Мысли над календарем Стансы 1 Метели тащатся, как декабристы в рай. Крупа истории нудней зимы в провинции. …Забудь о времени и в жизнь и смерть играй, Уже не думая, что в мире есть традиции. 2 Подошвы Родины пропитаны весной. Петлять в следах её – парады тащат волоком. …Не доставайся им, зови себя – связной, Начинка клейкая между землёй и облаком. 3 В поту сличительном, в июльском ли пуху Ни в эллине, ни просто в россиянине Не видно образа, чей автор – наверху. …От зноя прячь себя, зеркальное сияние. 4 Вновь осень грянула, как битва под Москвой. Что было задано живущим – не исполнено. …Люби их с милостью, но обратись листвой, Из общей памяти сметённой Богом в Болдино. Последний снег в году Последний снег в году барахтался на брюхе. Клаузулу сложив, я брёл от санузла На воздух, на мороз, хватающий за брюки, И тень моя в снегу последний раз росла. Рябой косматый снег, провинциальный идол, Больной дворовый вождь, лепнина вдоль ресниц. Я видел, как тебя в окошко школьник видел, А ты юродиво зачем-то падал ниц. Венозная сосна, икристые рябины И хлорка бирюзы на куполах берёз От имени живой согбенной древесины В последний раз кляли твой родовой мороз. Ты всё распределил и разложил, как скальпель, Всё скрыл за вычетом чистилищ и аптек. Нет ничего в глазах твоих морозных капель. Последний день в году, и человек, и снег… И сливки взбитые. И сумрак закруглённый. И тяжесть липкая, настойчивая взвесь. Скелет календаря сгорает, как зелёный Бенгальский мотылёк, родившийся не здесь. И терпкий хвойный звон, малиновый и нищий, Застрял, как хоровод, в гирлянде бытия. Ну что, последний снег, своей доволен пищей? Раздень меня и съешь, задора не тая. И я тебя вдохну, и снегом стану тоже. Шампанский акробат, скользи в глазах, шурша. Последний нынче день мирской отмерен коже. Ждёт полночи в костях последняя душа. Бандероль Труднее умирать, когда не веришь смерти. Ко мне конверт пришёл, но нет письма в конверте — Сплошная оболочка. А скелет? А рок внутри?.. Но рок не сделал и полшага. Сплошная жизнь дана, как белая бумага. И было мне пятнадцать лет. И похорон своих я ждал, не понимая, Зачем конверт пустой, зачем к исходу мая Не принесли мне весть, что я умру. Бодлер и Эдгар По легли не слишком тонко На самолюбие здорового ребёнка. Я не сыграл красивую игру. Я не читал их впредь и вырос – вот расплата. Нет версий, кто во мне увидел адресата, Да и узнать побаиваюсь, – там Настолько белое в графе осталось поле, Что просто тьма!.. Судьбе я сдался поневоле — И с той поры не верю я смертям. И сам не открываю бандероли. «Книга пахнет солнечным осадком…»
Книга пахнет солнечным осадком, Пылью и июльским табаком. Никогда не говорит о сладком — Это видно по твоим закладкам, Вложенным в желток её тайком. У неё и позвонки, и мясо, И она реальнее вдвойне, Чем рябой и душный запах кваса И любая истина в вине. Вне страниц шумит одна трава лишь, — Может быть, и существуешь ты, Только если книгу открываешь, Телом переняв её черты. «Помнят вены мои, что они становились твоими…» Помнят вены мои, что они становились твоими, Что корнями, речными путями впадали в твои, А потом ужимались и делались будто сухими, Остывали, дрожали, просили тебя: напои, Дай механике прежней работать на благо истока, Пусть пружина качает ресурсы, которые дашь… Но давление падало. Строчка кончалась жестоко. Кардиологи охали. Пульса не вёл карандаш. Вот в стихах, как в палате, валяется сердце нагое. Но лечение не применяется к ритмам чужим. Нет покоя мне в артериальном приёмном покое, Потому что не вместе мы в нём тишину ворожим. Ильдар Абузяров Ильдар Абузяров родился в Горьком в 1975 году. Окончил исторический факультет Нижегородского государственного университета имени Н. И. Лобачевского. Публикуется в журналах «Нижний Новгород», «Октябрь», «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир» и других. Автор нескольких книг прозы, в том числе «Осень джиннов», «Курбан-роман», «Хуш», «Мутабор». Лауреат Новой Пушкинской премии и премии имени Валентина Катаева. Корабль Тесея Фрагменты романа Глава 2. Данаи 1 Здесь, пожалуй, пришел черед рассказать о первом этапе моей любви, когда привлеченный плоским картонным изображением девушки-танцовщицы, я подошел к дверям бара «Трибунал», из которых так и несло вселенским загулом. А еще этот гул в ушах, гул проспекта, гул беснующейся толпы, гул подземки, гул в наушниках, будто ты заперт в бочке, выброшенной в море, или в ларце с прочным замком. Непрестанное сплошное эхо: тысячи голосов, крики с улицы. Не то шепот, не то клекот, который получается, если приставить стакан к стене одним концом, а другим к уху. Абракадабра непонятно как оказавшихся за твоим столиком людей. Кто они, что им нужно, что пытаются втолковать тебе сквозь туман, почему пытаются заговорить именно с тобой? |
