Там и бутон обманчив, там и по стеблю яд,

Там улыбался мальчик. Там засыпала я.

Не повторяй, Ярина, тёмной моей тропы.

Хтони цветы красивы. Хтони цветы мертвы.

Скупо качались ели – мерно, будто тяжёлые маятники, ходили по небу. Тропа сузилась, и, не прошли они десятка шагов, как изба скрылась из глаз, погасло окно.

– Нюлэсмурт шутит, – негромко сказала Яга, высоко перешагивая бурелом. – Не споткнись.

– А обратно как выйдем?

– Обругаем его да выйдем. А не поможет – тогда придётся наоборот дорогу пересказать. Так что запоминай, где идём.

– А ты помнишь? Знаешь, куда идти?

– Здесь каждый раз тропинки меняются. Не было такого, чтобы трижды по Хтони одной дорогой пройти. Есть тут свои леса, реки, свои деревни есть. Но между ними пути всякий раз иные. Кроме одного.

Трещало вокруг, словно костры пылали, но не было ни огонька, ни пламени, только от земли поднимался хищный, яично-жёлтый свет, будто в подземных пещерах бушевали пожары.

– Пусто как, – пробормотала Ярина.

– Тебя боятся, – усмехнулась Яга. Ученица недоверчиво глянула на наставницу, крепче сжала Абыдины пальцы. – Ладно, глазастая, чего сердишься? Нельзя в Хтони сердиться. Тут среднее чувство серым делается, злое – чёрным. Смеяться тут надо, Ярина, смелым быть, храбрым, в сто раз храбрей, чем в Лесу. Лес и слабым помогает – Хтонь и сильных испытывает. Нечего хмуриться. Посмотри-ка – вон, впереди уже Терем видно.

Ярина с опаской подняла голову. Тёмная, устланная листьями тропа качнулась, топь по обе стороны потянула взгляд; повлекло в изумрудные разводы, в медленные тугие воронки. С трудом оторвавшись, Ярина взглянула, куда показывала Яга. И обомлела, едва не оступившись.

– То-то, – довольно хмыкнула Абыда. А Ярина задрала голову, глядя вперёд, щурясь, впитывая всем существом то, что видела. Захотелось раскинуть руки, побежать вперёд, но Яга держала крепко. Хлопнула по плечу, возвращая в явь: – Больно-то не заглядывайся. Красиво, нечего сказать. Светло. Но наше с тобой Пламя – Лиловое, не Золотое. Если смешать, разрыв-трава сладкой водицей покажется.

Ярина помотала головой, будто только что разбудили. Тонкая лиловая змейка скользнула из рук Абыды, обвилась вокруг шеи, тут же скатилась по расшитому платью в болото, зашипела, поплыла в глубь.

– Помни, что у тебя внутри, – тихо проговорила Яга и подтолкнула вперёд. – Айда. Мимо самого двора пройдём, успеешь разглядеть. Но забора не касайся, травы их не рви – замараешься золотом, долго пролежишь. Поняла?

– Поняла, – шепнула Ярина, послушно ступая по влажной тропе, изо всех сил вглядываясь во встающий на горизонте Терем в белом сиянии, с золотыми башнями, с витражными оконцами и кудрявыми яблонями, клонящими ветки за высокую ограду. Чем ближе они подходили, тем шире становилась тропа, тем светлей росла трава по обочинам. Кое-где выглядывали рубиновые ягоды, серебристые цветы, и задышалось вдруг легче; знакомым Лесом пахну́ло среди болотной топи, среди чёрного перца и пряных подгнивших рос.

Оказавшись в сотне шагов от Терема, Ярина умоляюще оглянулась:

– Пошли быстрей!

– Нельзя тут спешить. Быстро подойдём – обожжёмся, и глаза сжечь может. Тут ведь другое Пламя правит, Ярина, сказала же. Не наше.

Видны были уже и витые лесенки, и хрустальные островки, и резные ставни, и зелёная шёлковая листва, на которую так приятно было глядеть среди слякоти, синих елей, гудящего тёмного сосняка. По листьям прыгали блики, совсем как летним утром от солнца, но здесь, даже над Теремом, солнца не было, стояло только тихое зарево – не дрожало, не падало, ласковой короной окружало сказочный дворец.

– А зайти нельзя? На минуточку?

– Кто ж нас пустит.

– А если разрешения спросить?

– Я́ги с Царевнами не якшаются, – покачала головой Абыда. – По разные мы стороны, понимаешь? Как отражения в зеркале. Встретиться можно. Увидеть друг друга можно, если сильная, если пропасть не боишься. А заговорить – нельзя. Заговоришь – проложишь дорожку, качнёшь Равновесие.

