– Сантэ хромает… Что у неё с лапкой? – покончив с тарелкой супа, поинтересовалась Фелиси. Она была хорошенькой, с золотистыми локонами, выбивающимися из-под кружевной наколки.

Гриватта и Тавала молча переглянулись.

– Кое-кто не знает, обо что ему ноги почесать, – съязвила кастелянша.

Виктория грохнула кастрюлей и, повернув голову, громко сказала:

– А кое-кто чешет своим раздвоенным языком!

Бомбаст, поджав губы, принялась с излишним усердием собирать кусочком хлеба соус с тарелки. Её намерение между прочим упомянуть за обедом о том, что кое-кто слишком часто меняет фартуки, умерло в зародыше.

Фелиси вопросительно взглянула на Гриватту и произнесла одними губами: «Фанни?» Гриватта кивнула.

– И будет совсем хорошо, если никто не станет обсуждать вчерашнее побоище, – добавила Виктория. – У нас тут, вообще-то, обед.

– Всё понятно, – сказала разочарованная Гриватта низким хрипловатым голосом. – О хозяевах ни слова, о потраве молчим. Остаются новости из психбольницы. Тавала, – обратилась она к сосредоточенно жующей прачке, – что там твой зять рассказывает? Как его? Тмин?

– Твин! Ой… Такое рассказывает! Всякие страсти, – польщённая вниманием, зачастила Тавала. – Жуть! Не больница, а лес Ный! Оказывается, те пациенты, – она понизила голос, – в которых кошки вселились, а обратно не выселяются, совсем спятили… Весеннее обострение… Ходят, несчастные, на полусогнутых лапах… Тьфу ты, на ногах! И даже умываются, как кошки. А когда хотят спариться, то мяукают и катаются по полу.

– Ох, – выдохнула Фелиси, приложив ладони к горящим щекам. Её синие глаза сделались совсем круглыми.

– А едят как! Запрыгивают на стол и лакают из тарелки, – добавила Тавала, довольная произведённым эффектом. Она поманила рукой, все наклонились к ней, вытянув шеи. – Хозяйка там бывает, подолгу с ними о чём-то толкует, – шёпотом добавила Тавала.

– Я не глухая! – Виктория шумно разбила яйцо в чашу миксера.

– Вы не поверите, кого Твин там давеча видел… – продолжала Тавала, не в силах удержать в себе новость. – Жену нашего молочника! Наконец-то её туда отправили, злюку ненормальную!

– Тавала Ой! – рявкнула Виктория. Остальные дружно отпрянули и принялись за еду, а Тавала втянула голову в плечи. – Сейчас я кому-то такой ой устрою… язык отсохнет!

Тавала с виноватым видом склонилась над тарелкой, а Виктория включила миксер.

– Интересно, почему кошки в людей вселяются? – спросила Фелиси, когда миксер затих.

– Не в любого. Зять говорит, нужна какая-то ало… аломания, – выдавила из себя Тавала, косясь на повариху.

– Может, аномалия?

– Во-во, кажется, так.

Бомбаст нащупала и несильно сжала свой крошечный седой пучок на затылке. Так она привлекала к себе внимание, когда хотела сказать что-то важное.

– А вы верьте больше. Говорят, что аломалия, а потом окажется зараза. Позаразимся все и будем по полу кататься. Мяукать, п-ф-ф, спариваясь!

– Ну, тебе-то это не грозит, Анаболия, – лениво заметила Гриватта, принимаясь за лимонный кекс. – Катайся, не катайся…

Фелиси прыснула, а Виктория за спиной у Бомбаст замахала на Гриватту руками, но не смогла удержаться и вскоре уже тряслась у плиты от беззвучного смеха.

Побагровевшая Бомбаст вскочила и покинула кухню, бросая по сторонам испепеляющие взгляды. В доме эту старую деву не любили за подозрительность и откровенную неприязнь ко всем и всему и платили ей тем же.

Виктория вытерла краем фартука выступившие слёзы и вернулась к работе, а на кухню заглянула ловисса – главная над слугами, красивая женщина лет тридцати, белокожая, голубоглазая, с волнистыми тёмно-каштановыми волосами до плеч. На работе она носила узкую тёмную юбку до колен и мягкий пуловер или, как сейчас, светлую блузку, а из обуви предпочитала туфли-лодочки на низком каблуке. Звали её Длит. Она была правой рукой госпожи Монца и заправляла домом, обладая счастливой способностью ладить с людьми и в мгновение ока решать самые трудные проблемы.

