Ярина качнула головой, чувствуя, как выскальзывает из слабых пальцев плесневелый венок.
– А ты загляни в её зеркало, когда она сама туда смотрит. И увидишь… Ты меня испугалась, юная Яга? А ведь меня нечего бояться, у меня всё на виду: что прежние лица, что медные перья, что твоё сердечко. Это Я́ги всё прячут, всё норовят выглядеть, точно люди, даже тут, в Хтони…
– Зачем ей прятать? – укусив себя за губу, чтобы прорезался голос, спросила Ярина. – Всё ты врёшь. Ничего она от меня не прячет!
– Прячет, да ещё как, – развеселился Керемет, поигрывая золотым сгустком, с которого стреляли в болото солнечные искры. С каждой новой искоркой, что слетала с ядра, всё сильней кружилась голова, всё слабей становились ноги. – Прячет своё прошлое, прячет твоё будущее. Да и прошлое твоё не больно-то в охотку тебе показывает. А я покажу… Покажу. И дом твой покажу, и маму, и бабку родную. А знаешь ты, юная Яга, что там, за Передним Лесом, у тебя и сестра уже народилась? А другая твоя сестрица, сводная, здешняя, тут же, в Хтони померла, в самое Пламя угодила. Не сумела Ягой новой стать. А Абыда ведь одной ногой на той стороне уже, и без ученицы остаться – что Лес мне в пасть бросить. Но коли я тебя сейчас съем, она ведь новую раздобудет да и горевать сильно не станет. А коли ты сама согласишься домой улететь отсюда, то…
Керемет сжал пальцы, плотоядно полыхнули глаза, и Ярина задохнулась, словно кто-то вокруг горла обвился и давит.
– Нежная какая, – прохрипел Керемет, ослабляя хватку. – Видать, сильно Абыда с тобой нежничает, раз ты хрупкая, как бутылёк со свечкой. Нежничает, боится. И от холода моего тогда тебя защитила. Помнишь, как мёрзла ты, когда только в избу попала? Крохотная была, маленькая. Да и теперь спичка, веточка на ветру. Ничего, время своё возьмёт… Возьмёт…
Шумели осины, накатывала, скрипя галькой, Калмыш, а Ярина стояла и сама не понимала, как ещё на ногах держится – словно воздух сгустился за спиной, не давая упасть ни назад, в реку, ни вперёд, в озеро, в ноги многоликому Керемету.
– Станешь новой Ягой – станешь главной среди Яг, как теперь Абыда, – сквозь звон доносилось до неё шёпотом и свистом. – Главной – да не одной. Узнаешь ещё, как тяжело, когда в тебе чужие судьбы маются, чужие напевы… А хочешь, сейчас тебе покажу? Хочешь узнать, что тебя ждёт, если с Абыдой останешься? Понравится – уходи на все четыре стороны, я тебе и дорогу короткую до избы покажу. А не понравится – унесу тебя в твой город, в твоё гнездо…
– Я… я не буду Ягой… я Царевной, – едва шевеля губами, выговорила Яра.
Керемет захохотал, как закаркал. Целая стая закаркала следом – сухо, будто камни и кости пересыпали.
– Царевны – отражения Яг. Не зря они свой Сад и в Лесу, и в Хтони раскинули. А ты мимо него прошла, в Калмыш окунулась – жди теперь памяти. Если раньше изредка мерещилось, с трудом прорывалось сквозь Абыдовы-то преграды, то теперь рекой хлынет, оглянуться не успеешь, как вспомнишь, кто ты такая, как назад захочешь. А я тебе сейчас предлагаю – унесу, никто и не узнает, и время ворочу, в колыбельке окажешься…
Шептал, шептал он, шелестел лес, горели огоньки мелких глаз, а у Ярины перед глазами опять – синие бусы, розовая куколка, венок из жёлтых цветов. Крепче сжала упругие стебли, тронула пальцем пышную шапку, стебель ткнулся срезом в ладонь, оставил молочное пятнышко…
– Одуванчик, – растерянно, нежно вырвалось из груди.
– Ярина! – раздалось откуда-то разъярённо, отчаянно. – Яринка!
– Ишь ты, прилетела таки, – злобно зашипел Керемет, зажимая в руках золотой клубок. – Ну! Выбирай, юная Яга, если хочешь вернуться, чтобы ни Леса, ни Хтони, ни избы чёрной, ни всадников, чтоб мамка с папкой родным рядом, – надень венок!