Полыхнул гром, и от земли, там, где, потрескивая, затихал жёлтый свет, поднялись крохотные огни – такие же золотистые, как зарево над Теремом. Поплыли под уханье сов, под журчание невидимого ручья, впадавшего в нравную Калмыш. Три огонька коснулись Ярины: сели на щёку, на рукава, но не погасли, только обдали теплом, прозвенели едва слышно и повлекли за собой, потянули…

– Куда они? – спросила Ярина, не смея повысить голос, боясь спугнуть.

– Видят, что в тебе света много, – вздохнула Абыда. – Тянут тебя к Золотому Пламени.

– А ты?

– На меня, смотри, не садятся…

Ёкнуло сердце. В голосе Абыды скользнула печаль – глубокая, тихая. Ярина обернулась на наставницу. Глядела Яга холодно и сурово.

– Шевелись, глазастая. Не наше это место. Налево сворачивай.

Ярина тяжело повернулась вперёд и обнаружила, что стоит на перекрёстке. Выложенная камнем дорога вела к Терему, и тонкий щебет доносил ветер с той стороны. Заросшая тропа, клочковатая, выжженная и усыпанная золой, манила вниз, круто уходила к обрыву, теряясь в кривых липах.

– Налево?

– Налево, налево. Направо – Золотой Сад. Там Царевны свои яблони растят. Туда ходят, только если память хотят похоронить да заново вырастить. А нам с тобой каменные огни нужны.

– И ни на секунду туда нельзя? – протягивая руку раскрытой ладонью к теплу, к свету, прошептала Ярина.

– Ни на секунду.

Ещё один светлячок сел на ладонь – только не золотистый, а серый, покрупней, похожий на поздний снег. Ещё один опустился на волосы, на подол приземлилась целая гурьба.

– А эти в тебе тень чуют, к реке зовут, – объяснила Яга. – Пойдём.

Как во сне, плохо видя, куда движется, зачем, как в тумане, как в густом киселе тронулась Ярина следом. Серые светляки превратились в настоящий снег, только он не таял, не холодил – знай себе летел в воздухе, вспыхивая, освещая путь. Оглянувшись через плечо, ученица Яги едва различила позади золотое сияние: скрывались дивные цветы, птицы-невидимки, светлостволые яблони. А впереди, громче, шире несла свои перекаты река, тёмная Калмыш, укрытая по берегам рябиной и камышом, с водами, способными уводить в сны, отбирать память.

– Видишь мост? Вон, за кустами. Три брёвнышка, а кого признает река, того пустит, даст пройти, не замочив ног.

– А если не пустит?

– Не бойся, не потонешь, – криво усмехнулась Абыда. – Только выйти назад уже не сможешь.

– Из реки?

– Из Хтони.

– Как так?

– Выйти-то выйдешь, через избушку выберешься. Но кусочек здешний в тебе останется, если наглотаешься воды. А течение Калмыш быстрое, сразу под воду потянет, испить заставит. Вот и вернёшься потом, а на сердце – здешняя вода, ледяная, чёрная. Всегда будешь об этом месте помнить. И вернуться хотеть. И Лес уж будет не мил, даже в самой чаще.

Серые светляки повалили гуще, будто метель, только не было холода. Ярина шла вперёд, проверяя, прежде чем наступить, каждый шаг. Только за серебристой пеленой делать это было сложней и сложнее.

– Немного осталось, – подбодрила сзади Абыда, и хоть шла она совсем рядом, за руку держала, голос её долетал из далёкой дали.

Наконец завеса потемнела, поредела, рассеялась, и блеснула впереди гладь реки – стальная, зеркальная, сколько хватало глаз.

– Сама хозяйка Калмыш тебя приветствует. Улыбается! – торжественно, тихо-тихо произнесла Абыда. – Поприветствуй в ответ.

Почему улыбается? Кто? Ярина глядела в чёрную воду и не видела ни улыбки, ни лица, ни фигуры – только тьму, глубокую, глубже самого глухого лесного колодца; в тех хоть звёзды отражаются, а в этой ничего нет. Ярина наклонилась, приблизилась к воде и не увидела отражения.

– Ниже поклонись, – прошипела Абыда.

Ярина склонилась ниже, как в пояс кланяются, но ни чёрточки, ни точечки не прибавилось на водяном зеркале. Окатило страхом: есть ли я, раз не отражаюсь? Ярина дёрнулась, ощупала свободной рукой лицо, грудь, колени.