те же русалки его – суетня, сало! Что блестит, всё норовят схватить. Как выскочат на берег, как патлы свои разложат… Зимой ладно, от проруби далеко не отходят, а летом их волосы с травой запросто можно попутать. Они туда вплетают цветы-ягоды, а ты пойдёшь собирать, ягодка за ягодкой, так и до самой воды дойдёшь, не заметишь, как утянут.

– Ай!

– Что – ай? Не зевай! – погрозила пальцем Абыда, завязав верёвочку поверх онуча. – Никогда за русалками не ходи. И Мунчомурта18 не слушай. Он плачет, как дитятко, жалобно-жалобно, а сам живёт за каменкой в бане, ждёт, когда подойдёшь. Тут же утащит, сглазит и кипятком обварит.

Ярина молча съёжилась, побледнела вся.

– Да, глазастая, – усмехнулась Абыда. – В лесу не зевай, тут что ни травка, то загадка, иголка в чужих руках чужую силу удваивает. А в Хтони – тем более. Ну, да про это тебе пока не надо. Иголку нашла?

– Нашла, – пискнула Ярина. – А ты-то их не боишься всех?

– Чего мне их бояться, – пожала плечами Абыда. – Я тут – Яга, хозяйка. Я для того тут и есть, чтобы Лес жил справно, чтобы отсюда туда не шныряли, а оттуда – сюда. А ты присматривайся, на ус мотай, не зевай, не бойся никого – никто тебя и не тронет. Нитку бери. Вдевай. Шустрей! Острый глаз, молодой, нечего копошиться.

«Альбинка-то половчей была».

– Теперь сюда втыкай. Ровно с центра начинай вышивку, всегда, какой бы узор ни шила. В сердце никогда пусто не должно быть, а иначе всё остальное напрасно. А дальше узор как цветок распускай: от серединки лепестки, листики, стебель. И корнем всегда уходи обратно к сердцу. Вот так надо замыкать.

«А пальцы-то всё же проворные».

– И чтобы с изнанки не было ни стежочка лишнего. Чтобы лицо от изнанки ни за что не отличить.

«Даже не спросит, почему. Неужто такая нелюбопытная?»

– Любое шитьё, в которое ты колдовство вкладываешь, оживает. Вот как луг в капле росы отражается – так весь мир, все силы, которые ты зовёшь, собираются в пяльцах. И если у тебя лицо с изнанкой хоть в узелочке не совпадёт, то и мир со своей изнанкой разойдётся.

«Слушает внимательно. Тихонькая…»

– Потому узлы нужно делать аккуратные, невидимые. Скрывать в самом полотне. С первого раза ни у кого как следует не выходит, так что, как первые знаки вышьешь, не расстраивайся, если криво выйдет.

– А если с изнанкой не совпадёт? – раскрыла наконец рот Ярина. – Плохо же. Боюсь.

– Заладила – «боюсь-боюсь». Нельзя тебе никого бояться, пусть и мала ещё. На первый раз я тебе особую иголку дала, она сама всё поправит.

– Почему всегда такой иголкой шить нельзя?

«Хоть бы одна об этом не спросила», – с тоской подумала Абыда. Ярине ответила:

– Потому что пальцы от неё горят, сердце колет, и глаза слепит. Если в одном месте проще получается, в другом труднее. Это и есть Равновесие. Оно во всём, всюду. Даже если кажется, что ушло, отступило, покинуло и тебя, и мир, – оно всё равно есть, вернётся и всё по местам расставит.

Ярина вздохнула, задумавшись.

– Стежок вот так клади. Не длинный и не короткий. И все стежки чтобы – один к одному. Узел вот так вяжи. Понятно?

– Нет.

«Надо же! Призналась».

– Ну, смотри ещё раз. Теперь понятно?

– Не-а.

– Ну, ещё раз показываю, последний. Молодец, что сказала. Не стыдно не знать – стыдно не стараться узнать. Крепко запомни и всегда спрашивай, прежде чем кашу заварить.

«Может, и правда выйдет толк».

– А давай уже шить будем? Вот как тогда, на одеяле чёрточки серебристые.

Потянулась к пяльцам, схватила и выронила.

«А может, и не выйдет».

– Вот ещё что запомни, Ярина. Не только в игле дело, а ещё в самом полотне. Всякого полотна на всякую мастерицу заранее отмеряно. Можно, конечно, взять неудачную вышивку да сжечь. Но так полотна не напасёшься, и может статься, что на важное, на самое нужное не хватит. Поняла?

– Поняла. Давай шить скорей!

– Ну давай, что ли, – тяжело вздохнула Абыда.

Непростое это дело – два десятка девчат шить выучить. У этой хоть руки дырявые, да глаза горят. И то легче.

***

– Что ты шьёшь? – тем же вечером спросила Ярина, завистливо глядя, как ловко плывёт в умелых руках игла.

– Дырпус19. Дырпус это, глазастая.

– И какое у него колдовство?

– Да почти и никакого. Повесим на стену, удобнее будет день узнавать. Из дерева календарь больно тяжёлый, а тряпка лёгонькая.

«Да почти и никакого». Слукавила Абыда: много позже, под самый конец года, Ярина выглянула в окно и оторопела: двор, и лес, и далёкие поляны сложились в ту же картину, что Яга вышила на дырпусе. Двор, и лес, и далёкие поляны… А вверху, по небу, разложенному на лазурь и серебро, катилась соломенная телега, сидя в которой Инмар20 плёл новое колесо.

Глава 4. Ветер за чёрной дверью

Резко и тревожно вскрикнула Сирин, клича порог лета. Руки дрогнули, пяльцы соскользнули с колен, упали в траву. Ярина спрыгнула с ветки и босыми пятками ударилась о землю. Опустила руки в травяные волны, чтобы нашарить пяльцы, и услышала окрик Яги:

– Силой ищи, не руками!

Со вздохом распрямилась и позвала пяльцы.

– Чувствуй! Рамку чувствуй, полотно!

Пяльцы не шевельнулись; только гнулись от ветра стебли, шёлковый вьюнок обвивал запястья.

– Дубовую кору почувствуй. Хлопковое поле!

Ярина зажмурилась, в пальцах наконец потеплело, и трава расступилась. Отползли цепкие стебельки, успевшие оплести вышивку, полированный дубовый обруч блеснул на солнце. Ярина протянула руку, пяльцы встрепенулись, взмыв над травой, но тут же упали перебитой птицей.