Матери и жёны по большему счёту выбежали навстречу рати, заперев детей по домам. На Маришук косились неодобрительно. Голоса, в основном женские голоса, тревожно переговаривались, носы всхлипывали, глаза краснели. Маришук ступала гордо, смотрела прямо.

Самые нетерпеливые бежали к самому острогу. Маришук не собиралась тащить детей в такую даль, малы ещё… да и не дойдут. Не хватало ещё разминуться. Прошла до края бывшей купчей площади и осталась ждать. Янка держалась поблизости, зябко обнимая себя за плечи, беспокойно бродила кругами, порываясь броситься к острогу. Неподвижность Маришук останавливала её, с Маришук ей было не так одиноко, выносить ожидание последних мгновений в одиночку ей было невыносимо.

Первый всадник, выбивая пыль из-под копыт, пронёсся мимо. Спрыгнул с коня и оказался мужем Маришук, ужасно грязным, но совершенно невредимым. Спокойно улыбающаяся женщина передала ему детей и, потянувшись, поцеловала в губы у всех на виду. Всё равно никому до них сейчас нет дела.

Через минуту Янку подхватил её молодой муж. Она счастливо взвизгнула и вцепилась в него, покрывая поцелуями загорелые скулы. Судя по выражению лица молодого война, он думал лишь о том, чтобы поскорее уединиться с женой. Маришук так точно хотела остаться с мужем наедине.

Вои разошлись по домам, чтобы тихо предаться радости с семьями, не мешая горевать тем, к кому не вернулись сыновья, мужья и отцы. Маришук, не желая того, слышала плач и недобрые вести с улицы. Муж растапливал баню на заднем дворе. Удары чекана глушили невыносимые тягучие стенания. Город заплатил высокую цену за своё благополучие. Сгинул воевода Микула, которого Маришук помнила с детства здоровым, бородатым, никогда не хворающим. В ближний терем не вернулся отец, в одрину за теремом Маришук не вернулись оба сына. На улицах не слышно было ничего, кроме плача. Маришук закрыла ставни. Сердце билось взволнованно, сладко, мысли вились вокруг разгорячённого паром мужчины…

*

Через несколько дней после возвращения муж пошёл закупить муки на мельнице. Маришук вышла на крыльцо проводить его и увидела на бывшей купчей сидящую в пыли нищенку. Она держала на коленях двух малых детей, и ещё один стоял рядом. Муж спустился с крыльца и замер. Маришук с удивлением узнала свою былую подругу. Когда-то они все отвернулись от неё, подружки-сестрицы.

Муж подошёл к нищенке, тронул её за локоть. Женщина только ниже свесила голову. Она была в беспамятстве от голода. Маришук встретила взгляд мужа и поспешила к нему. Он велел забрать детей, а сам поднял их мать с земли и внёс в дом.

Маришук покормила детей и уложила на свою кровать. Ослабленные дети молчаливо остались лежать. Плохо дело, когда дети так вот лежат, как тряпичные куклы.

– Марфуша, – приговаривала Маришук, протирая лицо женщины смоченным в тёплой воде рушником. – Марфуша, Марфуша…

Маришук почувствовала, что если не добудится до неё сейчас, та может уже не очнуться.

– Марфуша!

Впалые глаза на исхудавшем лице открылись. Маришук внутренне выдохнула. Женщина не понимала, где находится, и не узнавала былую подругу, с которой, бывало, кружилась под руки на лугу. Похлопав глазами, она вдруг резко вскинулась – про детей вспомнила.

– Марфуша, – Маришук настойчиво усадила женщину на лавку. Это оказалось несложно, в Марфуше не осталось сил, всю еду она отдавала троим детям, сама в лучшем случае доедала объедки, а может и совсем не ела. Маришук налила в миску похлёбку и всунула нищенке в руки.

Во впалых глазницах тускло блеснули зрачки. Вспомнила. Узнала.

– Что смотришь? – фыркнула Маришук. – Дети накормлены, в моей горенке отдыхают.

Нищенка прижалась серыми губами к краю миски и отхлебнула с голодной жадностью. Её лоб изломили вертикальные морщины – она испытывала боль и унижение. Она крепко сжимала миску руками, словно грелась, но похлёбка уже не была горячей.

Марфуша опустила миску на колени.

– Не вернулся, – сказала она хрипло.

