Глава 1. Да здравствует Яга

У птицы в горле

Хранится верность

Грядущим вёснам1.

– Больше такую хлипкую не бери, – оглядывая покойницу, покачал головой Кощей. – Соплёй, поди, перешибло?

– В Хтони от меня убежала, – проворчала Абы́да2. – На самое Пламя напоролась.

Лицо у лежащей в гробу было тёмное, обгорелое; удивлённо приподнялись, да так и не опустились брови. Кощей вздохнул, нагнулся, сложил крест-накрест на тощей девичьей груди белые руки.

– Смотри-ка, и запачкаться не успела. Ни пятнышка.

– Боялась потому что. Пламени боялась. Вот и угодила прямо к нему.

– Чего боишься, то и сбывается, – покивал Кощей.

– Что ж ты тогда смерти своей боишься, батюшка?

– А ты что ж тогда так боишься без преемницы остаться?

Постояли молча. Поглядели, как наползает на гроб осенняя крапива, как проседает под могилой земля. Когда лицо ученицы скрылось под корнями, Яга махнула рукой, и молодая ель надвинулась, укрывая холмик.

Наклонившись, опустила сверху маковое зерно.

– Засыпай, – шепнула. – Да спи сладко.

– Новую девку покрепче ищи, – посоветовал Кощей, запахивая плащ. – Чтоб ловкая, да тёмненькая, да жилистая. Вот как позапрошлая была. И хорошо бы, чтоб повзрослей. А то ведь не успеешь.

– Не твоя забота, батюшка, – ответила Абыда, не замечая, что ветер растрепал волосы, распахнул кожух3.

Затрещали ветки. Кощей насторожился:

– Гамаюн, что ли?

Абыда неохотно, медленно обернулась. Тряхнуло обмётанные инеем стебли, полетел мелкий снег. На мутный свет кубарем выкатилась девчонка. Крохотная – едва до пояса достанет. Светленькая, как зайчишка.

Кощей сделал шаг из тени, но Абыда шикнула, отогнала. Обратилась к девочке:

– Ты откуда, глазастая? Заблудилась, поди?

На ресницах дрогнули слёзы – крупные, росистые.

– Откуда будешь-то? Из деревни?

Яга протянула руку, осторожно коснулась девочки. Спрашивает, а сама оценивает: ладони тёплые – Пламя приживётся; пальцы длинные – легко будет и перо держать, и пестик, и помело. Глаза ясные – ничьего колдовства чужого ещё не вложено.

– Вот твоя девица, явилась, – хохотнул от ели Кощей. Девочка, увидев его, взвизгнув. Абыда одной рукой привлекла её к себе, другой зашарила в складках юбки, погнала Кощея:

– Ну-ка, иди давай, не пугай!

Вытащила пригоршню листьев – по осеннему грибному лесу пошёл запах терпкого лета. Протянула девочке:

– Понюхай. Сразу страх забудешь. Всё забудешь…

Ждала, что та оттолкнёт, побежит, но девчонка сама потянулась к листьям на сухой ладони, втянула запах. Грохнуло в небе, молния расколола тучи, ударив в озеро. Кощей обернулся на тёплую избу вдалеке – плясала свеча, шипел самовар, щёлкали ходики, – шагнул из-под еловых лап в ненастье. На прощанье бросил:

– Уж эту не проворонь.

Девочка засмеялась; подкосились ослабевшие коленки, и она рухнула к ногам Абыды. Уснула.

***

Лёгкая оказалась, как травинка.

Яга донесла находку до дома, взобралась на крыльцо. Изба сама, без указки, опустилась пониже, распахнула дверь. Толкнулся навстречу сладкий запах кадушки с тестом, травяной душок сушняка, крепкий аромат яблок. Девочка даже сквозь сон услышала, зашевелилась.

– Спи, спи.

Яга опустила её на лавку, села рядом. Дел невпроворот, а поди ж ты, – захотелось посидеть, передохнуть. Минута прошла, другая; ходики отбили четверть часа. Абыда упёрлась кулаками в колени, встала и подошла к каразее4 у стены. Осторожно, чтоб не коснуться стекла, отдёрнула, заглянула в зеркало в трещинах и мушиных точках.

Ходики замерли. Изба поджалась, скрипнула дверь.

