Хотя может, и я вполне допускаю, это была просто случайная и опять же нелепая ошибка интендантской службы, и янтарный мундир, на создание которого ушло двадцать килограммов первосортнейшего прусского янтаря, попал не совсем туда, куда изначально предполагалось. Возможно, волшебный мундир предназначался вовсе не капитану, а его приятелю и сослуживцу – гвардейскому майору Дарлингтону, хорошему офицеру, очень известному в нашем городе своим бескорыстным злодейством и злопамятством. Эта случайная ошибка, «пустячок», как говорят у нас в полку, возможно, имела для нашего бедного безымянного капитана довольно печальные последствия, о которых он даже не подозревал.
Хотя сам капитан уверен, что тут не было ни сногсшибательной воли всемогущих небес, ни глупой и торопливой интендантской ошибки, а купил он этот мундир за весьма приличную сумму в «Магазине невероятных офицерских вещей в 3-ем проезде Заячьего острова». Ну, я ему верю. Все может быть. Это очень хороший магазин, и я сам туда сколько раз заглядывал и захаживал, приобрел там, немного поторговавшись, превосходнейшие солнечные часы, покуда он, в силу всеобщей мировой скорби и печали, не закрылся. Часы я держу преимущественно дома, затем что погода как всегда дурацкая, дождливая и пасмурная, и ничего такого они не показывают. Вот ведь.
А быть может, наш капитан, как никто другой, умел ловко и свободно носить подобный драгоценный мундир, непринужденно и гордо накинув его на покатое белобрысое плечо, дерзко обнажая, там где надо и не надо, свою нежную и мятежную душу.
Сам капитан, мой хороший и добрый знакомый, утверждает, что в жизни своей не видел другого более прекрасного и удобного мундира. Вот, правда, натирать и начищать его, каждый божий день – одно сплошное мучение. Ну да на этот счет имеется ведь у него верный и хлопотливый денщик. Хотя я, откровенно говоря, никогда не видел более ленивого и бестолкового существа. Его почти никогда нельзя застать за работой, его постоянное место жительства – высокие, пыльные и полутемные антресоли, где вечно кипит кособокая кастрюлька с жидким шоколадом. Все стены, столы и стулья, скомканное всмятку постельное белье и даже столовая посуда были пропитаны этим всепроникающим и вездесущим запахом. Эти антресоли, где прятался нерадивый денщик, отлынивая от своих прямых обязанностей по кормлению, насыщению, чистке и бритью своего доброго господина, были настолько темными, сырыми и длинными, как крысиная нора, что выкурить его оттуда не было никакой возможности. Капитан однажды и гранату дымовую туда бросил, она взорвалась и заволокла все помещение отвратительным едким дымом – и все бестолку. Кажется, там даже местами лежал прошлогодний и позапрошлогодний снег, но это уж совсем труднообъяснимо. Однако мой неунывающий капитан говорит, что «Солнце всегда пробьется сквозь копоть и пыль». Ну, может быть. Ему куда виднее. А так он вообще-то сам, если доходят руки, протирает мундир мокрой тряпочкой и спиртовым раствором. Эта, казалось бы, несложная операция отнимает у него весь день, и ни на что другое почти не остается ни сил, ни времени.
«Кроме одного, мой друг кроме одного…» – загадочно присовокупляет капитан, пришивая и присобачивая к мундиру сотую или тысячную янтарную пуговицу. На его мундире целая армия подобных пуговиц, и крючочков, и застежек, некоторые держатся крепко и ладно, как лейб-гренадерский караул, другие болтаются и вихляются, как подвыпившие в государственный праздник лихие и ловкие ломовые извозчики.
В немного нелепой и суматошной жизни безымянного капитана есть одна тайна, которая, по его же словам «еще более прекрасна, чем знаменитый янтарный мундир». Хотя я даже не возьму в толк, что же это именно такое – «еще более прекрасна»? Разве может хоть что-то заменить это чудо природы и творение рук человеческих? Но капитан всегда ведь знает, о чем говорит. Подозреваю, тут замешаны дела сердечные. Но вот что это и кто это может быть? Кто она, счастливая и загадочная обладательница и расхитительница беспокойного капитанова сердца? Была у него одна юная особа, но она как-то в один ненастный день взяла да и вспорхнула жить на антресоли к нерадивому денщику с его кособокой кастрюлькой. Уж не представляю, как можно было вот просто так взять и променять молодчину капитана с его распахнутым сердцем на какую-то жалкую кособокую кастрюльку. Денщик храпит, кривобокая кастрюлька сипит и брызгает во все стороны густыми коричневыми пятнами. И вот что она нашла в такой жизни? Или приняла антресоли за царство небесное?
