В их большой комнате было двадцать девушек и один парень. Парень жил у них нелегально – это был возлюбленный одной из них, а именно Машки, весьма любвеобильной девушки. Маша спала с ним в обнимку в одной кровати, и остальные девчонки скоро так привыкли к ее Пашке, что без стеснения переодевались перед ним.
– Он наша! – говорили они о нем.
По ночам в коридорах общежития происходили жуткие оргии. Абитуриенты вместе со студентами, почувствовав свободу, напивались и дрались между собой. А преподаватели даже ничего не знали об этом – они жили в отдельном домике, где им было спокойно и комфортно.
Иногда пьяные парни вламывались в большую комнату девушек, рассаживались по их кроватям и надоедали им своей болтовней. Некоторые дурочки, правда, были не прочь пообщаться с «женихами». Света же с Олей боялись такого вторжения. Они даже раздобыли ножи в столовой на тот случай, если особенно ретивые парни допустят по отношению к ним какие-то неприличные вольности. К счастью, большинству девушек было не по нраву нашествие парней, и они стали запираться на ночь.
Туалета в общаге не было, и приходилось по нужде бегать на улицу, где среди деревьев, на окраине леса были деревянные вонючие кабинки с дырками в полу. Дышать в них было невозможно, а Света с ужасом смотрела вниз в дыру, где в яме находилась зловонная жижа. Каждый раз, заходя сюда, она вспоминала мамин рассказ об одной женщине, сын которой, ровесник мамы, в пять лет упал в такую дыру и захлебнулся там. Эта трагедия повлияла на мать мальчика так сильно, что она до конца своих дней, пасла свою оставшуюся с ней старшую дочь и никуда не отпускала ее от себя. В школу за руку водила, из школы встречала. Та уж девушкой стала, а мать все охраняла ее. Даже потом в институт ее сопровождала. У этой несчастной девушки не было возможности замуж выйти, иметь детей. Она была словно привязана к матери…
Девчонки старались ночью не ходить в туалет. Во-первых, по ночам часто резвились пьяные парни, а во-вторых, если даже парней в коридорах не было, на улице стояла такая кромешная тьма, что стоило только немного отойти от общаги, где над входом горел фонарь, так вообще ничего не было видно. Но если кому-то среди ночи все-таки приспичивало в туалет, то тогда уж деваться было некуда – приходилось идти. До туалета впотьмах никто не доходил – все справляли нужду в ближайших кустах, а Света радовалась, что имеет возможность побывать в ночном лесу. Если в коридоре не было слышно криков, она вставала и шла на улицу, намеренно отходя от общежития подальше, куда не доходил свет фонаря, и смотрела в ночное звездное небо. Столько звезд она никогда не видела. Даже в их поселке, несмотря на отдаленность его от города, все равно свет от фонарей и окошек не давал возможности побывать в настоящей темноте. А тут можно было даже прогуляться впотьмах. Света каждую ночь, после того как в коридорах смолкали пьяные оргии, выходила в черноту ночи, слушала уханье сов в лесу, и душа ее замирала перед бесконечной звездной вселенной, частью которой была и она сама.
– Ты когда идешь ночью в туалет, буди меня, – просила ее Оля. – А то мне одной страшно.
Но Света, несмотря на свое обожание подруги, не будила ее. Ей всегда тяжело было прерывать чей-то сон, но, самое главное, ей очень хотелось видеть ночное небо и чувствовать таинственность рядом стоящего леса в полном одиночестве. Если она и хотела с кем-то разделить это таинство, так только с родной душой, со своей второй половинкой, с ее мужчиной. У нее была мечта – она хотела выйти замуж за лесника. Именно лесника, а не лесничего. Лесник он один, он подчиняется только своему руководству, и все свое время проводит наедине с лесом, а лесничему приходится отвечать за хозяйственную часть, общаться с подчиненными, решать с ними разные вопросы – он больше с людьми имеет дело, чем с лесом. О зарплате, о престиже Света совсем не думала – ее волновала только возможность уединенной жизни в лесу с любимым человеком.
Оля же всегда, когда шла ночью в туалет будила Свету. Часто было так, что Света, только что вернувшись с улицы, умиротворенная и довольная, едва засыпала у себя в кровати, как Оля прерывала ее блаженный сон, потому что ей как раз в этот момент приспичило.
– Иди одна… Там не страшно… – сквозь сон просила ее Света, чувствуя, что не в силах разлепить глаза.
– Ты что?! Я боюсь!
– Я там уже была. Ничего там не страшно…
– А почему ты меня не разбудила? Я же просила тебя!
Чтобы не обижать подругу, Света снова вставала и шла в ночную тишину теперь уже вдвоем с Олей. С ней тоже было хорошо под ночным звездным небом, но все же не так, как одной. Оля как будто вспугивала что-то таинственное, и ночной черный лес, и звездное небо над головой при подруге воспринимались как обычный лес и обычное небо.
После завтрака в столовой абитуриентов отсылали на питомник, где они пропалывали посаженные рядами сеянцы ив, кленов, дубков. Парни и девушки, приехавшие из сельской местности, в отличие от городских орудовали мотыгами споро – угнаться за ними было невозможно. Оля тоже быстро и чисто полола, и уходила от Светы далеко вперед. Но Света отставала не только из-за своей нерасторопности, но и из-за того, что постоянно отвлекалась на ящериц, жуков, на плывущие по небу облака. Однако и среди последних она не оставалась – пропалывала со средней скоростью.