– Ну, ну, будет. Я быстренько, – примирительно велела Абыда. Вернулась к лавке, взяла девочку на руки. Поднесла к тёмному стеклу. Ничего не изменилось: та же горница в глубине, та же найдёныш: светленькая, заплаканная.

Аккурат в день смерти предшественницы своей явилась, как и положено.

Поскорей, чтобы лишний раз не увидеть себя, Яга задвинула штору. Тут же облегчением зашипел самовар, дождь залупил по подоконнику.

– Вот и всё, – похлопав по брёвнам, усмехнулась Абыда. – А ты, глазастая, спи. Завтра. Всё завтра.

Недосуг было сегодня с находкой возиться: нужно за прежней ученицей прибрать, косы, платья сжечь, монисто5 вычистить. Не наберёшься на них платьев, на окаянных. Только вылупится, уму-разуму научится – тут же готова и в золу, и в землю. Сама. Сама! А что сама-то? Сама-то в Пламя и угодила. Глупенькая, вищтем6! А ведь ясная голова была, и глазки ясные. Хорошая бы вышла Яга.

– Может, из этой хорошая выйдет, – поливая из ладоней яблони, вздохнула Абыда. Избушка закряхтела, одобряя хозяйку, наддала тепла в печке: холодные на пороге зимы ночи выдались, болотистые.

Спелое яблоко, наливное, хрусткое, упало с ветки, будто в насмешку.

– Поди и без тебя обойдусь, – буркнула Абыда, подбирая яблоко с половиц. – Поди хоть эта вырастет прежде, чем помрёт.

***

Утром Яга открыла глаза, а девчонка сидит на лавке, свесила ноги, но не ступает на пол. Изба задремала, выхолодило горницу под утро: по полу, по косякам пошёл ледяной узор. А девочка сжалась, скукожилась, но не пищит, не плачет – видимо, не весь вчерашний дурман вышел. Как увидела, что Абыда проснулась – вперилась в неё громадными глазами, зелёными, как лесные озёра.

– Вон кадка, умывайся. Потом сарафан поищем.

Девочка ничего не ответила. Глянула испуганно, встала коленями на лавку, выглянула за окно. Выпала крепкая роса, от леса тянуло холодом, влагой, а в избе сытно пахло берёзовым углём. Манили утренние огоньки на лугах, влекла серебряную нитку бледная луна – протяни руку и схватишь.

– Рано тебе за огоньками. Рано пока. А когда-нибудь и можно будет. Ну, что молчишь? Немая, что ли?

Девочка помотала головой, но так и не заговорила. Абыда махнула рукой: и не таких чудес навидалась, пока искала преемницу. Кого крала, кого выхаживала, кого с самой границы вытаскивала по лунной смётке7. Ничего. Пообвыкнется, разговорится.

– Вот тебе рубаха. Вот тебе сарафан. Снимай свои лохмотья.

Девочка нахмурилась, вжалась в стену. Абыда вздохнула да бросила. Уговорами делу не поможешь, силой только хуже сделаешь.

– Не хочешь – не надо. А всё ж лучше б переоделась. В своих-то лохмотьях где только не бегала, а земля сейчас мокрая, грязь всюду какая.

Выложила на лавку крепко выбеленный, выстиранный в семи водах с чистотелом сарафан и отвернулась, принялась накрывать на стол. Когда обернулась – увидела, что девчонка всё же стянула свои одёжки, натянула чистое платье.

– Руки помой. Все в крови. Упала, видать, где-то или о ветки разодрала.

Найдёныш кое-как сполоснула в корыте руки. Поёрзав, позволила расчесать гребнем волосы. После того, как Яга вынула из них листья, окатила лавровым отваром, высушила тёплым ветром да заплела в косы, волосы заблестели пшеничным золотом, солнечным звоном.

– Накинь-ка платок. Зябко.

Изба виновато вздохнула: всегда, как приходил чужой, выстуживало. Абыда любила, когда ученицы являлись летом: лишняя прохлада только кстати. Но раз уж явилась осенью – что поделаешь. Яга новую Ягу не выбирает; новая Яга сама приходит, никого не спрашивая.

Когда девочка накинула на плечи вязаную шаль, от растрёпанной находки, что выкатилась на кладбище, ничего и не осталось. Разве что глаза по-прежнему были затравленные, пустые.