Уму непостижимо.
Итак, абсолютно все может быть в нашей немного суматошной жизни. Даже янтарный мундир, сияющий ярче солнца, и персицкий слон в довольно серьезном департаменте, вертящий просто так, за здорово живешь, судьбы планет и огромных кораблей, скомканных и склеенных из чугуна, свинца и металла, соединяя и разъединяя их посредством всемогущего немецкого грифеля.
В последнее время, однако, бедный капитан куда-то запропастился. На мои настойчивые письма и телефонные звонки он не отвечал. Я с трудом отыскал его дом на Батискафной улице. Раньше я легко находил его, надо было только свернуть налево сразу за угольной ямой и еще раз поворотить направо. Теперь, кажется, сама улица куда-то переехала. Она все вертелась и крутилась, выписывала немыслимые загогулины и кренделя по далеким городским окраинам, да так и уползла, словно огромный дождевой червяк. Во всяком случае, с городских карт, спустя небольшое время после произошедших загадочных событий, она исчезла бесследно. В его домике было пусто, кругом царил невероятный беспорядок и кавардак, нехарактерный для блестящего гвардейского офицера. И даже пыльные антресоли, где вечно укрывался нерадивый денщик со своей дырявой кособокой кастрюлькой, казались молчаливы и необитаемы. Может, он подыскал себе квартиру получше, дай бог. Обычно, когда я заходил к нему, капитан валялся вполне беспечно на старенькой сморщенной раскладушке и говорил мне: «Друг, открой окошко навстречу и ветру, и снегу, и дождю. Пусть сюда ворвется хохот девушек и скрип колченогих трамваев». Колченогих? Ну почему обязательно колченогих? У нас чудесные трамваи. Я открывал окошко и впускал внутрь вышеперечисленные природные явления и шумы, коли так угодно. Капитан в таком случае радушно предлагал: «Давай же, мой друг, вкушать все эти запахи и шумы, давайте же завтракать всем этим». Давно уж пора. И мы завтракали, чем Бог послал. Действительно, воздух Батискафной улицы был настолько питателен, что физическая и плотская пища – колбаса, яйца, омлет или бекон – почти и не требовались. Вы сами в этом можете легко убедиться, если, конечно, доберетесь до этого трудноудаленного уголка нашего города. «И ты тоже ешь» – говорил капитан, любовно глядя на свой чудесный мундир и подставляя его хиленьким и болезненным лучам нашего солнышка. «Ты знаешь – признавался он – мой мундир ведь тоже ест, поглощая солнечный свет, даже самый тусклый и неяркий. А потом отдает его обратно в открытое, так сказать, пространство». Вот почему капитан даже глубокой зимней ночью мог запросто обходиться без свечи или лампочки, экономя на электричестве довольно приличные суммы, столь нужные и необходимые в быту и в веселии молодому одинокому офицеру.
На этот раз окна были распахнуты настежь, как будто капитан упорхнул через них, словно ревнивый взволнованный попугай, а снаружи не было ни озорного хохота веселых барышень, ни железного скрипа и скрежета старых трамваев. На столе он оставил коротенькую записку: «Мой друг, покормите канарейку…» Но у безымянного капитана никогда не было никакой канарейки – она бы у него попросту бы сдохла от голоду. Вот ведь загвоздка. Среди всякого хлама я неожиданно отыскал несколько листков уже пожелтелой, исчерканной вдоль и поперек бумаги. Это оказались его дневники, нацарапанные стремительной и размашистой рукою. Я никогда не думал, что безымянный капитан чего-то записывал. Неужели наша жизнь кому-то интересна? Да и чернила некогда иной раз купить. Расстояния от его дома и до ближайшего писчебумажного магазина грандиозны. Приходится преодолевать угольные и выгребные ямы, злых и добрых собак, трамваи вот тоже ходят чрезвычайно редко. Возможно, капитан выменял чернила на несколько драгоценных янтарных пуговиц, и таким образом оставил для нас свои бесценные бумаги и бессмертные дневники. Я набрался дерзости и взял их почитать на досуге. Как и всякие дневники, они были отрывисты, напористы, сбивчивы, иногда лишены знаков препинания, противоречивы. Но описываемые там события оказались настолько невероятны, а порою и невозможны, что я решил их представить на всеобщее обозрение. Во всем их безобразии и великолепии. Вот и они.