Маришук скованно кивнула. Уже сама поняла. Марфуша заплакала без слёз, громко и скрипуче выдыхая, серая тень былой красавицы.

*

Улёгся снег. Деревья стояли голые, обметённые вьялицей. Ставни в домах закрылись наглухо. Притихли птицы. Женщины сидели по домам у лучин, рукодельничали. Марфуша, не глядя, пряла в уголке шерсть, Маришук шила для подросшего старшего сына.

Зима выдалась морозной. Чувствовалось, что зимовье будет тяжким. Злился мороз, злились неугомонные хинови. Муж вновь собирался в поход. Марфуша тайком поглядывала на безмятежную Маришук.

Мужчины ушли. Невесты-призраки, запомнившиеся Маришук после летней свадьбы, заметно округлились и теперь, ещё более ранимые и беззащитные, вынуждены были снова попрощаться со своими мужьями. Среди них была и Янка.

Вскоре после молчаливых проводов она появилась в тереме. Маришук не удивилась.

– Опять ушёл с отцом? – поинтересовалась Маришук, словно они не расставались. Янка не появлялась с тех пор, как вернулся её возлюбленный муж. Маришук её не винила. Муж разрешил Марфуше с детьми остаться в их доме, так что Маришук не скучала.

– Нет, – Янка тяжеловато села, обнимая живот поверх отороченной соболем шубы. – Свёкр решил на сей раз остаться.

– Он уже не молод, – кивнула Маришук.

– Старость его не беспокоит, – хмыкнула Янка.

– Он не станет ругаться, что ты не дома?

– Брось, сестра! У меня добрый свёкр.

– Муж говорил мне, приведись голодать, куска хлеба не брать из рук твоего доброго свёкра.

– Странно, – Янка засунула за щеку сушёную тыкву, – я думала, они приятели.

– Они больше, чем приятели. Они боевые побратимы.

– Не обижайся, – тихонько заметила Марфуша, – но свёкра твоего колдуном за глаза кличут.

Янка равнодушно пожала плечами:

– Нам он худа не желает.

– Разумеется, нет, – успокаивающе подтвердила Маришук.

*

Мороз посуровел. Янка не появлялась. Свёкр не выпускал её из дома и правильно делал. Воздух в тереме стыл, домочадцы собирались у печи. Марфушины трое ходили тепло одетые и, несмотря на все заботы, в соплях. Хозяйские мальчишки бегали в тонких рубашках и босые. Маришук ощущала уколы совести и иногда думала о себе, как о нерадивой матери, но от детей пыхало теплом, как от печи, и все попытки одеть их теплей заканчивались одинаково – женщины находили тёплые вещи то тут, то там.

– Как тебе удаётся быть такой спокойной? – не выдержала Марфуша как-то вечером.

Маришук разливала детям подогретое молоко. Только так удавалось подсунуть детям что-то тёплое. Марфушины не отказывались ни от чего предложенного, а родные соглашались только на горячую еду. Уже начали показывать характер. Маришук иногда вздыхала, представляя, какими непослушными станут дети дальше. Быстрей бы мужчины вернулись.

– О чём, по-твоему, я должна беспокоиться? – удивилась Маришук. – Дети здоровы, запасов на две длинные зимы, в доме тепло…

– Твой муж, – Марфуша смотрела во все глаза.

Маришук пожала плечами:

– Он будет в порядке.

Её уверенность смутила Марфушу.

*

На исходе зимы родились первые дети летней свадьбы. Маришук, оставив сыновей на попечение Марфуши, отправилась впервые проведать Янку, узнать, не подошёл ли срок. Путь не близкий. Сыновья прыгали вокруг в сенях, пока Марфуша услужливо помогала собраться. Маришук надевала шубу и только и успевала отвечать на требовательные голоса детей отказами.

– Можно с тобой?

– Нет.

– Мама, мама, возьми нас!

– Нет.

– Я уже одеваюсь!

– Ты никуда не идёшь!

– Мама, я тоже хочу!

– На улице холодно.

– Я не замёрзну! Мы не замёрзнем!

– Мы как батька!

– Нет!

– Мама, мы одеваемся!

– Положите всё сейчас же! Вы остаётесь! Не будете слушаться, отцу расскажу!

Сыновья застыли навытяжку, не произнося ни звука.

– Чертята, – покачала головой Марфуша. – Только ремня боятся…

Маришук холодно посмотрела на подругу.

– Он на нас ни разу руки не поднял.