Работали они до обеда, а потом шли в столовую, и до вечера были предоставлены сами себе. Бродили по лесу, купались в пруду за общагой, загорали.
Света с Олей часто уходили далеко в лес, ели там землянику и дикую малину, собирали грибы, которые сушили на газетах под кроватью и были счастливы. Свете не верилось, что все это происходит с ней. Она не могла нарадоваться поступлению на этот факультет. Работа в питомнике радовала ее, еда в столовой казалась необыкновенно вкусной и сытной, а саму себя, вдали от скептически настроенных к ней родственников, она воспринимала как вполне красивую и нормальную девушку. Однако все равно в душе ее была какая-то неопределенность, незавершенность. Казалось, на нее возложили что-то тяжелое, мешающее ей в полной мере наслаждаться жизнью, причиняющее ей боль. Ей как будто постоянно хотелось что-то сбросить с себя, освободится. Но что это? Она ощущала это что-то как какой-то груз, какую-то мешающую ей разогнуться тяжесть. Именно лес с его покоем освобождал ее от мучающего ее груза, и потому она снова и снова уходила вместе с Олей от общества людей в лесной массив и чувствовала, как способность жить снова возвращается к ней.
Парни по ночам продолжали бесчинствовать. Крики из коридора не смолкали иногда до двух часов ночи. Драки, вопли, матерная брань… Утром, выйдя из своих комнат, все с отвращением видели испачканные кровью стены и полы, перешагивали блевотину… Хорошо еще, что через неделю после приезда, парни перестали ломиться в большую комнату к девушкам. Местные девчонки, узнав о приезде студентов, стали приходить к общаге, и парни переключились на них.
Света, как ни странно, относилась ко всем этим безобразиям спокойно. Мало ли у кого что происходит? Главное, чтобы ее это не касалось. Она перешагивала утром через блевотину и размазанную кровь и шла себе умываться и чистить зубы к длинному уличному умывальнику. Когда она потом рассказывала родителям и сестре обо всех бесчинствах, какие тут были, и как спокойно она к этому относилась, те вообще ничего не понимали. Как можно было жить в таких условиях? Но Света и не ждала их понимания. Первые порывы восторга, когда ей хотелось делиться своими впечатлениями, быстро сменились ее привычной сдержанностью и молчаливостью. Снова она хранила свои чувства и мысли при себе.
Вернувшись с практики, она еле-еле дождалась сентября, чтобы с воодушевлением начать, наконец, учиться. Предметы, связанные с лесом, заставляли ее благоговеть. Особенно ей нравились ботаника и дендрология.
Каждое утро она отправлялась на электричку, чтобы уехать в шумный и загазованный город. От вокзала до института шла пешком. Выбирала тихие улочки, где было мало машин, и шла, разглядывая старые, порою еще дореволюционные одно- и двухэтажные постройки. Это была центральная, самая старинная часть города. Деревянные покосившиеся домики с верандами и мансардами, крепкие кирпичные, построенные еще купцами, дома в два и три этажа навевали на нее философские мысли. Сколько поколений людей уже сменилось, а эти домики все стоят и стоят. До института было тридцать минут ходьбы, и ей нравилось идти этими тихими улочками, где роняли листву тополя, и вдыхать в себя осенний воздух. Одна. Одиночество одновременно умиротворяло ее и тяготило. Она воспринимала его как собственную свободу и в тоже время глухоту и слепоту – ее никто не слышит, не видит, и она вроде как существует, а вроде бы ее и нет. Хотя, несомненно, она есть, ведь она чувствует, думает, но только когда все эти чувства и мысли внутри тебя, и никто о них не знает, то их как бы и нет. Если бы она могла раскрыть себя кому-то, то тогда бы точно почувствовала себя существующей, но так как раскрываться было некому, то и ее самой как бы не было. Это был такой парадокс. Она жила, но и не жила, думала и чувствовала, но ее чувств и мыслей вроде как и не было. Как будто не было какого-то подтверждения того, что она существует. Только в лесу к ней приходило ощущение собственного бытия. Она была уверена, что когда она встретит своего человека, когда почувствует его любовь, то тогда сразу же ощутит себя, свою душу, свою личность и, может быть, и лес ей тогда не так уж нужен будет… Лес… Сейчас он был для нее местом ухода в покой и жизнь. Именно в нем она обретала саму себя. На природе ее посещали такие возвышенные чувства и мысли, которые невозможно было выразить никакими словами, и она любовалась ими, приходя в восторг от собственного богатства души. Странная и никакая на людях, в лесу она, казалось, обретала глубину и значимость. Собственные чувства приводили ее в удивление и восхищение. Бродя по лесу, она чувствовала себя сокровенной ценностью и, словно некой драгоценностью, любовалась собственной душой. Но такое любование порою как будто раздирало ее на части, потому что всем этим не с кем было поделиться, и тогда она начинала бежать от безысходности. Она чувствовала, что устала хранить в себе свои богатые и глубокие чувства, и ей хотелось поделиться своим сокровищем с кем-то, кого бы она полюбила. Любовь… Когда же она придет к ней? Света ощущала, что в ней скопилось огромное количество нежности, теплоты, которые она могла бы излить на кого-то. Но на кого? Она никого не любила. Ей даже никто не нравился. Ни в школе, ни сейчас в институте. В ее душе прочно сидел образ сильного мужчины-лесника, и она уже любила этот образ. Но есть ли такой мужчина в реальности?