Ловисса поинтересовалась, вовремя ли будет готов ужин, и, получив от Виктории подтверждение, удалилась.

– А помните, как госпожа ловисса пришла к нам осенью? – спросила Тавала. – Господин Куафюр, как её увидел утром, сразу увёл к себе, она села в кресло перед зеркалом, платок сняла, а у неё волосы так и сияют. Мы с Софией случайно это всё наблюдали, он же, господин Куафюр, дверь никогда плотно не закрывает, когда стрижёт…

– И что? – спросила Гриватта.

– Ну, он увидел её волосы, и его прямо перекосило. Стал перебирать прядь за прядью, медленно ощупывать, разглядывать, как он всегда делает, а потом клюнул носом в маковку и понюхал… А она и говорит: подрежь немного сзади, только не клади мои волосы, то есть пряди, в свой мешок…

– Быстрее, Тавала, – в нетерпении сказала Фелиси. – Умеешь ты закрутить интригу. Что дальше?

– Дальше лицо у него помертвело, и их взгляды встретились в зеркале, – зловещим тоном продолжала прачка. – Уставились друг на друга, как родные после долгой разлуки.

– Странно. Выходит, они знакомы?

Тавала пожала плечами.

– Закончила? – крикнула от плиты Виктория. – Или ещё про кого-то не доложила, за кем подглядывала? Предупреждаю, нервы у меня кончаются, подруга!

Тавала смущённо уткнулась в тарелку.

– Я вот подумала про больных, в которых кошки вселились, – преувеличенно-громко сказала Фелиси. – Может, они их… ели?

– Нет, ну как так можно, Лиси? За столом! – возмутилась повариха.

– А что такого, мада? Помните деда Тухана, который в прошлом году съел свою кошку? Ему ещё соседи дом сожгли. Так вот, он же весь шерстью покрылся, и хвост у него вырос. Хотел помолодеть, а вместо этого умер страшной смертью. Мартон ездил на похороны – госпожа Айлин велела от её имени плюнуть на могилу. Кощёнке-то лет двести было, я её видела, мы же на соседней улице живём. С виду невзрачная, сразу и не скажешь, что мурча, такая тощенькая, ледащая… – Голос у Фелиси делался всё более жалостным. – Как у него рука поднялась? Как он мог?

– Хватит, Лиси, – оборвала её Виктория, вынимая из духовки запечённую утку. – Как да как. Бесславно помер, семью опозорил, туда ему, негодяю, и дорога.

– А Хранители его не наказали! Почему?

– Покрылся шерстью и умер с хвостом. Куда ещё страшнее наказание?

В дверях показался заспанный Господин Миш, привлечённый упоительными ароматами, распространившимися по дому. Длинная холёная шерсть кота блестела, тугой животик

говорил о сытой жизни. Виктория руки в боки встала перед ним.

– Здравствуйте! Пробудились! Неужто покушать пришли? И совесть позволяет?

Ещё не вполне проснувшийся Господин Миш сел посреди кухни и издал вялый со сна мяв – неодобрительно глядя на повариху.

– Гриватта, переводи! У тебя здорово получается! – захлопала в ладоши Фелиси. – Ну, пожалуйста! Представление! Представление!

С надменной улыбкой, Гриватта пододвинула к себе вазочку с конфетами.

– За что вы его так, мада? Что ваш любимчик опять натворил?

– Какой ещё любимчик? – переспросила повариха, сердито глядя на кота сверху вниз. – Этот обормот…

– Ме, – сказал Господин Миш.

– Не знаю таких слов, – «перевела» Гриватта, жуя конфету.

– …сегодня ночью шатался по дому, – продолжала Виктория, – видать, проверял, все ли углы помечены…

– Мяф-мяф, мяф-мяф, мяф-мяф!

– Снова мимо. Мне всего лишь не спалось.

– … и не нашел ничего лучше, как взгромоздиться своей тушей мне на грудь…

– Я думал, мне будут рады!

– …чтобы почесать, где чешется.

Господин Миш надрывался, оправдываясь:

– Это необоримое желание меня самого застало врасплох!

Фелиси, ловившая каждое слово Гриватты, умирала со смеху. На кухню зашла Лорна, пристроилась с чашкой чая на конце стола и тоже посмеивалась, слушая перепалку Виктории с мурром.

– Вам смешно, а я чуть со страху не померла, – продолжала жаловаться Виктория. – Решила, что домовой завёлся, он-то любит придушить. Открываю глаза и вижу этого вредителя. Сидит на мне в три часа ночи и чешется! Я с тапком гналась за ним до самой лестницы…