Надень венок, Риночка. Гляди, какой: как солнышки маленькие. А дома расплетём, поставим в воду, будут цветочки…
Руки сами потянулись к голове, лёгкие, невесомые. Серые цветы коснулись кос, пеплом осыпались на густые волосы. Ярина закрыла глаза, против воли блуждала по губам улыбка.
– Ну! – склоняясь, накрывая её синей и плотной тенью, шептал Керемет и вдруг затих, растерянно, недоверчиво, по-птичьи прокричал: – Надела… Надела, девочка… Скажи теперь «Полетели!» – и полетим! А нет – так дай хоть дохнуть на тебя, отдай свой свет, ты ведь Ягой хочешь стать, Ягой али Царевной, всё одно, свет тебе ведь мешает только, только с толку сбивает…
– Ярина! – услышала она над самым ухом. – Не смей! Не смей!
Чьи-то руки, цепкие, жёсткие, оторвали от земли, стряхнули с головы пепел. В тот же миг вернулась в грудь тяжесть, Ярина поняла, что едва дышала всё это время. Вдохнула глубоко, и чуть не вытошнило от сладковатого, прелого сенного запаха. Распахнула глаза, охнула, пятки стукнулись о деревянное дно, и вот уже словно кувырнулось что-то в животе, в груди, и знакомым сухим теплом потянуло сзади. Ноги наконец перестали держать, и она кулём упала на дно ступы, откуда не было видно ни чёрного неба Хтони, ни рыжих глаз Керемета, ни его сизых крыльев и сотен лиц.
Резкими толчками неслась ступа, летела так быстро, что не успевала отразиться в водах Калмыши, не поспевали за ней брошенные вдогонку перья-кинжалы, не дотягивался тугой ядовитый вьюн. Только у Золотого Сада Ярина пришла в себя, подняла голову. Тяжело, незнакомо билось сердце, и голова была тяжёлой, в глазах всё никак не рассеивалась муть.
– Дотронулся до тебя, окаянный, – судорожно бормотала Яга где-то над головой, истово работая помелом. – Сердце в своих лапах подержал, сколько силы выпил, сколько дней… Ничего, ничего. Ты ему ещё дашь отпор, Яринка. Всё, глазастая, всё, домой летим, домой…
А дальше то ли сон был, то ли явь, то ли тёплая память, только вдруг Хтонь исчезла, и Ярина зашагала по ветру, глядя под ноги. Полетел со всех сторон снег, но ученица Яги ступала твёрдо: закусив губу, выхватывала глазами широкий лист, прыгала на него, едва нажимая, быстро перескакивала на следующий.
Снизу бежала лиса, сзади роем летели осенние бабочки. Синий мотылёк сел на локоть, Ярина тряхнула рукой и потеряла равновесие. Абыда в избе охнула, рванулась – поймать, подхватить, – но ученица и сама справилась: успела, взглядом сорвала с дуба горсть разлапистых листьев, по самому краешку прошла воздушной тропой.
Засмеялся ветер. Поднялся ласковый душистый дым, медведи высунулись из своих берлог, в последний раз перед зимой приветствую будущую хозяйку. Ярина смеялась, наклоняясь, гладила пушистые уши, свалявшуюся шерсть. Лисы тащили гроздья рябин, юркие ящерки несли на спинах пшено и ягоды бузины.
Домой Ярина вернулась другой походкой: лёгкой, танцующей, с целой корзиной лесных даров. Обняла вышедшую на порог Ягу, привстала на цыпочки, шепча в ухо про лесные чудеса. Похвасталась:
– По самому краешку прошла – не упала!
И скинула на крыльце мокрые, в грязи, в приставших листьях чёботы35. «Ступня-то выворачиваться начала, – приметила Яга. – Не по человечьи. По-яговски…» Вздохнула, а сама кивнула, гладя ученицу по спутанными волосам:
– Молодец. Так и беду свою по самому краешку обойдёшь, когда час придёт. Обойдёшь и не рухнешь.
…Яринка подняла голову – а сверху, далеко, мелькали звёзды, ели норовили залезть лапами в ступу, и пахло гнилью и хвоей. Абыда работала помелом, и ступа, будто бешеная, неслась домой.
Глава 7. По те стороны Леса
– Я заклинаю белым розовую луну.
Я бы давно сумела шить по большому льну.
– Рано, Ярина, рано. Руки ещё слабы.
Дальней огни Поляны нужно тебе забыть.
Прошлое хорошо бы в пепел, до дна изжить.
Рано, Ярина, рано льну по большому шить.
Двор показался до того родным, что Ярина едва не разревелась. Память, нахлынувшая было в Хтони, отошла, как волна прибоя, оставив смутные лужицы, бледные пятна.
